Пять недель путешествия по Шри-Ланке стали для Филиппа и Жерома незабываемым, волшебным приключением. С рюкзаками на плечах и путеводителем в кармане они колесили по острову без определенного маршрута, наугад садились в поезда, автобусы, тук-туки, посещали деревенские праздники, беседовали с местными жителями, одним словом, руководствовались своими сиюминутными желаниями. Филипп с гордостью показывал зятю свой остров. Правда, сначала его задевало, что спустя всего несколько дней Жером ориентировался в местной жизни лучше его самого, но вскоре досада уступило место законной гордости за зятя. Жером с его атлетическим телосложением, ровным характером и беззлобной иронией был, в моем представлении, идеальным спутником: он умел ждать, никогда не торопился, его нельзя было захватить врасплох, любые помехи он воспринимал спокойно, а в незнакомых людях видел возможных друзей. Филипп, более скромный по комплекции, непоседливый и словоохотливый, вертелся вокруг этой спокойной силы подобно тому, как его псевдо-двойник Пьер Ришар вокруг Жерара Депардье в "Папашах" или "Невезучих". В беседах с туристами на верандах гостевых домиков им, должно быть, нравилось удивлять людей, представляясь тестем и зятем.
Они двигались в южном направлении по прибрежной дороге, что вела от Коломбо до Тангалле. На такси этот путь занял у нас полдня, а им спешить было некуда - они неторопливо перебирались от одной деревни к другой, и чем дальше от столицы уводила их петляющая, истомленная солнцем дорога, тем больше жизнь на узкой полосе между прибоем и пальмами обретала райские, вневременные формы. Последним настоящим городом на этом берегу был Галле - бывшая португальская крепость, куда сорок лет тому назад случайно занесло Николя Бувье, и где он, как в аду, провел целый год в обществе термитов и иллюзий. Ни Филипп, ни Жером не имели ничего общего с преисподней и прошли весь путь, насвистывая любимые мелодии. После Галле оставалось лишь несколько рыбацких поселков - Велигама, Матара, Тангалле, и сразу за ним начинались пляжи Медакетии с горсткой домов из зеленого или розового кирпича, изъеденного соленой водяной пылью, кокосовыми пальмами, банановыми и манговыми деревьями. Спелые фрукты падают буквально вам на голову. На ослепительно белом песке пляжа в живописном беспорядке расположились яркие разноцветные пироги с балансиром, сохли рыбацкие сети, чуть дальше виднелись хижины, крытые пальмовыми листьями. Отелями здесь и не пахло, но некоторые хижины использовались как гостевые домики и принадлежали одному человеку, которого звали М. Н. Разумеется, у него имелось труднопроизносимое ланкийское имя по меньшей мере из двенадцати слогов - по твердому убеждению местных жителей только такое позволяет человеку существовать на земле в телесном облике, но чтобы облегчить жизнь туристам он просил называть его М. Н. На английский манер это произносилось, как "эмэйч". Медакетия и гостевой домик М. Н. были пределом мечтаний всех путешествующих пешком или автостопом. Пляж. Конец дороги. Место, где можно, в конце концов, отдохнуть. Улыбающиеся, бесхитростные местные жители. Туристов мало, да и те, что есть - индивидуалисты, люди спокойные, ревниво хранящие секрет. Филипп и Жером провели там три дня: купались, по вечерам ели рыбу, выловленную утром, пили пиво, забивали по косячку и поздравляли друг друга с успешной находкой: рай на земле все-таки существовал, и они его нашли. Оставалось только привезти сюда жен. Уезжая, они объявили М. Н., что скоро вернутся, на что тот вежливо ответил ланкийским эквивалентом "иншаллах". Однако на следующий год они приехали вчетвером, спустя год снова, и все последующие годы проводили отпуск только здесь. Постепенно их жизнь сформировалась вокруг оси Сент-Эмильон-Медакетия. И в первую очередь это относилось к Филиппу: из-за загруженности работой остальные приезжали на остров только в период отпусков, зато он проводил там три-четыре месяца в году, причем всегда останавливался у М. Н. Вскоре ланкиец стал их близким другом и один раз даже приезжал погостить к ним в Жиронду. Нельзя сказать, что та поездка вышла удачной: вдали от дома М. Н. чувствовал себя не в своей тарелке, к тому же, он остался равнодушным к лучшим маркам бордоских вин. Из гостевого домика Филипп перебрался в другое бунгало - М. Н. сдал его на целый год - и с помощью Изабель переоборудовал новое жилище на свой вкус. Теперь в Медакетии у них были не только друзья, но и свой дом. Все местные жители их знали и любили. Потом родилась Джульетта и ее, совсем еще малютку, привезли в Медакетию. У М. Н., имевшего взрослых дочерей, на склоне лет тоже случилось пополнение семейства: жена родила ему девочку. Ее звали Осанди, она была старше Джульетты на три года и очень скоро научилась ухаживать за ней: для нее малышка была сестричкой.
