День был в разгаре. Тела наши были раскиданы по большому номеру беспорядочно и в разной степени одетости. Открыв глаза, я увидел какую-то африканскую женщину средних лет, спешно удалявшуюся в сторону душа. Ее внешний вид не оставлял никаких сомнений о роде ее занятий и цели пребывания на "Иване Баркове".
Внешние же ее данные заставляли сердце бешено биться и надеяться: "Боже, только бы не со мной!"
"Не помню – значит, не было", – по-женски подумал я и натянул одеяло на уши, пережидая, пока ночная гостья нас покинет.
– А… Эт я ее? Или ты ее? – услышал я из-под одеяла сдавленный хрип одного из товарищей.
– Какая разница? – ответил всегда бодрый Федот Стрельцов, – лишь бы не мы с тобой друг друга!
Политтаджики
Домой я попал хорошо за полдень. Жена, довольно долго довольно ангельски относившаяся к тому, что в жизни у меня было только три важных вещи – революция, революция и еще раз революция, похоже, потеряла терпение.
Слово за слово, все как обычно – в общем, собрал я чемодан галстуков и ушел от нее навсегда к политтаджикам.
Политтаджики сами называли себя так, поскольку ассоциировали себя с этим славным народом. Так же, как его представители, жили многие из них вдалеке от любимых родных аулов. Так же были, в основном, чернявы. Так же жили в столице, прямо скажем – небогато. Занимались какой придется работой, в основном, правда, связанной с политикой, потому и полит-, а не просто таджиками было их самоназвание.
В те годы довольно много народу уезжало из Бабаестана по причине поражения представляемого ими клана в политической борьбе.
Первым политтаджиком стал Василич, который, приехав из Тришурупа, снял квартиру неподалеку от моего дома на юго-западе столицы. Оперативки мы проводили в довольно бестолковом, но всегда пустом ресторане "Дворкович" аккурат между нашими домами.
Желтый продолжил, тем временем, на нашей малой родине свои бурю и натиск по выдавливанию всех "не своих" со всех рабочих мест, и народ продолжал прибывать. Приезжал, в основном, контингент мужской. Селились по 3–4 человека все на том же юго-западе, благо там отстроили несколько огромных домов под социальное жилье. Ветеранские квартиры ушлые внучки ветеранов сразу же сдали, в том числе и политтаджикам.
После переезда у всех политтаджиков даже самого что ни на есть славянского происхождения вдруг просыпался сильный бабаестанский акцент. Видимо, так начинала проявляться наша региональная идентичность.
Каждый приезжающий "из дома" обязательно вез с собой то, что в столице нигде и никак нельзя было найти, и без чего, как выяснилось, жизнь нам всем была не мила – а именно без наших кумыса, меда, конской колбасы.
Заходившие время от времени столичные жители смотрели на нас, как на дикарей, когда мы уничтожали с урчанием наши передачи из дома:
– Вы что, правда, едите лошадей?!
Но, распробовав, даже самые гламурные из столичных штучек заражались нашим вирусом необъяснимой любви ко всему бабаестанскому:
– Ну что, доставайте ваши мясные таблетки. И это, медку с собой завернете жене дать попробовать?
– Завернем, конечно, как же гостя без гостинца из дому можно выпускать?
Вновь прибывающие селились поначалу в тех же блатхатах на всевозможных тюфяках. Те, кому удавалось найти хорошую работу, съезжали потом в отдельные квартиры, потому как студенческое общежитие, когда студентам всем хорошо за 30, а ты – бывший замминистра финансов, например, вещь неуютная.
Уезжали очень разные люди, и устроиться у всех получалось по-разному. Показательной получилась история отъезда двух полицейских, которых новые бабайские власти сочли про-василичевскими и зачистили. В Тришурупе они служили в одном подразделении, карьеры развивались примерно одинаково. Уровень жизни тоже не сильно отличался.
В столице я встретил одного из них через пару лет. Мы вместе взрослели на малой родине, он был нормальным парнем. Я с трудом узнал его в растолстевшем боярине на лексусе. Когда я рассказал ему о проблемах, которые мне создает в жизни и в бизнесе некий рейдер Артур Бычков, он отреагировал буднично:
– А давай мы его убьем?
Я выпучил в ответ глаза, будучи не в состоянии скрыть своего ужаса от глубины морального разложения бывшего товарища. Да и не считал нужным скрывать своего отношения к подобным видам "решения вопросов".
– Ну, я имел в виду не до смерти, – попытался как-то сгладить ситуацию он, – а че, ты не понимаешь? Девяностые вернулись, щас вопросы решаются проще. Самое легкое – вон, у меня чечены кенты, прессанули, кого надо, и всё. Все, откуда надо, спрыгнули, че надо – отдали…
Ну да, понял, чувак. Спасибо за предложение. Чем занимаешься – можешь не рассказывать. Говорить нам было не о чем. Через пару минут он сообщил, что поехал "брать наркобарона одного". Удачи ему я желать не стал. Вечером жена спросила, почему взгляд у меня стеклянно-отрешенный:
– Да, ничего особенного. Потерял веру в человечество, – ответил я машинально.
