15
Вскоре после окончания победоносной польской кампании Карла Копферкингеля пригласили к шефу пражской Службы безопасности и секретарю имперского протектора герру Берману. Встреча проходила в том самом светлом здании с колоннами, возле которого всегда стояло много ярких машин и над которым реял флаг рейха; в кабинете сладко пахло сандаловым деревом, а украшали его не только нарядные шторы, толстые ковры и огромный портрет фюрера, но и несколько весьма недурных картин. и вот тут-то, в этом кабинете, принадлежавшем шефу пражской Службы безопасности и секретарю имперского протектора, Копферкингелю конфиденциально сообщили о готовящемся уникальном эксперименте. Стояла глубокая осень 1939 года.
- Во имя чистоты немецкой расы. Во имя победоносной борьбы за новую, счастливую Европу. Во имя справедливого общественного устройства, во имя фюрера, - вот что сказали Карлу Копферкингелю и подняли за это рюмки; там был и Вильгельм Рейнке, который предложил ему на выбор: - Коньяк, чешская сливовица?
А потом ему объявили:
- У вас есть опыт. Вы любите всяческие механизмы и приспособления, вы - истинный носитель арийского духа. Нам надо провести испытания новых газовых печей. Вы должны гарантировать строгое соблюдение тайны. Задание очень почетно. Из вас может получиться прекрасный командир производства.
- За газовыми печами - будущее. - Вилли провел ладонью по лежавшей на столе книге. - То будущее, в котором неопределенно все, кроме смерти и нашей общей победы. Даже лошади избавятся тогда от мук, - улыбнулся он. - Тебе поручено почетное задание.
Ты получишь в свое распоряжение автомобиль "мерседес", который я обещал тебе, когда ты ходил, одевшись нищим, на Майзлову улицу. Ты сможешь вывозить свое семейство за город. - И Вилли взял рюмку и торжественно провозгласил: - Ты - один из избранных! Ты что же, по-прежнему не пьешь?
Пан Копферкингель втянул носом сладкие запахи сандалового дерева, которыми пропитался кабинет, взглянул на стол и сложил руки на коленях: - Спасибо, господа, - сказал он, покачав головой, - но я по-прежнему не пью. Я ведь трезвенник. - И он дал согласие выполнить это почетное задание.
Копферкингель стал все чаще заходить в казино. У него завелись любовницы; среди них особенно выделялась белокурая Марлен, чье настоящее имя было Мария, она напоминала ему ангела или кинозвезду, а всего их у него насчитывалось то ли десять, то ли двадцать, и он встречался с ними не только в казино… некоторые даже приходили к нему домой - у него их было столько, что он начинал их путать, зато он не пил и не курил и очень жалел тех, кого не окружали такие красотки. А еще он жалел пани Прахаржову, чей муж погибал от алкоголизма, и их несчастного сына Войту, который тоже мог пойти по дурной дорожке, он жалел и кое-кого еще, - например, доктора Беттельхайма и все его семейство. а в своей столовой Копферкингель подолгу простаивал у гравюры со свадебной процессией, которую он купил когда-то Зине у багетчика пана Голого, и у таблички на черном шнурке, а еще он задирал голову и смотрел туда, где раньше висел никарагуанский президент, а теперь - элегантный фюрер, и говорил себе: "Скоро я возглавлю эксперимент по газовым печам, и мне дадут "мерседес". а еще он любил рассматривать семейное фото над тумбочкой, где он сидел рядом с Лакме, держа на коленях кошку. а над пианино висели под стеклом мухи дрозофилы, те самые, на которых ставят всякие эксперименты. а как-то под вечер он вдруг вспомнил о доброй тетушке из Слатинян и сказал себе: "Мне обязательно надо пойти в нашу уютную ванную, которую я так люблю." И он пошел туда и под вентилятором, рядом с бабочкой, зажег маленькую свечку. Потом он вернулся в столовую, включил торшер (за окнами уже смеркалось) и снял с полки закон о кремации; полистав его несколько минут, он в тысячный раз взял в руки книгу о Тибете, увлекательнейшую, захватывающую книгу о Тибете, тибетских монастырях, далай-ламе и его перевоплощениях, сказал себе: "Я же знаю ее почти наизусть" - и уселся с нею под торшером; тут ему захотелось подумать о дочери, и он подумал: "А все-таки я неплохо забочусь о моем единственном ребенке, ее, благодарение Богу, приняли в немецкую школу, жаль только, что она унаследовала кое-какие черты своей покойной матери, эта моя восемнадцатилетняя черноволосая красавица." - и тут позвонили в дверь.
