Трехтомник она убрала в нижний ящик стола и повернула два раза ключ. Времени не оставалось совсем. Успела по пути только прикинуть: "Брючный костюм надену. Вечернее платье мне уже по возрасту неприлично. По спине конопатой…"
Был май, самый его конец, и идти в поселок за водкой сегодня очередь была Мотору. Аусвайс дрых еще со вчера и к завтраку не вылез. Спал он отдельно от Ваучера с Мотором, в собственной брезентовой палатке типа "Туристическая трехместная" - так ему было привычней. Палатке было больше десяти лет, но мокрое она держала как надо, рваной тоже почти не была, и поэтому Аусвайс на нее не обижался.
- Давай заводи мотор, а то разберут всю снова, я те тогда наркоз партизанский по новой устрою, как тот раз, башкой об пенек, и будешь торчать по кайфу - чумичкой, - беззлобно сообщил Ваучер, потянувшись…
Он сцедил слюну через дыру слева. Из той, что выглядывала промеж зубов справа, он не сцеживал обычно, берег, и только лишь пропускал папиросный дым, когда они были, конечно, папиросы или любое другое курево. К любому другому относилось всякое разное, могущее дымить: от размятых меж пальцев (меж большим и средним с безымянным, потому что указательный отсутствовал, уже пятый год как не было его совсем, а был только самозатянувшийся по произвольному направлению рубец) сухих прошлогодних листьев до лучших американских сигарет в красной пачке, с мужиком на ней в парике и воняющих духами с ванилью пополам. Не когда куришь, в смысле, а когда так нюхаешь, до того еще, после как открыл. Таких, с мужиком красным, в том году привозили три раза - раз зимой и два раза летом, потому что жара была тогда сильная, он помнит, и все кругом было сухо, и они с Мотором тогда чуть не угорели насмерть, потому как курили на халяву воняльные эти сигареты без укороту, одну за одной, и запивали водкой все время, а бычки не схоранивали, как обычно, а бросали тут же, на краю леса, ну и, наверное, на мхи попало какие-нибудь и занялось. А они уже сильно пьяные тогда были, в лохмотья, особенно Мотор был. Он, говорил, такие курил, когда еще в той жизни жил, и когда все у него было по-нормальному: и в кино снимался еще, в хороших больше ролях, и с семьей был в ладу, и жена любила, а девки разные, поклонницы таланта, те вообще проходу не давали. На том и погорел - спился на любви народной в кратчайшие сроки, а забыт, неузнаваем и отлучен от дома стал в сроки еще более быстрые - в год с небольшим. И не фальшивые эти курил тогда, с фабрики "Ява" - это только теперь на упаковке написано стало "British-American Tabacco", а на самом деле всё там делают, на "Яве", и не то все равно кладут, что надо внутрь, а кладут чего попало, - а самые настоящие курил, из Америки - из "Березки" или привозные. Но все равно, хоть они и нечестные и блоки сильно в браке фабричном смятые, но по две, а то и по три пачки в одной картонке всегда были годными, и таких, по три, набиралось с одного грузовика до ста раз, а однажды - до двести раз. Они тогда продали сразу половину поселковым и зажили, как никогда. А потом, ночью, их пришли убивать и грабить те же поселковые, потому что думали, у них еще оставалось. У них и оставалось, но не здесь, где спали и жили, а в другом месте, - там потому что не было сыро, и мужики в красном могли не бояться дождя, а здесь - могли…
Их тогда сильно избили, за то, что отдать хотели непокуренный остаток не сразу. Но отдали они таки сразу, вслед за первым сапогом в живот Мотору и в рыло - Ваучеру. После избили снова, за то, что не получилось избить как надо сразу, при проведении опроса и досмотра. С ними мент еще был, тоже с поселка, он не бил сам, но возражений не предъявлял, а стоял больше для виду - показать, что власть в курсе и все по закону. Потом он сказал, когда они уходили:
- Смотри у меня, бля! Если чего, еще вернусь, проверю…
После этого они переселились на другую сторону городской свалки, ближе к Электроуглям. Электроугли были совсем рядом, но свалка была от Москвы. Новое их поселение тоже стало к Москве ближе, но польза от этого им была никакая, даже для бывшего москвича, артиста Мотора, тем более что он все время путался по мозговому кровообращению - где какая сторона направления. А вот край леса был там хуже, чем был тот - редкий и мало дров на огонь, но зато видимость лучше и убегать проще - через одноколейку перескочил и чеши в сторону оврагов, там уж воля…
Там-то, на другом краю, они и сошлись с Аусвайсом, он их и надоумил, как не платить старшому по этому краю за место, в смысле, свалочное. А познакомились они, когда вечером разжигали костер, - опробовать новый очаг из плит, легких таких, пеноблоковых, с гранулами внутри. Плиты эти, надломленные, всех размеров, привозили через день с ЖБИ-17, что в Москве на проспекте Вернадского был, Аусвайс знал это лично - две зимы там околачивался на чердаке напротив и видел. Он еще знал от местных бомжей, что Вернадский этот был лучшим ученым по живой природе, правда, по водной - по рыбам и китам - эхокологом. Они только разожгли, а кто-то как заорет сзади:
- Хальт! Нихт шиссен! Покрышкин ин дер люфт!
