Четверг. Позвонила Э.
Передала его слова: он не сможет заставлять себя жить еще долгие, долгие годы.
Пятница, 19 января. Глэдис, Йерр и я отправились ужинать на улицу Сюже.
Я никогда раньше не видел квартиру Божа: комнатки были тесные, тускло освещенные.
После ужина. Стены в маленькой гостиной сплошь покрыты рисунками в стиле эпохи Мин - сотни крошечных жаб, почти сливающихся друг с дружкой. Бож заявил нам, что не верит в "болезнь" А.
- Это гнойничок, который желает выглядеть раком всего организма, - сказал он. Сам он ратовал за сильные средства. И за презрение. Напомнил нам мрачную сцену - описанную, по его словам, Помпеем Трогом, - в которой матери и жены солдат Кира, увидев, что он шаг за шагом отступает перед армией Астиага, бегут на поле боя, поднимают полы своих одежд, обнажив лоно, и спрашивают бойцов, уж не хотят ли они вернуться в материнское чрево. - Такой насмешкою они заставили их вновь ринуться на врага, - продолжал он. - Солдаты одержали победу и привели к Киру взятого в плен Астиага. Словом, это то самое "ut", где нужна частица "не", - заключил он.
Йерр тотчас взял назидательный тон:
- Случай А. - всего лишь ошибка неграмотного дебютанта! Если бы этот язык не впал в такое ничтожество, он бы не заболел. Употребление причастия будущего времени в косвенном вопросе требует сослагательного наклонения. Римляне называли ватной ножны своих мечей. Мне вспоминается одно устаревшее правило - sit moriturus, - которое исцелило бы А. от всего на свете…
Во мне закипело раздражение. Я начинал их ненавидеть.
Суббота. Зашел на улицу Бак. А., распростертый на кровати, объявил мне, что скоро умрет.
- Когда я утрачу все, - сказал он, устремив на меня страдальческий взгляд, - я пойму, что смерть, стремление к смерти убило надежду. Меня измучило отсутствие вкуса. Страх, запертый в душе, обращается безумием, - добавил он. - И бросается на все что угодно. Приносит в жертву случайные жертвы.
- Может быть, все зависит от способа выражения, к которому прибегаешь…
- Иначе говоря, если бы я не озвучил то, что испытываю, я бы этого не выразил?
- Ну, по крайней мере восприятие было бы иное. Вот послушай, что говорит Йерр. Он иногда утверждает, что, выражаясь тщательно, мы, вероятно, могли бы почувствовать себя с ног до головы покрытыми чем-то вроде снега…
- …или чем-то вроде сажи.
Мы надолго замолчали. <…>
- Опыт прошлого порождает неверный закон, понуждающий нас жертвовать всеми благами, на которые мы уповаем, хотя они связаны между собой тесными узами зависимости. Нечто вроде принципа исключения уничтожает цели, которые оказываются вторичными или попросту находятся в предшествующем или последующем положении в цепи событий.
- Согласен, - рискнул я заметить, - вероятно, именно так рождались, возникали жертвы…
- …и любимые женщины! Но все это попахивает рассуждениями Рекруа! - заключил он.
В конце разговора А. попросил меня заходить чаще. Прийти завтра. И еще сказал:
- Самоубийство - это стремление к пустоте. Основная суть мысли. Тело, в которое низвергается реальность. То, что никакой языковой знак не способен поддержать, подкрепить или приукрасить. Ничто! Абсолютное ничто!
Воскресенье, утро.
Й. соблаговолил мне позвонить и торжественно объявил, что причина болезни А. ему стала совершенно ясна (хотя надежда на выздоровление весьма призрачна), ибо теперь она поддается словесному определению: он страдает отвращением к смерти.
В час дня за мной зашел Рекруа. Мы немного прошлись пешком. Он сказал о Йерре: "Это типичный Вобурдоль".
Мы пообедали вместе, и я с ним расстался.
К вечеру заглянул на улицу Бак. Поцеловал Э. и Д., которые "занимались чтением". Элизабет подняла голову и сообщила, что после обеда заходил Т. Э. Уинслидейл. Вот его слова:
"Сперва нет ничего. Затем почка. Затем цветок, готовый распуститься. Затем он раскрывается. Затем расцветает во всей своей красе. Затем лепестки съеживаются, жухнут. И наконец истлевают, исчезают в пространстве…"
И еще:
"Нет в мире ничего более великого, чем кончики шерстинок, отрастающих у животных по осени. Гора Тай мала. И нет никого старее мертвого ребенка".