Пан Копферкингель встал из-под торшера, положил тибетскую книгу на обеденный стол и пошел отворять.
- Могу я поговорить с господином директором Копферкингелем? - сказал по-немецки человек, стоявший на лестничной площадке. - Я прислан к нему с тайной миссией.
Копферкингель молча поклонился и отступил назад, приглашая незнакомца войти. Потом он проводил его в столовую. В своей широкой черной хламиде посетитель выглядел немного странно, да и лицо у него было на удивление желтое, но, возможно, так только казалось из-за рассеянного света торшера.
- Прошу садиться, - Копферкингель спокойно кивнул в сторону стола. - Извините. - И он убрал лежавшую там книгу. - Я читал. Что вам предложить? Коньяк, чешскую сливовицу?
- Спасибо, - улыбнулся гость, сложив руки на коленях, - я не пью. И не курю. Я трезвенник. - Он улыбнулся еще шире и сказал: - Если это вас не затруднит, я попросил бы чаю с кусочком масла.
Пан Копферкингель быстро побежал в кухню, приготовил там чай с кусочком масла и вернулся в столовую. Гость поблагодарил и сказал:
- Кушог. Я - тулку из монастыря Миндолинг. Наш далай-лама умер. Долгие годы, семнадцать, нет, даже девятнадцать лет Тибет, этот благословенный край, пытался отыскать его инкарнацию. Отыскать того великого мужа, которого избрал Будда для своего перевоплощения. и вот сегодня, спустя двадцать лет, он наконец найден. Я был послан в далекое путешествие, чтобы встретиться с вами и сообщить, что это - вы. Вас ждет тибетский престол!
Он помолчал и добавил:
- Но это строго между нами. Надо блюсти тайну. Я приду сюда еще раз, чтобы посвятить вас, и только потом мы с вами отправимся в Гималаи, на нашу любимую, благословенную родину.
- Отец, у тебя были гости, - сказала вернувшаяся домой Зина, - на столе стоят две чашки, и в одной на дне - какое-то масло.
- У меня побывал редкостный гость, Зинушка, - ответил пан Копферкингель, внимательно глядя на дочь. - Но не будем говорить о нем, надо блюсти тайну. Ну что, нравится тебе в школе, золотко мое? В твоей новой, немецкой школе?
- Я растеряла всех своих подруг, - грустно сказала Зина, - я не думала, что я их растеряю. Я думала, что все будет по-старому. С Ленкой и Лалой я больше не вижусь.
- Это были милые и симпатичные девушки, - согласился Копферкингель, - но ничего не поделаешь, человеку приходится мириться с утратами. Взять хоть меня. Я тоже прошел через множество трагических разлук. Пани Струнная, барышня Чарская, Вомачкова, пани Лишкова, пани Подзимкова. Пан Голый потерял жену, пан Рубинштейн развелся, пан Штраус тоже лишился близких - его жена умерла от чахотки, а сын - от скарлатины. Мы то и дело теряем кого-то, такова человеческая жизнь. А как поживает Мила Яначек?
- Он пока ничего не говорил, но я думаю, мы больше не будем встречаться.
- Ну что ж, - пан Копферкингель посмотрел на семейное фото. - Значит, я прав. Это был симпатичный, милый юноша из приличной и уважаемой семьи, его отец работал инженером, а сам он интересовался физикой и техникой, любил музыку и всяческие механизмы и приспособления. совсем как я. он мог многого добиться в жизни. Утешайся тем, что на вечную память о нем у тебя останется вот эта фотография. - И он указал на стену. Поглядев туда, Зина спросила:
- О Мили так ничего и не слышно?
- Ничего, золотко мое, ничего. Боже мой, да где же он?.. - И пан Копферкингель, нахмурившись, уселся в кресло.