"Интересно, ты вел свой…" - донжуанский список - она не договорила. "Вчера мне…" - полоумная соседка шептала про твою последнюю подстилку - не договорила опять-таки. "Ты понимаешь…" - что я приехала к тебе, а должна была утопиться во Влтаве, потому что деваться мне некуда - а это как договорить? "Ты всегда, всегда…" - завидовал Илье, а теперь ликуешь, что наконец обскакал его, ведь ликуешь? - такого бы точно не произнесла.
Буленбейцер слышал, что слова похожи на мух, но смотрел на Ольгу все равно с простодушием (как смотрят большие псы), и не забывайте к тому же про вечно счастливый стеклянный глаз. Между прочим, про него он Ольге еще не проговорился.
10.
И с удивлением думал: женщины, боже мой, - это вам не Коминтерн. Эфрону, помнится, фразочка приглянулась. "Ведь у Коминтерна как? - они обедали не раз вместе с Эфроном летом 1936-го в ресторанчике "Прожорливый кролик" на Монмартре, платил Буленбейцер, хотя он уже догадывался, что Сергею платят rouges - красноружие, а раз платил, мог и закидывать кролику удочку: У Коминтерна как? (Сергей делал вид, что хихикает.) У Коминтерна вашего все очень просто: одна мысль - перерезать буржуев. Вот как эти котлетки… (Запел) Долго в цепях нас держали, Долго нас голод томил. Черные дни миновали, Час для котлетки пробил! А у женщин, Сережа, как? У женщин, простите, даже в момент лирического экстаза мыслей бывает самое меньшее две - я его люблю (момент экстаза!), а вот почему это, когда я уезжала проведать маму в старческий дом (как хорошо, что мы ее туда спровадили), он забыл поливать мои гиацинты - вдруг он меня недостаточно любит?"
Но хитрющий Буленбейцер, расставлявший силки на Эфрона, Плевицкую, Святополк-Мирского, Божко (гораздо приятнее было бы пригласить их к мишеням, там, на краю Булонского леса, - нет-нет, без Плевицкой!), не разумел, почему по временам мрачнеет им боготворимая Ольга. Она же не говорила ему, что бесится: в чем причина везения тебе, толстяку?
До смешного: подростками они были, как три степени счастья (четвертый участник компании - внучатый племянник графини Бушплукс не в счет - просто "хвостик" за ними, к тому же бешено близорукий), но вот они трое - она, Буленбейцер и Илья - как цвета от розово-радостного (Буленбейцер), через нее, невнятно-бледную, к лилово-черному Илье.
Едут по чинным дорожкам - Илья колет шину через десять шагов, Ольга никогда не остановится (хотя так жалко, так хочется остановиться), но она злеет от буленбейцеровой спины в складках жира и кружках спортивного пота - опять ведь станет посмеиваться, что она Илюшеньке мамка - и они гонят, гонят, пока она не съезжает беспомощной девчонкой в канаву перед половцевским дворцом (черт побери дренаж!).
Буленбейцер сначала вытащит, разумеется, велосипед - ты опять, свинодав, позабыл наставления Фугенштинкеля? - нет, не скажет - все ведь просто: он, во-первых, еще мальчишка и стесняется трогать девочку (хотя она уже протянула ему руку с царапиной на запястье), во-вторых, он всегда был бережлив - даже с чужими велосипедами (leb’heiβt - spar’ - жить - экономить).
Но ведь помнила (и любила помнить), как позже, в той же канаве, в том же дренаже, только грязи было больше - дома сразу увидела в зеркале (он заметил, какая стояла перед ним чупаха с двумя точками грязи на носу?), он сразу протянул ей лапы - Олюшка, ты не расшиблась? Нет (выбралась), дурак. Расхохотался. Почеху-ху? Ху-ху-ху? Почеху? У него был этот несомненный плюс - посмеяться над собой. Она, например, не умела. Поэтому смеялась, например, над ним. Иногда загадывала - сколько он выдержит? Ну не такой же тупоумец… Вроде спорта.