А второй бывший мент работает охранником в школе. Дети любят его очень.
Самолет из Тришурупа в столицу воскресными вечерами был похож на понедельнично-утреннюю маршрутку из спальника в центр. Люди ехали на работу, встречались, здоровались, обсуждали, кто, где и как. В пятницу – с работы, посмотреть, как там дети. Такая работа – вахтовым методом, жизнь – на два города.
Политтаджики встретили меня, вместе с моим чемоданом галстуков, на одной из своих блатхат, как родного. Я считался забуревшим, потому как жил в столице давно, имел стабильные источники дохода, поэтому не имел права появиться иначе, как на знаменитой картине советского художника "Брат с Севера приехал". Так и было сделано – на блатхате вместе со мной появилось много виски, вина, пива, всевозможных колбас, сыров и прочего, что составляет рацион холостых мужчин.
Вечером со всем этим на кухне засели сотрудники среднего и выше среднего звена администрации президента, двух министерств, центризбиркома, пары госкорпораций. Обсуждался, естественно, только один вопрос – когда же, наконец, мы сможем уже вернуться домой.
– Интересно, – думал я, – понимает ли Желтый, что если бы он всего лишь предложил работу паре десятков политтаджиков, то в столичных коридорах власти моментально умолкли бы разговоры о том, что Бабай довел Бабаестан до ручки, что его преемник – мудило и так далее? Ведь самим местным обитателям этих коридоров, между нами говоря, Бабаестан этот был глубоко до лампочки, особенно с тех пор, как Бабай отдал свои нефтезаводы.
Когда все дальнейшие направления нашей политической судьбы были обсуждены, работник одного из министерств одолжил мне свой диван, а сам улегся на древнем матрасе на полу.
Отстояв утром 40 минут в пробке в душ, я понял, что пора возвращаться к семье. Там поворчали, но приняли обратно, под обещание больше собрания революционного кружка ночами напролет в клубах не проводить.
Кто хочет не стать миллионером?
Слухи о смерти Бобра от рук бандита Корейчика из ревности к певичке Аэлите я распространил вполне себе эффективно. Вследствие чего и увидел впервые в жизни, как Кац расстается с деньгами без своей знаменитой вселенской скорби на челе.
Марк Моисеевич вернулся в столицу, рулил компанией, мутил новые проекты, все у него было хорошо. Никаких следов пьянства на физиономии, никаких философских бредней. Для меня у него уже было припасено новое задание:
– Смотри, я имею отношение к новому большому инвестпроекту. Строим в регионах объекты инфраструктуры. От региональных властей денег не просим, своих хватает. С них – только административное содействие, но быстрое и полное. Нужно раскрутить тему, чтобы регионы пошли к нам проситься на реализацию. Сделай позитивный фон вокруг проекта. Рисуй смету, скажи к завтрему – обо что мне это обойдется.
На момент этого разговора государевой службы я не нес, а потому имел все права придумать себе новый бизнесок. Обратился я к Кацу, как и раньше, на "Вы", поскольку не был уверен, помнит ли он наш венецианский брудершафт:
– Вы знаете, я про этот проект уже слышал, мне он очень интересен. Настолько интересен, что я уже без сметы начал, честно говоря, его продвигать. Но у меня есть предложение – давайте начнем с моей малой родины. Я обеспечу там максимальное благоприятствование, а Вы возьмете меня по Бабаестану младшим партнером. Ну и сделаем мы из Тришурупа витрину – покажем, как круто может быть Ваш проект реализован. Что скажете?
Кац приподнял брови, глядя на меня насмешливо, но в то же время уважительно:
– Так мы же на "ты" переходили, ты чего завыкал опять? Я что хотел уточнить – а в тебе сколько процентов еврейской крови?
Упс. Он все помнит. Хорошо, что не хамил в ответ на его разглагольствования в Венеции. А на вопросы о моей еврейскости у меня заготовлена универсальная байка в ответ:
– Однажды наш раввин поздравлял одного моего друга, тришурупского олигарха, с очередным еврейским праздником. Когда друг ответил, что "спасибо, конечно, но максимум, в чем могу Вам признаться, – это 25 процентов еврейской крови", уважаемый Дан ответил ему: "Что Вы, что Вы, догогой Игогь Владимигович, у некотогых всего один пгоцент, они и этому рады!" Так вот – один процент, вроде, есть.
– То, что есть – понятно. Ты еще поройся, там явно больше одного. Ну, ок. Сделай внятное предложение. Какую хочешь долю, что сделаешь взамен. А вообще – у тебя же конфликт там со всеми в Бабаестане? Как ты там нам адмресурс включишь?
– Бог с Вами, Марк Моисеевич!..
– С тобой. И всуе мы его не поминаем, раз уж хоть один процент есть и в подельники набиваешься.