- Он был крупным ученым, - по-английски сказала Катя.
- Потому Татьяна Владимировна и получила квартиру в центре Москвы, - по-русски добавила Маша. - За его заслуги перед родиной.
- Да, - подтвердила Татьяна Владимировна. - Товарищ Хрущев дал эту квартиру мужу в шестьдесят втором. В то время многие бились над тем, как запускать ракету, не сжигая при этом шахту. Петр Аркадьевич очень много работал и в конце концов нашел ответ.
Она и сама все еще работает, сказала Татьяна Владимировна, - на полставки, экскурсоводом в расположенном рядом с парком Горького музее какого-то знаменитого русского ученого, о котором я никогда не слышал. Ей было присуще уважительное отношение к молодым людям, какое иногда встречается у стариков, - о событиях своей жизни они рассказывают коротко и быстро, чтобы не отнимать у нас, молодых, слишком много драгоценного времени. Мне Татьяна Владимировна понравилась. Понравилась с самого начала и нравилась до конца.
- Итак, Николай, что вы думаете о нашем маленьком плане? - неожиданно спросила она.
О чем она говорит, я ни малейшего представления не имел и потому взглянул на Машу. Маша перекрестила ноги и кивнула.
- По-моему, он великолепен, - сказал я, решив, что такой ответ доставит ей удовольствие.
- Да, - согласилась Татьяна Владимировна. - Великолепен.
Мы улыбнулись, все.
- Николай! - произнесла, поднимаясь на ноги, Татьяна Владимировна. - Девочки! Вы же еще ничего не ели!
Мы сгрудились у письменного стола, Татьяна Владимировна раздала тарелки и позаботилась о том, чтобы я получил кусок нелюбимой мной рыбы. Я постарался похоронить его под холодными блинами.
Мы снова сели, Татьяна Владимировна спросила Катю об университете.
- Учиться там трудно, - ответила Катя, - но очень интересно.
После чего мы погрузились в благонамеренное, но неловкое молчание.
- Рыбка любит поплавать! - воскликнула вдруг Татьяна Владимировна и, снова поднявшись со стула, ушла на кухню и вернулась оттуда с непочатой бутылкой водки и четырьмя старенькими стопками, на стекле которых были награвированы снежинки. Она открыла бутылку, разлила водку, мы встали, чтобы чокнуться.
- За ваши успехи, дети! - произнесла Татьяна Владимировна и сноровисто опрокинула стопку в рот.
Мы проделали то же. Я почувствовал, как водка обожгла мое горло, потом желудок, а потом ощутил тепло в груди и мгновенный душевный подъем, который и делает водку таким проклятием. Щеки мои покраснели, до повреждения печени и совершения неразумных поступков было уже рукой подать. Поинтересоваться у кого-нибудь, в чем же он состоит, упомянутый план, я так и не удосужился.
Спустя десять минут ("За Россию!", "За нас!", "За английскую королеву!") я по-английски спросил у Маши, не пора ли нам откланяться. Она ответила - нет, ей еще нужно поговорить с Татьяной Владимировной. Я понимал, что уходить, пока не допита бутылка, - не принято, и все же сказал Татьяне Владимировне, что у меня, к сожалению, назначена встреча и потому я должен уйти.
- Но вы же так ничего и не покушали, - запротестовала она, взглянув на мою переполненную тарелку и прихлопнув перед собою в ладоши.
- Простите, - сказал я. И прибавил, что знакомство с ней доставило мне огромное удовольствие.
Я поцеловал девушек в щечки. Татьяна Владимировна проводила меня, скользившего по паркету к моему пальто и ботинкам.
- До свидания, - сказал я. - Огромное спасибо. До встречи.
- Так ничего и не покушали, - повторила она, закрывая за мной дверь.
Я понесся по лестнице вниз, радуясь, что покинул эту квартиру с ее удушающим отсутствием детей.
Вернувшись домой, я обнаружил Олега Николаевича, стоявшего - в черном костюме, черной рубашке и мягкой черной же шляпе - на лестничной площадке между нашими этажами. Вид у него был бы безукоризненно элегантный, если бы не два кошачьих волоса на лацканах пиджака. Мне показалось, что он даже бороду подстриг. Он сильно походил на человека, надумавшего посетить собственные похороны.
- Как дела, Олег Николаевич?
Думаю, я еще был немного хмелен.
- Нормально, Николай Иванович, - ответил он. - Как это говорится у вас в Англии? Отсутствие новостей уже хорошая новость. Вот только соседа нашего, Константина Андреича, найти никак не могу.
- Какая жалость, - сказал я. - Сочувствую.
- Мой друг Константин Андреич, - продолжал он, - живет в доме за церковью. И не отвечает на телефонные звонки.
