* * *
Короткое северное лето заканчивалось. В такую погоду Белякову даже усилий никаких не требовалось, чтобы заснуть. Стоило ему только повернуться на бок, как глаза закрывались сами собой. Да еще и медсестра регулярно вкатывала в обе ягодицы по пять кубиков, после чего он засыпал еще лучше. За одну прошлую неделю Гриша отоспался как за предыдущие полгода. Палата хоть и была двухместной, но вторая койка оставалась все время свободной. Медсестра заходила нечасто, при этом она всегда держалась вежливо и внимательно. Изредка заглядывал и сам начальник санчасти – майор Егоров. Полковой начмед заканчивал, как оказалось, военно-медицинскую академию в Питере, так что им было о чем поговорить-вспомнить.
Правда, неожиданно стал досаждать новый особист, словно он наверстывал упущенное время. Приходил каждый день. Интересовался всем. В том числе, и техническими моментами. На что Гриша только пожимал в ответ плечами. Почему в его боевой машине не работало реле, которое переводит оборудования в режим автоматического пилотирования? А откуда он знает, как вообще работает это чертово реле? Особист морщился, делал заходы с разных сторон, но так и не смог ничего добиться. Несколько раз он приводил какого-то настырного офицера, который выспрашивал Белякова про мать, про детство, про всех родственников и их болезни. Оживился, узнав, что у троюродного племянника тетки матери был брат, который выбросился с балкона девятого этажа. Это было где-то в конце пятидесятых, в Перми. Точнее вспомнить Гриша не смог. Тем не менее, старлей все тщательно записал: и фамилию этого родственника, и город, где произошло печальное событие. С тех пор он заходить перестал.
Два раза побывал у своего "ведомого" и Кашин. Первый раз, когда Гриша только очнулся после неудачного приземления. Тогда Кашин просидел рядом почти два часа. Смотрел глазами грустного ослика, вздыхал и повторял, как заведенный:
– И как же тебя угораздило, а?
– Не помню, – честно отвечал ему Гриша. – Как взлетал, помню. А потом будто провал. Очнулся уже в санчасти. Может, хоть ты мне расскажешь, как меня вытащили. Ни от кого невозможно ничего добиться!
Но Кашин и сам знал не много. На взлете никто ничего необычного не отметил. Все оборудование работало в штатном режиме. Кашин свое полетное задание выполнил и вернулся в срок. Но когда откинул фонарь, сразу почувствовал какое-то напряжение в ангаре. А когда уже доковылял до медблока и не обнаружил там Гришу, то сразу все понял и бросился назад. В Стартовой зоне уже и сирена выла, и все техники бегали с квадратными глазами. Хорошо еще, что на тот день выпала смена майора Ковалева. Тот быстро всех успокоил. За пару минут и построились, и оборудование обесточили, и дружно подняли вручную защитный экран.
Как Белякова доставали из кабины, Кашин не видел – не смог прорваться через оцепление. Да и техники, которые обслуживали Гришину машину, ничего внятного сказать не смогли. Только и твердили на допросах, что готовили машину к вылету очень тщательно. Никаких неисправностей, мол, не было. Всю машину проверяли несколько раз. Особенно силовую часть. В общем, аварийная посадка лейтенанта Белякова так и осталась загадкой. Железный Феликс был в ярости. Грозился всех уволить в запас…
Побывал у Белякова и майор Ковалев. Присел у Гришиной койки, посмотрел на него долго и пристально, а потом угрюмо поинтересовался:
– Больно было?
– Еще как больно, – признался Гриша. – Как под прессом побывал.
– Так-то вот…
Гриша понимал, что майор пришел к нему не о погоде поболтать, и терпеливо ждал, пока тот сам заговорит о главном.
– А я на Высоте никогда не был, – продолжил майор со вздохом. – Уже тридцать лет, считай, служу, а так и не могу понять: чем она вас так приманивает? Только честно говори, сокол ясный. Меня не обманешь. Не получится.
– А я и не пытаюсь, – смутился Гриша.
– Так чем?
– Свободой…
– Ну конечно, как я сам не догадался!? – Майор фыркнул и покосился на дверь. – А что такое свобода, лейтенант? Это, если помнишь классика, осознанная необходимость. Так что давай договоримся. Ты тут полежишь, подумаешь. И больше не пытайся меня убедить, что не знаешь причину, почему автоматика не сработала. Ты ее и раньше уже отключал. И в этот раз тоже сам отключил.
Беляков почувствовал, что краснеет. Врать Ковалеву он не мог, но и на признание не хватало сил. Он опять почувствовал себя семиклассником, который случайно выбил в школьном коридоре стекло. На Гришу тогда никто и не подумал. Обвинили во всем известного школьного хулигана Сеню Стручаева. Тот сначала запирался, а потом обиделся и махнул рукой. Мол, валите все на меня, ладно. Потом пришел в школу папа Сени, вставил стекло и провел с сыном воспитательную работу при помощи садового шланга. А Гриша так и не смог признаться. Хотя и видел, что наказан был невиновный…
В палату заглянула медсестра. Ковалев поднялся со стула и покачался с пятки на носок.
