Он протянул сложенный вчетверо листок бумаги. Бумагу для фальшивого письма он специально выбрал старую, пожелтевшую. И чернила разбавил водой. Ему страстно хотелось увидеть, как она будет читать записку, предсмертную записку. Он писал в той записке о своей горечи, о том, что так уж случилось - умирает из‑за неразделенной любви. Цыганщина, тургеневщина!
Читая, она даже бровью не повела. Какие слезы! Потом только печально улыбнулась и мотнула головой:
- Знаете что, Андрей, я сразу скажу, чтобы не было ложного положения. Я твоего отца не любила. Была любопытной в те времена. И все. Мне было интересно разыгрывать любовь с одним, с другим, с третьим…
- И как же? Получалось? - посмел задать вопрос Калачев.
- Еще бы! Я была, безусловно, красивее, чем сейчас. Что сейчас? Драная мымра. А я косу заплетала. Другие что только не творили со своими волосами, а я - косу. И получалась из меня - куколка. Мне тогда было очень смешно… Впрочем, не то слово. Я вертела влюбленными в меня, как хотела. Лирики, писаки во всех книгах талдычат о женской глупости. Они так пишут, чтобы завуалировать собственный идиотизм. И я тогда ведь понимала, что настоящей любви не существует.
- Как не существует? - возмутился Калачев.
- Очень просто, не су - щест - ву - ет! Тяга полов. Разноименные заряды притягиваются, плюс на минус.
- Не согласен.
- Это потому, что молодой. Возьмите, к примеру, записку вашего отца, в записке - ложь, ложь, ложь - гнусная экзальтация. Мне это ваше письмо не нужно. Оно только раздражает.
"Обидно за отца, - подумал Калачев и одернул себя, - за какого отца? За себя? Зря приезжал…"
Она поглядела на Калачева долгим серым взглядом. Вопросительно.
- Сейчас я кофе поставлю, посидите пока.
Она ушла. Калачев огляделся. До этого он был занят только своими чувствами и разговором с ней. Он огляделся и понял, что она еще более одинока, чем он. Можно это определить даже по обстановке в комнате, по разношерстности ящиков, стульчиков. Нет никакой гармонии. И это у кого? Как она была последовательна и целостна! Все вещи' тогда были продолжением ее тела.
На полках - книги самые разные, собраны без системы. А еще учительница! У людей, определивших свою цель, не так все, не так. Она принесла кофе, разлила его по чашкам и тут же закидала Калачева вопросами. Стиль ее теперешнего поведения похож на Татьянин. Вопрос - ответ, сама задает - сама отвечает.
- Но как сказать - не любила? Все девушки нашего факультета немного чокнутые. Они заранее начертали свою судьбу в соответствии с судьбой какого‑то книжного героя или героини. Там - Наташи Ростовой, Лизы, Настасьи Филипповны.
- Вы - Настасья Филипповна?
- Да, я Настасья Филипповна, только пародия на Настасью Филипповну, карикатура.
"Как же она может перед незнакомым человеком говорить такое?"
- Наговариваете на себя, - Калачев отрицающе замахал ладонью.
- Минуты две всего я любила вашего отца. Он мне показался витязем без тигровой шкуры. Было и такое. А потом он мне стал совершенно ненужным. Он мне всегда казался ограниченным, каким‑то чудиком. Из героев Василия Шукшина.
- Но мой отец не ограничен. Он много знает… знал, - запротестовал. - Он был первоклассным пчэтом. Вы ведь знаете его стихи: "Упаду на колени. Над пропастью падать"?
- Да, вы правы. Но мне не нужны были поэты! Мне нужны были тогда крепкие парни с железными мышцами, с белыми острыми зубами хищников, да и жизнь нравилась роскошная.
- Опять наговариваете.
- С какой стати! Вы ведь, Андрей, посторонний человек. Сейчас сядете в поезд и тю - тю! И вот я вам сообщаю, как на духу, как на исповеди. Мне некому об этом говорить. У меня этих ребят с белыми зубами было видимо- невидимо. В месяц по пять - десять. Тогда ведь иммунодефицита не боялись. И я над всеми смеялась. Извиняюсь за грубость, по - иному не скажешь - была я самой настоящей 6…Ю…
- А потом?
- Потом - суп с котом. Вышла замуж за Дантиста. Он был самым противным из моих знакомых. Пил крепенько. И я вышла за него по принципу "назло кондуктору куплю билет".
Она жалко улыбнулась.
- Понимаете вы это, Андрей?
- Кое‑как, - отставил он в сторону чашку. Он понял, что совершенно ничего не понимает. Полный аут. Кто она? Красавица! Серые глаза, ослепительная кофточка. Он приехал сюда из‑за какого‑то отца. Нуда, отца? Отец письмо прислал?
- Сейчас все по - другому, иные времена, иная молодежь. Вот если поехать в город, где ваш отец жил… туда хочу… поглядеть. Мой‑то муж загнулся. От пьянки. Деньги для нас с дочкой колотил, а сам того…
"Соблазнительная, очень соблазнительная, - думал Калачев, - но о муже - такими словами! "Загнулся"!"
- Нет проблем, можем - в город. Будем кутить, - откликнулся он довольно смело.
