- В городе сейчас тихо и спокойно, - пан Копферкингель снова повертел рукой в открытом окошке, - а этот легкий теплый ветерок дует как раз в нашу сторону. Вот музыка и слышна. Жаль, что его не очень хорошо видно. - Копферкингель убрал руку из окна и приложил к глазам. - Я про гроб. Можно различить только факельщиков и лошадей с плюмажами.
- Но там совсем как в Сплите, - раздался из-за лифта женский голос, - я даже вижу море!
- Уймись же наконец! - прошипел невидимый мужчина. - Ведь ты ни разу не была в Югославии! Никакой это не Сплит, это Глоубетин. Ты не в паноптикуме, ты на смотровой площадке.
Копферкингели опять продвинулись налево, к тому месту, откуда виднелись Подолье и Смихов; красивая девушка в черном платье и молодой человек тоже прошли подальше, туда, откуда открывалась панорама центральной части города. Что же до спорящей парочки, то ее по-прежнему скрывал лифт. Пан Копферкингель заговорил:
- Перед нами Браник, Подолье и Смихов. А вон то здание с трубой - это смиховская пивоварня. Впрочем, я не пью, вы же знаете. А вон Баррандов, - и он указал на далекую вершину. - Там хранятся разные окаменелости. Всякие древности. - Он усмехнулся. - Прямо-таки склеротические древности. Жуки, бабочки, первобытные люди. - он опять усмехнулся и высунул руку в открытое окошко. - Вглядись-ка получше, небожительница, и не бойся. Снаружи такой приятный теплый ветерок, - он помахивал в воздухе рукой с блестевшим на ней обручальным кольцом.
- Я вижу Голгофу, - воскликнул женский голос, - а вон тот зеленый собор с башнями - Иерусалим, ну, а те белые облака - это рай!
- Брось нести чепуху! - вскипел невидимый собеседник. - Какая там Голгофа - ведь это Ржип! Какой там Иерусалим - ведь это пражская психушка! Если ты немедленно не заткнешься, я.
- Ну вот, круг замкнулся, - констатировал пан Копферкингель, когда все его семейство вновь очутилось в том месте, откуда открывался вид на центр Праги, на кусочек Влтавы, на Старый Город, Национальный театр, Винограды. - И нам опять кажется, будто мы стоим на высокой горе и озираем мир, расстилающийся у наших ног. Да-да, именно у наших ног. - Копферкингель улыбнулся и продолжил: - Перед нами Национальный театр и Национальный музей, а вон то огромное белое здание - это министерство соцобеспечения. видел бы его Марен, наш милый министр из столовой. Вон там, за башнями, лежит Староместская площадь. и Розовая улица… а за золочеными куполами, которые так сияют на солнце, - он вытянул руку, и его обручальное кольцо ярко блеснуло, - скрывается. ты не знаешь что? - повернулся он к Лакме. - Неужто не знаешь? Там стоит синагога, самая большая пражская синагога, ты что, и вправду этого не знаешь? - Он перевел взгляд на ее черные волосы. - Разве ты никогда не была там? Ну да ладно, оставим это. а неподалеку - мой Храм смерти. Его отсюда, к сожалению, не видно, потому что он за холмом. Мили, посмотри вот в это стекло, - предложил он мальчику.
- Здесь все качается, - взвизгнула женщина за лифтом. - Ну конечно, ведь мы же на качелях!
- Какие еще качели? - прикрикнул на нее мужской голос. - Здесь все из железа. Ты же не на ярмарке, ты на смотровой площадке!
- Подойдите-ка сюда, - сказал пан Копферкингель, делая шаг влево и опять высовывая руку в окошко.
- Шатается, - сказала невидимая женщина. - Я чувствую. Шатается. Мы можем упасть!
- Вот еще! - оборвал ее мужчина. - Упадет, как же, жди! Сто лет стояла, а как ты пришла - так сразу и упадет! Ну уж нет, не будет у меня этакого счастья! - И вдруг рявкнул: - Здесь все из железа, а не из воска, мы не на боксе, мы на смотровой площадке!
- Ну, а там, - указал Копферкингель, - пробивает себе путь река. Там Глоубетин. И Катержинская улица. хотя ее отсюда не видно. Она, наверное, очень короткая, я на ней ни разу не был. Я знаю только Катержинскую в Праге-два. - И пан Копферкингель сделал шаг влево. - А это опять Градчаны, собор Святого Вита, дворец чешских королей и президентов. а вон то светлое здание с колоннами - это Чернинский дворец, бывшее министерство иностранных дел, теперь там резиденция имперского протектора Чехии и Моравии. Видишь, дорогая, - улыбнулся он Лакме, - над дворцом развевается имперский флаг. посмотри же, не бойся, - он в который уже раз помахал высунутой в окошко рукой, - ветерок такой теплый. То-то птицам раздолье!
