– Да как ты мог такое подумать?! – возмутился Гриша. – Да что бы я хоть слово!
Со спиртным в части было не то, что плохо, а совсем плохо. Водку в гарнизонный магазин завозили исключительно по личному разрешению комполка, и то по самым большим государственным праздникам. В остальные дни приходилось либо мотаться за ней в Город, либо как-то выкручиваться. Вот и выкручивались. Потому-то самым покупаемым продуктом в гарнизонном магазине круглогодично оставался дешевый сахар, произведенный союзниками с жаркого Острова Свободы…
– На пирог-то останешься? – Кашин кивком показал на раскатанное тесто и разлил по третьей. – Не бойся, жена только к вечеру вернется. Не раньше восемнадцати ноль-ноль.
– А с чего ты взял, что я боюсь. Я не боюсь. Просто опасаюсь немного…
Кашин рассмеялся.
– Хороший ты парень, Гриня, честное слово. Только попал, как говорится, не по адресу. Защитил бы свою диссертацию, преподавал бы сейчас сопромат… Эх, жизнь-жестянка… А ты в Ленинграде, кстати, давно был?
– Давно… – Гриша шмыгнул носом и улыбнулся уголками рта.
Они выпили по четвертой. Потом по пятой. Поговорили о жизни. Без соплей поговорили – по-мужски. А тут и пирог подоспел…
Со своими вечными вопросами на кухню периодически забегала веселая и довольная Дашка. Она любила, когда к ним в гости кто-то приходил. И Гриша постепенно расслабился. После седьмой рюмки все его проблемы показались ему мелкими и не заслуживающими внимания.
– А спой нашу, любимую, – попросил вдруг Гриша.
Кашин отнекиваться не стал. Приволок из комнаты гитару, откашлялся, тихо перебрал пальцами струны и затянул приятным баритоном:
Кожаные куртки, брошенные в угол,
тряпкой занавешенное низкое окно.
Бродит за ангарами северная вьюга,
в маленькой гостинице пусто и темно.
Командир со штурманом мотив припомнят старый,
голову рукою подопрёт второй пилот,
Подтянувши струны старенькой гитары,
следом бортмеханик им тихо подпоет…
На последнем аккорде Гриша всхлипнул и уронил внезапно потяжелевшую голову на стол. Почему-то она категорически не хотела держаться вертикально…
* * *
Фельдшер на Стартовом уровне осматривал Белякова долго и задумчиво. Кашин тоже покачал головой с явным осуждением. В отличие от Гриши, Кашин был свеж и бодр. И пахло от него французским одеколоном "Тет-а-тет". Беляков же отошел от вчерашнего веселья только на Высоте, когда под куцее ватное пальтецо стал забираться легкий морозец…
На вахте в этот раз дежурила симпатичная второкурсница, и Гриша с удовольствием притормозил.
– Привет, красавица. А для Белякова есть что-нибудь?
– Ой, – сказала девушка и покраснела, отложив в сторону учебник по теоретической механике. – Буквально две минуты назад к вам заходил мужчина. Он еще записку оставил. А вы разве не столкнулись с ним на улице?
Гриша развел руками, как бы от огорчения и уточнил:
– Высокий, широкоплечий, коротко стриженый?
Девушка робко кивнула. Но Гриша и так знал, что кроме Коли Боброва никто ему записку оставить не может. Белый листок из школьной тетради в косую линейку, сложенный вчетверо, Гриша не глядя сунул в задний карман брюк. Все равно тот был пуст. Сигналом служила сама записка. Чтобы Беляков, как только окажется у себя в комнату, первым делом подошел к окну…
Коля Бобров уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Гриша сверху помахал ему рукой и поинтересовался:
– Ждет?
Коля сделал круговое движение головой, словно разминал боксерскую шею.
– Как обычно…
Генсека они застали в тенистой беседке. Он перелистывал свежий номер газеты "Правда". Рядом лежали стопочкой "Известия", "Труд", "Советская Россия", "Сельская жизнь", "За рубежом". Все, как обычно. Менялись только беседки. Но при этом они обязательно стояли либо над обрывистым берегом тихой речки, либо неподалеку от маленького пруда. В пруду обязательно плавали карпы размером с футбольный мяч, а в беседке дожидалась своего часа длинная удочка из вьетнамского бамбука. На тот случай если Генсеку захочется выудить себе на обед парочку зеркальных рыбок, лениво шевелящих плавниками.
Услышав шаги, Генсек поднял глаза.
– Что пишут? – привычно поинтересовался Беляков.
– Ерунду пишут, – так же привычно проворчал Генсек, снимая с носа очки. Газета полетела на пол. – Вот скажи мне, Гриша, ты "Правду" читаешь?
– Иногда, – уклончиво ответил Беляков.
