15.
Флегматик? Да, его так называли. Но не оценивая темперамент, а в соответствующих формулярах, где подобные определения всегда печатают в кавычках ("Сереженька, - надеялся Буленбейцер. - не стибрил бумажки в Москву…") Итак, "Флегматик", "Толстяк", "Одноглазый", "Волкодав" (увы, ради дела пришлось изменить "быкодаву"), сюда же "Вепрь" и "Следопыт" - не слишком ли много? Почему же: были еще "Ильич" (приятно подразнить красную контрразведку - хотя они тупо-мстительны и почему-то не ценят юмор), а как вам "Нефульянов"? Он хотел было вместо "ф" вписать "х", но дворянские корни препятствовали… Проскользнуло даже "Булен" - исключительно между своими.
"Флегматик" или флегматик - а у него - обычно "величаво-спокойного" (как наставляли в "Правилах придворного поведения юного дворянина") - случались, да, случались срывы…
Вот, например, по осени 1930-го (после того как крысы уволокли генерала Кутепова и удушили в корабельном трюме, а капитан Штосс вдруг скончался за столиком кафе прямо-таки у ног Сакре-Кера), - Буленбейцер почувствовал: нет, не величав я, нет, не покоен. Если бы просто вымещать нервы в яблочко (тиры - бум! бум! - придуманы - бум! - и для уте… - бум! - …шения - бум! бум! бум! бум! - нервов), если бы просто жать фунты в потно-металлическом силомере - но ему не понравился вдруг почтальон - довольно, между прочим, плюгавенький - и пока он склонил голову к желто-кожаной сумке, Булен примеривал: вмазать, что ли, свинчаткой? (После Кутепова она прилежно лежала в кармане ночного халата - удобная, заметим попутно, вещь, если, конечно, уметь пользоваться.) Нет, с почтальоном (серые глазки потенциального избирателя народного фронта, но позже - бесплатного информатора немцев году в 1942-43-м - евреи, знаете ли, бесстыдно обирали народ трудовой), итак, с почтальоном он не стал целоваться свинчаткой - ограничивался барским прохлопыванием (дуло, любезный, не жмет подмышкой?).
А в Риге? Да, неприятность. Это, если правильно вспомнить, 1934-й? Булен любил немецкий лоск еще свободной Риги, хотя латыши, извините, казались ему гм-гм…
Было к вечеру - как, интересно, называлась та улочка с вывеской черта (черт бы ее побрал) на лавке, где потчуют фасолью студентов? по-русски - Молочная - весьма невинно. Кружили сколько они? - с часу дня. Булен так и не научился вставать по-немецки - говорили, что это не раз спасло ему жизнь - те, которым его жизнь требовалась, наивно решали, что он в гостиничный номер так и не возвращался - от бабы, от бабы, - а он целомудренно дрых в объятиях только перины. Итак, с часу и до девяти - нет, перекусить получилось, и перебрать книги в лавчонке, и сунуть нос в музей янтарных штучек, где в отражении витрины Булен приметил теленка, глазевшего ему в затылок. Пусть…
Но на Молочной теленок вдруг выжал темп (так ведь не учат! дистанция!) - Булен не выдержал, обернулся: - Здравствуйте… - и врезал железной тростью (нет, не из черного дерева) в лоб. То ли лоб был особенный - крепко-московский - то ли вечерняя темень - но лоб не упал бессловесно, а с кряком: - Хвост я…
С Ригой вообще он любил работать - неудивительно: Россия. Вернее, Россия под латышским лачком. И хотя с каждым новым 30-м годом восточный смрадчок дул на Ригу сильнее, кое-что удавалось сделать.
Особенно он ценил "Крысиный альбом". Нет, в прямом смысле слова. Пропагандистская операция 1936 года - эхо ее было слышно отнюдь не только в Лифляндии. На каждой странице альбома - фотография большевистского вождя и рядом же - как отражение - фотография крысы. Все они тут - пойманы и распределены по подвидам. Ленин в гробу средь венков - и издохшая крыса со сплющенной головой (ее, в самом деле, повредила скоба крысоловки).
Булен заботливо объяснял внизу фотографии, что мозг "незабвенного Ильича", как известно, весил 1340 граммов. Об этом раструбили красные газетчики еще в 1924-м, в год смерти - по глупости или изящная месть недотоптанных интеллигентов? Ведь какой-нибудь Ворошилов вряд ли так хорошо разбирался в человечьих мозгах (мозги говяжьи, напротив, запихивал в мокрогубое ртище), что успел бы схватить их, журналистов, святотатственную руку? Цифра (под гром траурных тарелок) пошла гулять по миру. Кстати, тогда сперва в злых баварских газетах, а после и в снисходительных нью-йоркских порхала русская пословица - мозги - не воробей: вылетят - не поймаешь…
Перевзвешивать (не унимался педантичный Федор Федорович) ленинские мозги не стали. А надо бы было: ведь - уж простите, журналисты, простите, государственные мужи, простите, прогрессивные драматурги и, простите, регрессивные архиепископы, - но никто из вас не помнит точную цифру: сколько в среднем весит мозг мужчины?