- Я не смогу спуститься по лестнице, - громко сказал женский голос, - у меня голова закружится.
- А зачем тебе идти по лестнице? - осведомился мужчина. - Здесь есть лифт.
- Разве? - спросила женщина. - Ерунда какая! Откуда тут лифт, ведь ты не в Нью-Йорке. Ты в рейхе!
- Молчать! - сердито крикнул мужчина и ударил чем-то об пол. - Куда же это, по-твоему, подевался лифт? Или ты только что не ехала на нем? Или ты тащилась сюда пешком?
- Похоронная процессия уже скрылась, - сказал пан Копферкингель, отойдя немного западнее; розовощекая девушка с молодым человеком тоже сделали несколько шагов. - Улица опустела, скорбная вереница приближается к кладбищу. Но гроб несут не в Мальвазинки, а в Бржевнов. Бедная женщина, - добавил он. - Неужели это самоубийство?
- Но откуда ты знаешь, - спросила Зина, - что умерла именно женщина?
- Я это чувствую, - улыбнулся пан Копферкингель, - у меня есть чутье. Да и траурная музыка была женской. - Он помрачнел. - Страдалица, не скоро же она разложится. Только лет через двадцать. В печи бы ей это удалось за семьдесят пять минут.
- Я подверну ногу, а ты разобьешься, - пискнула женщина. - Лестница-то винтовая! Нахлобучь поглубже шляпу, не дай Бог, потеряешь!
- Что ты заладила?! - разъяренно вскричал мужчина и опять стукнул чем-то об пол. - Говорю же тебе - тут есть лифт! - Новый удар. - Ты поедешь на лифте, ты уже ехала на нем и оказалась здесь! И прекрати болтать, - гаркнул он. - А этот твой Иерусалим!..
Лифт со скрипом поднялся наверх, выпустил новых посетителей, и пожилой толстяк с красной "бабочкой" на белом крахмальном воротничке крикнул:
- Лифт вниз не повезет! Пользуйтесь лестницей номер два!
- Слышал? - закричала женщина. - Слышал? Что ж ты языком-то молол, ведь мы пойдем по лестнице! - И из-за поворота выскочила женщина в шляпе с длинным пером и с ниткой бус на шее и помчалась по галерее, преследуемая низеньким толстяком в котелке и с воздетой вверх тростью. Они дважды, сотрясая пол, обогнули галерею, а потом женщина выбежала на лестницу номер два и с грохотом понеслась вниз. Толстяк снял котелок, вздохнул и сказал окружившим его любопытным:
- Сумасшедшая! Она увидела отсюда Иерусалим и еще какой-то рай, кажется, она решила, что здесь небо. Всегда она так. Никуда с ней больше не пойду. - Толстяк вытер платком лоб. - Ее место в психушке.
- Ничего-ничего, - быстро сказал Копферкингель, заметив, что и Мили, и Зина, и даже Лакме собираются о чем-то спросить. - Наверное, у нее закружилась голова. Это случается, когда человек поднимается слишком высоко. К сожалению, здесь еще не небо, иначе бы тут жили одни ангелы. Ей полегчает, - пообещал он, - полегчает, как только она окажется внизу. Внизу… - Копферкингель посмотрел в шестидесятиметровую бездну под ногами. И показал куда-то вдаль: - А вон там Сухдол. - Потом он еще раз взглянул на розовощекую девушку в черном и сказал: - Пожалуй, нам пора, поднебесные вы мои.
Они вышли на лестницу номер два и стали потихоньку спускаться. Первой шла Зина в черном шелковом платье, полученном ею в день рождения, потом Мили, который одной рукой вцепился в перила, а другой придерживал на голове кепку и шел поэтому очень медленно; за ним следовала Лакме в темном шелковом платье с белым кружевным воротничком (она тоже крепко держалась за перила), а замыкал шествие сам Копферкингель.
- Стена, что всегда окружает нас и закрывает горизонты, - улыбнулся крематор черным волосам своей Лакме, - рухнула, когда мы оказались на такой высоте. Мы как бы взошли на вершину горы и увидели у своих ног весь мир. - А потом он сказал: - Смерть прекрасна и необходима, но покойники должны быть кремированы. Мне очень жаль ту женщину, которую только что похоронили. Одна лишь кремация избавляет человека от страха смерти, - он опять улыбнулся в затылок Лакме и посмотрел вниз в бездну: ведь они все еще находились на самом верху лестницы. - Вот это был бы прыжок, - сказал он.
В прохладном вестибюле пожилая женщина в очках как раз подбирала с полу измятое поломанное перо и рассыпавшиеся бусины.