Потом Копферкингель двинулся на Рыцарскую и задержался там перед витриной большого магазина готового платья, выбирая, что бы подошло для Зины. В витрине было вывешено множество белых кружевных воротничков, а посреди них высилось несколько женских манекенов в красивых, ярких цветастых платьях. В углу стояла фигура розовощекой девушки в черном шелковом платье, и пан Копферкингель решил, что Зина могла бы надеть такое платье и в гости, и в театр, и на свидание со своим Милой, и на семейные прогулки: это платье как будто создано для нее, и завтра Зина придет с ним его примерить. А потом он обратил внимание на белые кружевные воротнички и подумал, не купить ли один такой для Лакме, у которой, правда, не предвидится торжества, но она наверняка обрадуется, если получит в подарок белый кружевной воротничок, он так украсит ее парадное темное платье… И Копферкингель вошел в магазин. "Да, - твердил он довольно, выходя на улицу, - этот воротничок очень украсит ее темное платье, то-то она обрадуется… ну, а что бы еще купить Зине, сладкой моей девочке?" И тут ему вспомнилась картина со свадебной процессией, которую он видел в мастерской багетчика Голого. "Надо зайти туда, - подумал он, - раз уж я оказался поблизости, это будет хороший подарок, ведь девушки любят свадьбы, а висеть она может в столовой у окна, там, где сейчас портрет министра социального обеспечения, который мы перевесим в другое место… надеюсь, пан Голый не продал еще эту свадьбу". И пан Копферкингель направился в багетную мастерскую. За прилавком стояла красивая розовощекая девушка в черном платье.
- Свадебная процессия? Ко дню рождения? - мило улыбнулась она. - Ах, конечно, она где-то здесь. Подождите немного, я позову папу.
- Отличная свадьба, пан Копферкингель, - сказал багетчик, принеся картину. - Я так и вспоминаю о своей свадьбе с покойной женой, это было двадцать лет назад. Господи, как давно… Уже девять лет ее нет, и над ее могилой выросла березка… Я заверну картину в красивую бумагу, раз это ко дню рождения. Мартичка, - обернулся он к дочери, - принеси мне серебристую бумагу с красными маками.
- Отец, что это за мухи над пианино? - спросила вечером Зина.
- Но, Зинушка, ведь они висят тут уже целую неделю, - улыбнулся Копферкингель. - Ты только сейчас их заметила? Это мне дал один добрый, но несчастный человек. Кажется, золотко, твоя голова чем-то очень занята. - Он имел в виду пана Милу, который был знаком им только по фотографии. - Наверное, у тебя сейчас в мыслях один пан Мила, золотко, - опять улыбнулся он. - Ну что ж, в этом нет ничего плохого. Судя по фотографии, это хороший, воспитанный мальчик из приличной семьи.
А потом он добавил:
- Эти мухи, которые висят над пианино целую неделю, очень интересные. Одна из них, вон та черная, называется дрозофила фунебрис. А остальные - банановые, на них ставят опыты по наследственности… Зинушка, - ласково сказал Копферкингель, - скоро твой день рождения, и я решил купить тебе красивое шелковое платье, чтобы ты могла надевать его в гости, в театр, в кино, на прогулки с нами и с паном Милой… Завтра приглашаю тебя со мной в магазин, для примерки, я присмотрел кое-что на Рыцарской улице. Моей драгоценной, - прибавил он, - я купил в том же магазине изящный белый кружевной воротничок на парадное темное платье. - Тут он послал улыбку сидевшей в углу кошке и, подойдя, погладил ее. - Ах, как чистоплотна наша любимая Розана! И молока у нее сегодня вдоволь.
7
Судеты были оккупированы, а квартира Копферкингелей сияла огнями.
- Как празднично сегодня в нашей прелестной столовой, - говорил пан Копферкингель на кухне своей Лакме, укладывая на большое блюдо бутерброды. - Словно свадьба! Во главе стола сидит наше золотко, рядом, - указал он на один из кухонных стульев, - пан Мила, дальше две школьные подруги нашего золотка, Ленка и Лала, напротив Ян Беттельхайм и Войта, сын бедного пана Прахаржа с четвертого этажа. Знаешь, нежная моя, - сказал он Лакме, которая теперь аккуратно насыпала в тарелочки соленый миндаль, - все это точь-в-точь как на старой картине, написанной хорошим мастером. Этот пан Мила очень кстати догадался захватить фотоаппарат. Если фотографии получатся, это будет память на всю жизнь. - Пан Копферкингель взял другое блюдо и принялся раскладывать пирожные. - А наша Зина настоящая красавица, драгоценная моя, она пошла в тебя и твою покойную мать. И как ей идет новое черное шелковое платье. Она может смело надеть его в гости, в театр, на прогулку с нами… будь у нее не черные, а светлые волосы, такие, как у ее одноклассниц, она была бы вылитый ангел! Если она выйдет за пана Милу, он будет счастлив. Фотография не обманула, он хороший юноша, и из приличной семьи. Его отец, инженер Яначек, - крупный специалист по станкам, и потом, Мила любит нашу Зину, я заметил, как он смотрел на нее за столом. Вот только имя Милослав мне не очень по душе, лучше бы он был Святобор, Милослав - это слишком нежно. Ну да неважно. Имена ничего не значат, ты права, дорогая. Мила интересуется физикой, электричеством, машинами, я тоже охоч до таких вещей, еще надо его спросить, как он относится к музыке.