1375 граммов! Бедняге Ильичу, гению новой эры крысечества, виноват, человечества, не хватило каких-то 35 граммов.
Разумеется, мозги - не водка, но какова, однако, находка. В том же 1936-м вышел очередной том энциклопедии в Москве - и, невероятное совпадение, - как раз со статьей о головном мозге. Буленбейцер, открыв эту статью, впервые в жизни пережил то, что много веков назад Архимед с Эврикой. Булен понял, что радость бывает не только от свинченных болтов на автомобильных покрышках или от пущенной в ход свинчатки - радость бывает от открытий научных: в большевистской энциклопедии, надув щеки, сообщали: средний вес мозга - 1325 граммов. Ась?!
Тут Федор Федорович не выдержал - он налил себе те самые 50 граммов, которые кремлевские кудрецы сперли из мозгов современного человечества. "У, какая шахма… - поперхнулся пятьюдесятью граммами Федор Федорович, - …матная задачка. Прочтет такой любознательный дурачок на Таймыре, сколько весили мозгочки нашего дорогусенького Ильичушки, Ильичонка, Ильичишечки, Ильичишончика, Ильичишусика - и захочет (читать-считать, спасибо партии, научили) сравнить, например, с собой. Может, взмечтается среди тоски таймырской, я тоже-сть не лыком шит? В зеркале-от лоб у меня не штыгля какая-нибудь". Нет, братец, далеко тебе до Ильича - у Ильича на 15 граммиков побольше выйдет.
Буленбейцер даже устал от подсчетов и - невиданный конфуз - не мог удержаться, чтобы не разболтать. В первой же кофейне, увидев Вано Бунивяна (русский писатель, видите ли). "Ну, я не думаю, что вам дадут за это Нобелевскую премию, - отозвался меланхолический Бунивян, - я-то ее намерен получить ранее вас, - помолчал, - за литературу, конечно, зачем мне мышиная возня?".
Но все это (вот она, русская щедрость барона Буленбейцера) - было напечатано петитом под фотографией крысы со сплющенной головой. Собственно, Буленбейцер выступал здесь не как пасквилянт (о чем завоют кремлевские газеты спустя месяц после рождения альбома), а как честный разъяснитель художественного замысла.
Далее - Крупская. Она была еще живехонька. "Простоволосая баба, - писал Булен, - последний раз мывшаяся в 1913 году, при царском режиме". Кстати, иногда считают (кто видел этот редчайший альбом в Библиотеке американского Конгресса), что литературное сопровождение напоминает Аркадия Аверченко - почему бы и нет. Но фотомонтаж - целиком буленбейцерова заслуга. Крупской соответствовала престарелая пасюк (побелевшая и расплывшаяся после честной службы в уголке дедушки Дурова - была среди фотоколлекции Булена и такая). Булен признавался потом Ольге, что очень хотелось пририсовать крысе-крупской очки, но это, спрашивал он, было бы уже элементом неправды? "Можно было сфотографировать ее на фоне крупы", - помечтала Ольга (жаль, альбом уже вышел). "И назвать коротко - Мышильда".
После Крупской - Дзержинский. Ему подошла крыса с вытянутой мордой и изумительными резцами под острием носа. Разумеется, классически-серый цвет. Не забудьте чистые лапки, прохладную голову и горячее сердце под шерсткой.
Буденный? Усищи и плотное тулово.
Каганович? Шныряет в метро.
Микоян - по колбасам.
Берия… Пожалуй, в такую выпустишь всю обойму.
И, наконец, венец эволюционного творения: Сталин. Амбарная крыса, с крепкими боками, с усами в меру, даже неторопливая (это же не Троцкий, чтобы быстро метаться между сапог служащих дезинфекционной станции). Сталин - крыса, нашедшая надежную дорожку в амбар, на элеватор, на ригу… Между прочим, сжует зерна столько, сколько увидит перед собой. Вместе с досками от амбара. Крысоловки такую не берут. Сама, впрочем, когда-нибудь скрючит лапы. Не бывает же вечных крыс?
Собственно, это и есть последний вопрос к читателю альбома.