- Правда, я - старушка?
- Бальзаковский возраст! - ввернул Калачев, он ощутил себя пошляком. Пора решать, кто он такой: Владимир Петрович или выдуманный Андрей. Он - Андрей и тысячу раз - Андрей. И надо спешить, так как он ощутил в себе очередной толчок и почувствовал, что фирменные кроссовки его стали великоваты. Он теперь понимал, что нельзя верить ничему, нельзя верить ее словам. Хотя бы вот этим словам о городе. Впрочем, кто знает?
- А я перерою в шкафу все старенькое, студенческое. Найду черную юбку и белую кофту. Мода ведь возвращается. Так, Андрюша? Можно мне вас называть на "ты"?
- Конечно, буду рад.
Хорошо было бы погладить ее по ладони, по этой гибкой ладони.
- Нырнем в мое прошлое с тобой? Дня на два? Никто меня не хватится.
- Меня тем более.
- Мы поедем туда. Возьмем такси. Ты, Андрей, будешь покупать мне цветы. Будешь, Андрей?
- Мы устроимся в гостинице. В "Интуристе". Переплатим, а устроимся.
- В вечернем ресторане вы, Андрей, двадцать пять минут будете глядеть мне в глаза. Безотрывно, как демон. А потом, выпив по последнему бокалу шампанского, мы поднимемся наверх, в номер… Хотите еще кофе?
Он кивнул. Она возбужденно продолжала:
- Мы пойдем к моим студенческим друзьям. Ты ведь - копия отца, подразним их.
Калачев опять кивнул. Она сбилась на "вы".
- Вы будете читать стихи: "Ночь цыганкой с вопросом. Свеча лихорадит". Иди‑ка сюда, Андрюша, поближе! Поближе!
Калачев подсел к ней на диван, взял ее подрагивающую руку. Она плакала!
- Ха - ха! Я никого не любила. И отца твоего не любила ни минуточки. Да он - ноль без палочки. Этот Дантист, фуфломицин и все сто тридцать три богатыря. Жеребцы, кони! Погладь, Андрюша, мою руку!
Он погладил. И испугался. Ему показалось, что она сумасшедшая. Вот откуда и молодость. Сумасшедшие не стареют. А кто в этом мире нормальный? Он прижал ее ладошку к своей щеке.
Она дико взглянула на Калачева:
- Никуда мы не поедем… Знаешь что… Знаешь что?
Он понял, что это совершенно иная женщина, ту девушку в зыбких песках времени никогда не найти. Но и эта, иная, несмотря на свои сорок лет, непредсказуема. Только ему надо поторапливаться и скользить дальше. Скользить и таять.
- Пока, милая, - сказал он тихо. Губами пошевелил. Она ждала его исчезновения.
- Я вспомнила, наконец, отца тврего. Ты на него абсолютно не похож.
Он подхватил чемодан и толкнул дверь.
- Возвращайся, когда хочешь, - крикнула ему вслед хозяйка.
Конечно, он вернется. И может быть, останется здесь навсегда. Она ведь ничему не удивляется, сумасшедшая. Только надо сбегать в магазин, купить какие‑нибудь другие брюки, обувь поменьше, рубашку. А потом вернуться.
Он отыскал магазин: купил что надо. И опять "двойкой" поехал к ее дому с красной крышей. Он сошел там, где надо. Вот и мусоросвалка, десятилетняя куча. Налево должен быть дом. Увы, дома не было. Того дома не было. Ни с красной, ни с зеленой, ни с серо - буро - малиновой крышей. "Обознался", - решил Калачев и проехал еще две остановки. Вон там, кажется, знакомый забор. На столбике калитки - ржавая кастрюля без дна. И опять не ее дом.
Что‑то творится с его головой. Калачев схватил за руку какую‑то девчонку, которая тащила за веревку бычка:
- Дорогая, милая… Перепелкина? Учительница? Из вашей школы? Тут живет? По литературе она?
Девочка не испугалась, а прилежным голосом ответила, что нет у них в школе никаких Перепелкиных. Она всех учителей литературы знает, потому что сама во всех олимпиадах участвует. И в своей школе знает учителей, и в соседней.
- Как же так? - закричал на девочку Калачев.
- Вы что‑то перепутали.
- А как на вокзал попасть?
- Садитесь на автобус "двойку", - девочку уже утягивал за собой теленок.
Калачев заметил скамейку возле какого‑то перекошенного домика. Может, здесь Дантист проживает? Он сел, положил на колени чемодан, щелкнул замками. Так: тетрадка со стихами - не пригодилась. Зубная щетка, паста. "Стальные зубы", - вспомнил он ее объяснения. Паспорт. Он открыл красную книжечку, полистал документ. На фотографии был изображен лысый человек с надменным выражением лица. Неприятная особа - Владимир Петрович Калачев. Калачев повертел документ, еще раз открыл, с отвращением взглянул на снимок и швырнул паспорт в высокую траву, в бурьян. Пока что он знал, куда надо ехать. Пока он знал, надо это записать на бумажке. Шпаргалку приготовить. Он вывел в тетрадке: "Куда надо ехать". Адрес: Старосельский район, деревня Вязовка. Калачева Нина Михайловна.