Больше всего Филипп любил приезжать в Медакетию за месяц до прибытия остальных. Он наслаждался одиночеством и жил ожиданием семьи: любимой супруги, замечательной дочери с мужем, ставшим ему лучшим другом, и внучки, как две капли воды похожей на мать в таком же возрасте. Что ни говори, его жизнь сложилась, как надо, лучше не пожелаешь. В нужный момент он умел идти на риск - переехал в Сент-Эмильон, сменил профессию, развелся, - но никогда не гонялся за несбыточными мечтами, не причинял боль близким, а теперь уже и не стремился к покорению каких-то немыслимых вершин. Теперь он наслаждался тем, чего достиг - счастьем. У них с Жеромом была еще одна общая черта, весьма редкая среди молодых мужчин его возраста - слегка насмешливый беззлобный взгляд на людей, которые суетятся, доводят себя до стресса, плетут интриги, рвутся к власти и возвышению над ближними. Амбициозные, вечно неудовлетворенные людишки, строящие из себя больших начальников. Жером и он сам принадлежали, скорее, к иной категории людей, к тем, кто умел хорошо работать и, получив за свой труд положенное вознаграждение, спокойно пользовался заработанными деньгами, вместо того, чтобы метаться в поисках приработка. Они имели все, что нужно для счастья, и были довольны своей судьбой, чем далеко не каждый может похвастаться, но главное - они были достаточно благоразумны, чтобы довольствоваться тем, что имеют, и не желать большего. Умение жить без угрызений совести и суеты, поддерживать ленивый треп в тени баньяна, попивая при этом холодное пиво - дар свыше. Нужно возделывать свой сад. Ловить момент. Чтобы жить счастливо, нужно жить замкнуто. Филипп сформулировал свой принцип несколько иначе, но я понял его именно в такой трактовке, и пока он говорил, ловил себя на мысли, что страшно далек от такого благоразумия: я не доволен жизнью, постоянно нахожусь в стрессовом состоянии, жажду славы и никого не люблю - мне все кажется, что в другом месте, не сегодня-завтра найду кого-нибудь получше.
Филипп думал: я нашел место, где хочу жить и где хочу умереть. Я привез сюда свою семью и здесь нашел вторую, ибо семья М. Н. стала для меня такой же родной. Когда я сижу, закрыв глаза, в плетеном кресле, когда чувствую под босыми ступнями деревянный настил террасы перед бунгало, когда слышу, как шуршит по песку метла из пальмового волокна, которой М. Н. каждое утро подметает свой дворик, этот звук, такой знакомый и такой успокаивающий, говорит мне: ты дома. Ты у себя дома. Покончив с уборкой, М. Н. придет ко мне, невозмутимый и важный в своем ярко-красном саронге. Мы выкурим по сигарете и перекинемся парой малозначащих фраз, как старые приятели, привыкшие понимать друг друга без лишних слов. Я думаю, что стал настоящим ланкийцем, сказал однажды Филипп, и вспомнил дружеский, но вместе с тем слегка ироничный взгляд М. Н.: мол, думай, думай… Тогда это его задело, но в то же время послужило уроком. Да, он стал другом, но при этом остался иностранцем. Что бы он там ни думал, его жизнь была не здесь.
Сегодня Филипп мог бы думать иначе: моя внучка умерла в Медакетии, наше счастье развеялось в один миг, я больше и слышать не хочу о Медакетии. Но он так не думал. Теперь он мог доказать мертвому М. Н., что его жизнь была именно здесь, среди них, что он один из них, и после счастливых дней, прожитых вместе, он не оставит их в беде, не бросит через плечо: счастливо оставаться, может, еще увидимся… Он думал об уцелевших домочадцах М. Н., об их разрушенных домах, о домах соседей-рыбаков, и говорил сам себе: я должен остаться с ними, помочь им отстроиться и начать жизнь заново. Филипп хотел быть полезным, разве мог он поступить иначе?