И он уставился на меня таким взглядом, точно ожидал услышать: "А, этот Константин Андреич, ну так бы и сказали, он у меня на кухне сидит".
Я же лишь постарался улыбнуться и одновременно изобразить озабоченность.
- Уверен, с ним все в порядке, - сказал я. И подумал, помнится, что Константин Андреевич, кем бы он ни был, скорее всего, отключил телефон - или упился до временной глухоты. Однако постарался, как только мог, отнестись к словам Олега Николаевича со всей серьезностью.
- Может, он к брату уехал, в Тверь.
- Может быть, - согласился я.
- Пожалуй, - продолжал он, - вы могли бы помочь мне.
- Был бы счастлив, - ответил я, - но не уверен, что мне это по силам.
- По силам, по силам, - заверил меня Олег Николаевич. - Вы же юрист. Американец.
- Я не американец.
- Ну пусть, - настаивал он, - но у вас есть кредитная карточка. Секретарша. Вы можете позвонить в милицию, в прокуратуру. А я всего лишь старик. И это Россия.
- Ладно, - сказал я. - Конечно. Если смогу, помогу. Попробую. Даю слово, Олег Николаевич.
Он подступил ко мне, и на секунду мне показалось, что сейчас он схватит меня за грудки или ударит. Однако Олег Николаевич всего лишь положил мне ладонь на левое плечо, приблизил рот к моему уху - так, что, когда он заговорил, язык его только что не влез туда.
- Уважаемый Николай Иванович, - сказал он, - все время улыбаются лишь идиоты.
Глава пятая
Полагаю, теоретически, - ну, скажем, сразу после полудня - бывало и так, что Стив Уолш целых пять минут кряду обходился без глотка кофе или красного вина, так же как, теоретически, в жизни русской женщины должна была существовать, в тридцатилетием с чем-то возрасте, промежуточная фаза, когда она переходила от высоких каблуков и выставления напоказ своих прелестей к тестообразности средних лет. Однако мне увидеть Стива не принимавшим того или другого из наркотических средств так и не довелось. Подобно большинству московских иностранцев-алкоголиков, Стив усвоил тактику, которая позволяла ему питать уверенность, что таковым он отнюдь не является: он заказывал вино по бокалу за раз, даже если выпивал их за один присест десять-двадцать, - бумажнику Стива это обходилось дороже, зато повышало его самооценку. Когда я встретился с ним за ланчем и рассказал о себе и о Маше, он уже переключился с кофе на вино.
- Ну хорошо, - сказал Стив, после того как я подытожил наши с ней отношения, - она уже заставила тебя что-нибудь ей купить? Бриллианты? Машину? Или, скажем, оплатить услуги косметического хирурга?
- У нас с ней все не так.
- А как?
- По-другому, Стив. Перестань.
- Думаешь, она жаждет тебя из-за твоей красоты?
Строго говоря, Стив был англичанином, однако попытки бежать и от Англии, и от себя самого он предпринимал уже так долго и забирался ради этого в такое число далеких от родной страны мест - насколько я знаю, перед Москвой Стив провел три или четыре года в Мексике, до нее был на Балканах, а до Балкан где-то еще; где именно, я не помню, да, может, и сам он уже забыл, - что ко времени нашего знакомства обратился в одного из тех потерянных для своей страны зарубежных корреспондентов, которых описывал Грэм Грин, - в гражданина республики циников. Он использовал меня для получения сведений, делиться которыми я, вообще говоря, был не вправе, - намеков на то, что такой-то картель занял у такого-то банка такую-то сумму, дабы поглотить такую-то нефтяную или алюминиевую компанию, - и составлял из них уравнения алчности, которые позволяли ему понять, кто в Кремле идет вверх, а кого ожидает падение, кто станет следующим президентом, а кому светит магаданский лагерь. Стив делал вид, что проверяет мои намеки, а затем использовал их в статьях, которые писал для "Индепендент" и какой-то канадской газеты, о которой его лондонские работодатели и ведать не ведали. Я тоже использовал его - чтобы разговаривать на английском о чем-то, не имеющем отношения к бонусам. Мы оба использовали друг друга. Говоря иначе, дружили. Возможно, в Москве Стив был единственным моим настоящим другом.
Полноватый блондин, он, наверное, был когда-то красивым, однако ко времени нашего с ним знакомства лицо его покрылось морщинами и приобрело цвет "риохи". Он немного походил на Бориса Ельцина.
- Стив, - сказал я, - ты только не злись, но, по-моему, я влюбился.
Ты никогда не была завистницей, хотя, с другой стороны, тебе и завидовать-то особенно нечему. Полагаю, ты на месте Стива такое мое заявление как-нибудь пережила бы.
- Иисус распродолбанный, - произнес Стив и помахал перед собой бокалом.