- Да ведь они дети, - улыбнулась Лакме, поправляя белый кружевной воротничок на темном платье. - Это у них обычная гимназическая любовь… Мало ли что их ждет впереди!
- Конечно, - сказал Копферкингель, любуясь белым кружевным воротничком. - Мало ли что их ждет впереди… Никто не знает, что будет и что чем кончится, единственная неизбежность в нашей жизни - это смерть. Но первую любовь никто не забудет, вот и наше золотко запомнит ее на всю жизнь… Хватит ли двух бутылок вина? - сказал Копферкингель, доставая чайные ложечки. - Надеюсь, хватит. Я спиртного не пью и буду кофе, для тебя, дорогая, налит чай, наш Мили - сладкоежка, Ян Беттельхайм тоже, им скорее подавай пирожные, ты заметила, вино они едва пригубили, так что, слава Богу, алкоголики из них не получатся… короче говоря, бутылки достанутся девочкам, Ленке и Лале, потом нашей Зине, пану Миле и сыну бедняги Прахаржа. Этот Войта, кстати, выпил немало, как бы он и впрямь не пошел по стопам отца… Впрочем, мы не должны подавать вида, будто о чем-то подозреваем, особенно Зина. Интересно, выйдут ли у пана Милы фотографии? Хорошая у нас осталась бы память о нынешнем дне.
- Я забыла тебе сказать, Роман, - спохватилась Лакме, вынимая блюдца из буфета, - что пришла открытка от Вилли. Вот, - она извлекла из буфета открытку, - принесли сегодня утром. Вилли зовет тебя и Мили на будущей неделе на бокс. Пишет, что хочет вам показать кое-что стоящее.
Пан Копферкингель взял приглашение, прочитал его и вернул Лакме.
- В будущую среду в молодежном клубе… Что ж, раз Вилли приглашает, пожалуй, можно и пойти. Мы ведь не виделись с тех пор, как захватили Судеты. Странно, что он зовет в клуб молодежи, это же чешский клуб. Да еще на бокс! Я и не знал, что он увлекается боксом. То-то удивится Мили! Он ни разу в жизни не был на боксе, так что для него это будет настоящее откровение. Боюсь только, как бы мне не испортить нашего доброго мальчика, лично я считаю этот вид спорта довольно грубым. Позови, нежная моя, Зину…
Лакме отлучилась и вернулась с Зиной, которой очень шло новое черное шелковое платье. Втроем они взяли со стола блюда, тарелки и ложечки и понесли в столовую. В дверях Зина сказала:
- Я не думала, что мы будем подавать бутерброды и сладости только сейчас. Мне казалось, что все должно стоять на столе с самого начала.
- Лучше подносить постепенно, - улыбнулся пан Копферкингель, - когда все выставляют на стол, то не ждешь сюрприза. Это как бабушкин сундук, который раз за разом открываешь - и всегда находишь там что-то новое.
Столовая действительно напоминала живописное полотно с изображением застолья. Все сидели тесным кружком, в котором нашлось место даже кошке. Мили держал ее поперек живота, Ян Беттельхайм водил туда-сюда ее хвостом, а Войтик подсовывал ей к мордочке рюмку вина. Ленка и Лала - обе белокурые, только Ленка худенькая, а Лала пухленькая - смеялись, и Мила тоже смеялся, нетерпеливо поглядывая на фотоаппарат.
- Угощайтесь, дети, - радушно предложил пан Копферкингель. - Все это должно быть съедено. Барышни… - улыбнулся он Ленке и Лале, - пан Яначек, мальчики… - И строго добавил: - Мили, перестань мучить невинное животное. Отпусти кошку. Мы позовем ее, когда будем фотографироваться.
Ах, это один французский министр, - пояснил Копферкингель, заметив, что Мила заинтересовался портретом никарагуанского президента, который висел над дверью, в то время как на его прежнем месте у окна красовалась свадебная процессия. - Его пришлось перевесить сюда от окна, где теперь помещается вот эта свадебная процессия. - Копферкингель подошел и снял ее со стены. - Я купил ее в подарок Зинушке у багетчика пана Голого. Это одинокий пожилой человек, вдовец, он потерял жену уже девять лет назад, но у него есть красивая, розовощекая дочка Марта. Свадьба, дорогие дети, - улыбнулся Копферкингель, не отрываясь от картины, - это великое событие, которое происходит только раз в жизни и определяет всю судьбу человека. Бывает, конечно, что кто-то разводится… - Копферкингель покачал головой и водрузил картину на место. - Разводится и женится снова, случается и такое. Но хорошо ли это? Я по крайней мере против этого. Муж да будет верен своей жене, а жена - мужу. Свадьба есть таинство. - Пан Копферкингель посмотрел на свое обручальное кольцо и вернулся за стол. - А таинство дважды не совершается. Это как регистрация смерти, самый ответственный и возвышенный акт на этом свете. или как погребение, которое тоже не повторяется… Так вы, пан Яначек, взяли с собой фотоаппарат? А получатся при таком освещении снимки?
- Получатся, - с готовностью отозвался Мила. - Можно начинать?