– В общем, нотаций я тебе читать не собираюсь, лейтенант. Не за тем пришел. В рапорте я напишу какую-нибудь хреновину про ненормативный износ реле главного навигационного блока. Но только при условии, что ты, голубь мой сизокрылый, с сегодняшнего дня все свои эксперименты заканчиваешь.
– Железный Феликс вас съест…
– Переживу, – отмахнулся майор. – А еще одной звездочки мне и так не дождаться. Старый я стал…
Через неделю Белякова выписали. Но от полетов на всякий случай отстранили. Комполка никак не хотел верить в эту историю про отказ оборудования. Слишком давно он служил с Ковалевым, к тому же и сам всю высотную технику чувствовал селезенкой. Но Ковалев стоял намертво. И даже после многочисленных "бесед" с Железным Феликсом ни в чем не признался. Пришлось комполка отступить. Да и в самом деле: пилот на здоровье не жалуется, машина не пострадала, проверена, к дальнейшим полетам готова, и какой смысл продолжать разбирательство? Ковалев получил очередное взыскание по партийной линии, а дело через месяц спустили на тормозах.
Зато Гришина жизнь после аварии изменилась довольно сильно. За время, пока его не допускали к полетам, он успел жениться. До того бегал к Татьяне почти год, но все никак не мог решиться на предложение руки и сердца, а тут не выдержал. Были у него, конечно, опасения. Уж слишком они разные. Он – бывший аспирант. Она – учетчица с обогатительной фабрики с незаконченным средним. Решающим аргументом стал Вадик – двухлетний сын Татьяны от первого брака. Гриша прикипел к мальчугану всей душой и уже давно относился к нему как к собственному сыну.
Никаких особенных торжеств по поводу своего бракосочетания Беляковы не устраивали. В ЗАГСе по настоятельной просьбе Гриши брак зарегистрировали вне очереди, и в тот же вечер в ресторане "Север" собралась вся немногочисленная родня Татьяны. Из сослуживцев Беляков пригласил на свадьбу только Кашина с супругой, да Путинцева с подругой. Гришину мать решили не беспокоить. Слишком уж дальняя дорога. Договорились, что молодые супруги сами заглянут к ней в гости в первый же совместный отпуск.
Заминка вышла только с жильем. Когда Беляков огорошил зама по тылу своим заявлением на квартиру, тот лишь развел руками. Свободной жилплощади в части на тот момент не имелось. Подполковник пообещал что-нибудь придумать, но тут же добавил: ждать придется полгода как минимум. Так что вроде и женился Гриша, но как бы и не совсем. Он остался жить в офицерском общежитии, а Татьяна коротала вечера в своей маленькой комнатке в старом бараке на окраине Города. Соединялась семья только по выходным. Но Гриша старался не унывать. Татьяна тоже. А когда Белякова через месяц допустили к полетам, то жизнь вообще наладилась.
И первым хорошую весть принес именно Ковалев. В тот вечер майор зашел в гости неожиданно, когда Беляков сменился в карауле и уже собрался спать. Ковалев плотно прикрыл за собой дверь и внимательно оглядел Гришину комнату.
– Привет, сокол ясный. Где сосед?
– Здрас-сьте, – удивленно поздоровался Гриша и стал суетливо собирать разбросанные по комнате вещи. – В карауле сосед. А что?
– Ничего. Так просто спросил. Новости у меня. Как обычно, одна хорошая, а вторая – сам понимаешь…
– А мне плохие новости не нужны. Я от них ночью засыпаю плохо.
Ковалев хохотнул.
– И как такого пугливого в летчики-то взяли?
– Сам удивляюсь. Из нашей деревни всех пацанов в танкисты забирали, а меня вот – в летчики.
– Ну, ты вот что, летчик-налетчик… – Лицо у майора стало серьезным. – Слушай меня в оба уха. Дважды повторять не стану. Первая новость, что с завтрашнего дня тебя допускают к полетам.
Гриша облегченно вздохнул.
– А я думал уже все – отлетался. Спасибо вам!
– Благодарности принимаю после трех, каждый второй понедельник месяца. Мое условие еще помнишь?
– Помню. Никакой самодеятельности. Честное пионерское!
– Так-то, сокол ясный. Так сосед, говоришь, в карауле? Это хорошо. Никто не помешает. Но и ты не перебивай вопросами. Я и сам собьюсь, когда надо будет…
Первое серьезное ЧП в полку запомнилось Ковалеву прочно и навсегда. Было это 17 января 1954 года. Всего два месяца отработал Ковалев механиком третьей эскадрильи, когда погиб самый опытный пилот-высотник Андрей Чижов. Когда Чижова доставали из боевой машины, на него, говорят, даже страшно было смотреть. По сути, от него остался скелет, обтянутый кожей. А буквально через месяц произошло еще одно ЧП. И опять аварийная посадка. И опять погиб один из самых опытных пилотов – Сергей Суровый.