Элизабет пересказывала мне все это с веселым смехом.
Я постучался к нему в комнату. На сей раз он был на ногах. Похоже, разглагольствования Т. Э. Уинслидейла развлекли его куда меньше, чем нас.
- Я не боюсь быть мертвым по существу, - сказал он мне. - Не боюсь зари, которая меня не разбудит. Йерр не совсем неправ. Я плохо переношу мысль о неизбежности смерти, с неустанным ее бдением надо мной, с меланхолией, с этим закатом жизни. Понятия "смерть" и "умереть" бесконечно далеки друг от друга, они антагонистичны… Это ложная синонимика. Если прибегнуть к старому сравнению, они так же несопоставимы, как созвездие Пса в небесах и пес, лающий у вас во дворе.
Я подумал: весь этот месяц он неустанно переливает из пустого в порожнее, изощряясь в бессмысленных рассуждениях, сваливая в одну кучу самые противоречивые доводы.
Но вдруг это наваждение показалось мне убедительным.
- Моя непреходящая усталость, не позволяющая заснуть, приводит к тому, что хочется покончить с собой - если бы только найти в себе силы.
И еще:
- Страх и безмолвие, которые меня окружают со всех сторон… Они неотвратимы.
- Но каким же образом эта "близость смерти", с ее неотвратимостью, должна изменить то, с чем она граничит? - раздраженно спросил я.
Он меня не слушал. Начал сетовать, что ему больше не суждено полакомиться женским лоном. Понес какой-то бред. Отчего ему не могут облегчить наступление смерти?! Все его несчастья происходят от классицизма. Взять хотя бы разрешение аккорда у Гайдна. Страх достался ему в удел давным-давно, еще при первом глотке воздуха.
- Я больше не в силах контролировать себя, - заключил он. - Бегу за стадом быков, которых разметал по полю и привел в безумие бушующий огонь… Правда ли, что этот холод можно перенести?.. Все обратилось в прах. Вокруг пустота, - взволнованно продолжал он. - Я уже не могу правильно расставлять слова. Мои губы не совпадают с голосом, мой голос звучит фальшиво, искажая то, что я хотел сказать, а то, что я хотел сказать, бесконечно далеко от истинного выражения моих чувств.
И он закричал - испуганно, как маленький ребенок, со слезами на глазах:
- Я больше не могу жить в ожидании смерти. Я боюсь умереть. Я хотел бы умереть. Умереть по-настоящему. Избавиться от всего!
И он впервые открыто заговорил о самоубийстве:
- Когда состоишь из частей, которым не суждено долгое существование, и когда все, что испытываешь, видится только сквозь призму этой недолговечности, которая делает самоубийство логичным, нельзя хотеть вечной жизни, ибо нам трудно вообразить себя столь противоположными нам самим.
Я ответил, что для самоубийства нет никаких "логичных" причин, - иногда люди кончают с собой из-за сущих пустяков. И что не важно, кончаешь ты жизнь самоубийством или нет, все равно всем суждено умереть. Что над этим мы не властны, как не властны и над своим рождением, когда издаем первый крик, выйдя на свет божий. Что в данном случае бессмысленно различать способы уйти из жизни. И что тут я ему не советчик. Смерть есть смерть. И разница лишь в том виде оружия, которое несет ее, а не в обстоятельствах, которые ей предшествуют.
Я посидел с ним еще немного. Мне было страшно уходить сразу после этих слов. Я упомянул о малыше Д. И мы немного поговорили о Д. Только потом я с ним попрощался.
Понедельник, 22 января. Позвонила Э. Сказала, что Карл звонил ей, а потом зашел к ним. Был очень мил и любезен. Много японизировал. Сказал А.:
- Я не знаю лекарства от того, что может исцелить только время. "Юные девушки взмахивают белыми рукавами своих одежд".
Среда, 24 января. Д. играл у себя в детской. Элизабет воспользовалась моим приходом, чтобы съездить в галерею.
Сетования А.:
- Наилучшим моим шансом была бы смерть во младенчестве, когда еще ничего не знаешь.
Я возразил:
- Наверняка есть какой-то шанс, что само это знание напрямую проистекает из факта рождения. И младенцы испытывают такие горести, какие взрослым даже не снились.