– Не поверю, что кто-то еще читал эту газету, кроме самого Суслова, пусть упокоится его душа. Это уже не газета, а какой-то памятник развитому социализму. Вот у французских коммунистов "Юманите" – это газета. А у нас…
Беляков благоразумно промолчал. Он вообще предпочитал открывать рот поменьше. Впрочем, Генсек при более близком общении оказался вовсе не таким бронзовым, каким казался Грише раньше. А уж старым маразматиком точно не был. Соображал куда быстрей многих молодых, и далеко не всякий смог бы угнаться за хитросплетениями его творческой мысли. Мог поддержать разговор почти на любую тему и не выглядеть при этом глупо. Хорошо реагировал на юмор. При случае и над собой мог пошутить.
В еде был неприхотлив. Разносолам предпочитал самые простые блюда: отварные макароны с котлетами или жареное вымя с гречневой кашей. Любил борщи, щи и рассольники. И обед никогда не занимал у него больше восьми минут. Говорил, что такая, мол, привычка у него еще с войны. Единственным экзотическим кулинарным предпочтением был у него кумыс, к которому Генсек привык еще в пору своего секретарства в Казахстане…
– Бандероль на месте, – подтвердил Беляков. – Два дня назад поступила…
На толстый конверт Генсек даже не взглянул, и быстро сунул его под стопку газет. Гриша почувствовал себя заправским разведчиком на встрече с резидентом. Что было в конверте, Гриша не знал. Такие конверты незаметно вскрыть было невозможно. Делались они не из бумаги, а из сверхпрочного тканого материала, который использовали только для транспортировки диппочты. В огне такие конверты не горели, в воде не промокали, закрывались специальной водонепроницаемой застежкой и могли пролежать в земле, в реке или на дне озера много лет.
Собственно, ради этих конвертов Гриша и встречался с Генсеком. Он получал их от американцев, лично от Гольдберга, и передавал лично в руки Генсеку, усыпив перед этим бдительность персональной высотной охраны в лице Коли Боброва. Нужные моменты Гриша вычислял интуитивно, и ни разу не попался. Хотя, конечно, Коля был стреляным воробьем и вполне мог ему просто подыгрывать. В высотном управлении Генштаба откровенного идиота держать не стали бы. Тем не менее, первое время Гриша сильно волновался. И никак не мог взять в толк: зачем он вообще стал "курьером". Генсек ведь даже не настаивал особо. Ну, вроде как попросил. Гриша и согласился. И только спустя месяц сообразил, в какой он угодил серьезный переплет. Ведь одним только прикосновением к гостайне он сразу отсек себе все пути к возможному отступлению…
В этот раз Генсек был явно чем-то расстроен и меланхолично смотрел по сторонам. Багровое солнце опускалось за верхушки старых кленов, Генсек хмурил свои знаменитые на весь мир брови, а его любимая светлая панама – подарок Эрнесто Гевары – валялась забытая на полу беседки. Периоды плохого настроения повторялись у него все чаще. Гриша уже научился определять их без труда.
– Прогуляемся? – Генсек и покосился на тропинку, по которой ушел Коля Бобров. Беляков непроизвольно обернулся, но Колю Боброва не разглядел. Видимо, тот залег в кустах где-то неподалеку. Соблюдая все правила маскировки.
– Конечно. Почему бы нет… А можно мне задать один личный вопрос?
– Валяй, – разрешил Генсек.
– Анекдоты эти… ну, которые… – Гриша с трудом преодолевал смущение. – Вы про них знаете вообще?
Генсек некоторое время шел молча, думая о чем-то своем. Чувствовалось, что сегодня прогулка дается ему тяжелей, чем обычно.
– Про меня что ли анекдоты? Да у меня, поди самая большая коллекция набралась.
– И вам не противно? – удивился Гриша.
– А чего? – Генсек вскинул брови. – Некоторые очень смешные. Талантливые есть бойцы у Андропова…
– Их что, специально сочиняют? – еще больше удивился Гриша.
– А где же, по-твоему, они берутся? Или ты думал, что это устное народное творчество? – Генсек скептически оглядел Белякова. – Устал я сегодня, Григорий. Нездоровится мне. Давай-ка присядем, дадим старику отдышаться…
Генсек с кряхтеньем пристроился на трухлявом стволе поваленной березы.
– Хочешь, я расскажу тебе свой любимый анекдот про меня?
Гриша рассеянно кивнул.
– На заседании Политбюро дело было, – важно начал Генсек. – Достаю я, значит, из кармана пиджака бумажку и читаю: уважаемые товарищи, пора, наконец, поставить в повестку дня вопрос о старческом маразме. С этим, товарищи, явлением нужно что-то решать. Дело, товарищи, зашло слишком далеко. Вот вчера, например, на похоронах товарища Косыгина… Оглядываю притихших членов политбюро и удивляюсь: что-то я не вижу сегодня товарища Косыгина… Так вот, вчера, на его похоронах, когда заиграла музыка, только я один догадался пригласить даму на танец…
Гриша выдавил из себя натужную улыбку.
– Разве не смешно? – живо поинтересовался Генсек.
– Смешно. Только как-то… не знаю… Даже пугает немного…