Эта игра у них была, допустим, в 1912 году - Половцев спросит, кто был тезкой Пушкина, а Буленбейцер выкрикнет - Анна Львовна! - Половцев - в хохот, а она в шипенье - Наш Феодорчик думает, что тезка - это тетка. Федор басит: "Я знаю". Все еще больше смеются, а он? Ольга разглядывает его недовольный лоб, потихонечку заалевшие уши, - нет, Федор тоже смеется.
Эта игра продолжилась и в 1927-м, в ее открытках ("Мне говорили, что ты стал самым крупным гешефтмахером Парижа, правда?" - "Ты держишь три засекреченных публичных дома, где ловишь красных послов на ню, правда?" - "Приятно было узнать, что ты, наконец, поменял свою проклятую басурманскую фамилию на исконно-русское Быковзон. Мой батюшка при этом известии осенил себя крестным знамением и послал тебе по телеграфу свое благословение"). М.б., Ольга чего-то добивалась: прекрати писать, упрямый дурак? Нет, просто играла. И потом: не видела же она, как он хохочет над "Быковзоном" и как краснеет, заметив, что владыка Евлогий (да, и такие персоны вдруг оказывались в кабинете у Буленбейцера) невольно читает про "телеграфное благословение". Не отсюда ли серия проповедей владыки конца 1920-х про потерю благочестия у эмигрантской молодежи?
Разумеется, игра продолжилась и тогда, когда она протянула Федору свою шляпку: "Ты, значит, не против, если я пощиплю твои парижские перышки?" - "Ты надеюсь, будешь меня хорошо содержать?" (Если б он мог увидеть, как она воет оттого, что вынуждена сидеть у него на шее.) "Ты позволишь мне переложить…" - бюстгальтер твоей последней пассии в другой шкапчик? - нет, Ольга этого не сказала, она все-таки щадила его иногда. Спорт, да, спорт. Но ведь даже лошаки-футболисты иногда отдыхают. Федор, между прочим, вытащил ее и на футбольный матч. Неожиданный способ развеселить женщину. Наверное, она была единственной женщиной на стадионе (женщины стали превращаться в мужчин после - в 1930-е делали вид, что еще остаются женщинами). Она хотела ему насвинячить во время матча: встать, например, и крикнуть что-нибудь милое - все-таки французский знала не только в гимназическом объеме. Но вдруг заснула, положив голову ему на плечо (для незамужних женщин 30-х - вольность непозволительная, но для нее? он же не знает, что она уже видела в своей жизни).
Ему стало очень жалко ее, вдруг он как будто ее покупает? Если бы… Он не любил (как любили до выпученных глаз прочие) гадать: если бы, если бы… Если бы крысы не вылезли из своих нор. Они вылезли - вот вам, пожалуйста, фактик. И теперь нужно травить их (да, травить!), а не рассказывать, как хороши, как свежи были розы в вашем саду. Там, в вашем саду, значит, уже были черные норы - вы просто не видели их. Из одной норы выскочил укушенный больной блохой пасюк Ульянов. Теперь его крысятки выставили трупик на всеобщее поклонение, а кличку налепили на русские города так, как грызуны обгаживают комнаты, в которых им привольно, черными рисинками испражнений. Только не огорчайтесь: для всех, для всех припасен яд. Ну и не станем забывать, что крысам свойственно душить друг друга, если они чуть по-другому пахнут. Известно: если крысу из одной коробки пустить погулять к крысам в другую коробку (красные посланники в Берлине, Лондоне, Париже, Нью-Йорке - Буленбейцер мысленно видел все коробки, вернее, все города), а потом обратно, то ее душат сразу, сразу, - запах потому что другой. Ха! Мы живем не в самое безнадежное время.
Бум! Бум! Бум! Бум!
Славное место - тир в Булонском лесу.
Он стрелял и думал, что по-честному, наверное, было бы снять для Ольги другую квартиру, да?