Ну, Мотор обоссался сразу от страху, натурально обоссался - у него пузырь был слабый все время, после застуд постоянных, и не проходил никогда до конца, особенно, когда холода. Но могло быть и летом, как сейчас, например, было, и хоть не от простудной причины, но от нервной - точно. А на опушку вышел мужичонка, с бородой нечесаной и в круглых очках железных, ну, как революционер из кино старого, но только заблудший, и его потом назад товарищи наставляют и верят ему после этого, а он все равно предает.
Мужичонка медленно пошел в их направлении с крючком в руке, что крепится на конце палки для ворошения мусора и сортировочной его переборки для добывания полезных ценностей. Ваучер было дернулся. Мужичонка моментально отреагировал - он перехватил ворошилку двумя руками и упер Ваучеру в горло:
- Ахтунг!
Ваучер замер и Мотор тоже.
- Аусвайс! - он постучал крючком перед каждым из них и повторил: - Аусвайс, говорю, сюда!
Оба посмотрели друг на друга, потом на мужика, и Ваучер выдавил:
- Нету ничего больше. Все забрали. С ментом вместе. Правда, нету…
Ему показалось, что упоминание о милицейском присутствии в ходе изъятия последней ликвидной части имущества, добавит правдоподобности и жалостливости его объяснению в адрес незнакомца - не такого уж страшного, бывали и пострашней, но у тех намерения были ясными с первого вида, а от вида этого персонажа ясности не получалось никакой - сплошь загадка и непонятка.
- А-а-а, так это вас на днях отмудохали на той стороне, что ли? - почему-то обрадовался мужик и отложил крючок. - Я в курсе… - он широко улыбнулся, предъявив гнилые зубы. Сбоку сверкнуло желтым, но тускло, через что-то еще. - Аусвайс я, не слыхали? Я на этой стороне с первого дня, с самой свалки.
У Мотора слегка отлегло, мокрое в штанах уже подзабылось, и он спросил:
- А Покрышкин?
- Что, Покрышкин? - не понял Аусвайс.
- Покрышкин при чем? - настырно переспросил Мотор. - Какой дерлюфт?
- А-а-а-а, ты вон о чем, - усмехнулся Аусвайс. - Это ж для испуга надо, для выяснения всех обстоятельств, - грамотно объяснил он, - как элемент устрашения и отвлеченности. Психологи рекомендуют. И социологи… Покрышкин - фигура неадекватная, очень сюда подходит, для внезапности…
- А аусвайс при чем тогда? - спросил Ваучер. - Это-то чего такое?
- Ну, это дело другое совсем, - серьезно сказал Аусвайс. - Это ж имя мое так. Тебя, к примеру, как звать? - он взглянул на Ваучера.
Ваучер ответил, не задумываясь:
- Ваучер, а чего?
- А тебя? - он кивнул Мотору.
- Мотор, - не стал скрывать правды тот. - Мотором.
- А почему так, а не иначе? - загадочно спросил Аусвайс. - Какая за этим правда есть имени?
- Ну, я потому что здесь через них оказался, - вздохнул Ваучер. - Через ваучеры эти. Они говорят, ты квартиру продай через нас, мы, говорят, поможем по реализации на интерес. А на интерес ваучеров купим, на все, и после еще квартиру, другую, для жизни купим тебе, а те ваучеры, что останутся, тоже на интерес вложим, уже на другой, чтоб потом всегда деньгами брать, всю жизнь…
- Ну, а ты чего? - с интересом поглядел на него Аусвайс. - Подписал?
- Ну да, подписал, - обреченно ответил Ваучер. - А как не подпишешь? Они налили - я и подписал чего-то, и они ушли. А потом я про это забыл совсем. А потом переезжать приехали, новые, кто жилье мое купил. А я знать ничего не помнил. Ну, они меня погрузили на их же ЗИЛ и сюда привезли, вместе с барахлом. А я тогда снова пьяный был, так тогда подпало. Они скинули все и уехали, и документов не дали никаких, ни для чего, - он закурил заначенную за брючный отворот последнюю заморскую сигаретину и выпустил дым через правую дырку. - Все через блядей этих. Через баб…
- Это почему же через них? - поинтересовался Аусвайс. - Ты ж сам навалял всего. Самолично…
- А потому и навалял, - задумчиво ответил Ваучер, - что бабы не было никакой рядом нормальной. А то бы, глядишь, и не навалял…
Аусвайс покачал головой, как опытный, умудренный жизнью маклер, черный, не меньше, и спросил Мотора:
- А ты чего такой, по шустрости, что ли?
- Почему? - удивился Мотор. - Я - мотор по работе был, по киносъемкам. Сначала все по ночам кричал: "Внимание! Камера! Мотор! Начали!" И сам сниматься начинал тут же. Я в театре-то и не работал - сразу с кино начинал этого, с блядского. Лучше бы в театр тогда определился, в этот, в блядский, как его, не помню… А потом просто на мотор перешел, накоротке, без добавок. И сейчас, бывает, ору. Ваучер, вон, часто рассказывает. Если не врет… - он недоверчиво покосился на друга сине-желтым глазом и высморкался.
Ваучер сцедил слева и заступился за себя сам: