- Не волнуйся, Мила, - сказал Хирсанов, сразу перейдя на "ты", когда машина с водителем отъехала. - Я - Кирилл, просто Кирилл. Ты - Мила или Людмила, как тебе больше нравится? При водителе не все можно говорить.
- Мила, - механически ответила Тулупова.
- Это клуб. Закрытый клуб с замечательным рестораном в подвале. Сюда пускают не всех, но для нас путь открыт.
Хирсанов нажал на кнопку возле белой распашной двери, через секунду сработал электронный замок, и дверь можно было открыть. За дверьми стоял человек в черном костюме с рацией за ухом.
- Вы вниз? - спросил он.
- Да, - ответил Хирсанов и назвал номер карточки члена клуба.
Тулупова и Хирсанов прошли по длинному коридору и, спустившись на два пролета вниз по лестнице, оказались в большом полупустом ресторанном зале с красивой мебелью, картинами на стенах и роялем, за которым сидел седой, с длинными волосами музыкант в черном фраке и играл блюзы. Метрдотель провел их к столику у стены и предложил меню. Людмила отказалась даже открывать кожаный переплет с золотыми буквами и тиснением - ее зарплаты здесь хватило бы разве что на чай с лимоном.
- Вы сами, сами, Кирилл Леонардович, - почти в истерике произнесла она, ясно понимая, что теперь целиком и полностью зависит от него - выпустить отсюда могли только с ним.
- Мила, я тебя пригласил. И хочу, чтобы ты выбирала то, что тебе понравится.
- Вы сами…
- Не вы - а ты. Скажи "ты, Кирилл".
- Ты, Кирилл. Сам. Я ничего не знаю, а ты бываешь здесь каждый день…
- Можно я тебя поцелую? - спросил Кирилл.
Он встал с места, увидел ее волнение - взыграли его мужские чувства, он невинно клюнул ее в щеку и вернулся за стол.
Хирсанов согласился, что будет заказывать сам, но вместе с Людмилой. Перед этим позвал официанта и попросил принести им по пятьдесят граммов коньяка.
- Какой вы будете - Хенесси, Курвуазье, Камю? - спросил официант.
- Какой ты будешь? - Хирсанов переадресовал вопрос Людмиле.
Она хотела сказать, что ей нравится молдавский, но поняла, что в такой обстановке это неуместно, и неожиданно подвернулась фраза из какого-то старого фильма:
- На твой выбор, дорогой.
- Арманьяк, "иксо", - заказал Хирсанов официанту и объяснил Людмиле, что ему очень нравится именно этот французский коньяк, который он приучился пить еще в первую свою заграничную командировку в Алжир.
Он не сказал, что "Арманьяк" был тогда самым дешевым коньяком из продававшихся в посольском магазинчике, остальные в два раза дороже. И все же, он в Алжире иногда ощущал себя очень состоятельным и свободным человеком, который позволял себе напиваться фирменным алкоголем, а не варить самогонку, как делали работники торгового представительства. Те жили в отдельном квартале в городе, а не в охраняемом посольском особняке и могли в целях экономии гнать замечательный, крепкий самогон, а затем настаивать его на арабских травках.
Тулупова сделала глоток "Арманьяка" из огромной коньячной рюмки и сказала, что за всю свою жизнь пробовала только молдавский, и он ей всегда нравился, а французский коньяк она вообще никогда не пила, вот - первый раз.
- Никогда. Я только слышала о таком. Спасибо, Кирилл.
Если бы она знала, как такие слова действовали на Хирсанова - смазанную педаль любовного газа Людмила отжала до самого пола, как Шумахер. Праздник начался.
- Сегодня мы все будем делать в первый раз. Лобстеры. Ты ела когда-нибудь?
- Нет, нет, - почти взвизгнула Людмила. - Никаких лобстеров! Я видела в магазине, они безумно дорогие, давайте я лучше съем котлету по-киевски.
Это уже был крутой вираж, обгон на закрытом слепом повороте - Шумахер оставался позади, и соревноваться было не с кем - прямая трасса до финиша. Хирсанов упивался возможностью открывать этой большегрудой женщине из музыкальной библиотеки целые миры, кулинарные, винные и любые другие, где собирался быть единственным экскурсоводом - ему будут внимать, смотреть в рот, задавать несложные вопросы, и он на любые из них с наслаждением ответит. И только потом…
- А устрицы?
- Кирилл!
- Устрицы надо есть, надо пробовать. Ты знаешь, что они гермафродиты? Причем одно время женщины, другое - мужчины?
- Нет. Я даже точно не знаю, как они выглядят. Это раковины, кажется?
Кирилл рукой подозвал официанта.
- У вас устрицы "Фин де Клер" какой номер?
- Только третий, - ответил официант.
- Хорошо. Пусть будет третий. Сколько в порции?
- Тарелка с лимоном и сливочными гренками - двенадцать штук.
- Тарелку. Одну. Вино белое. Шабли. Два лобстера. Два салата ваших фирменных. Еще коньяка… Неси бутылку.
- Зачем так много? - почти прошептала Людмила.
Официант посмотрел на Тулупову - мол, кого из вас слушать.
- Неси, - подтвердил заказ Хирсанов. - Сыр. Еще. Рыбки. Икры черной и красной. И там по смыслу, все для рыбного стола, как положено. Без изъятий.
Людмила Тулупова после оглашенного Хирсановым заказа поняла, что значит быть Золушкой, еще не потерявшей туфельку, в самом начале бала. Фортепьянный блюз, что-то из Гершвина, который она сразу не оценила, проникал в нее вместе с атмосферой закрытого клуба и арманьяком. Она впервые посмотрела на занятые небольшими компаниями столики, заставленные переносными мангалами и бутылками, на абстрактные картины, висевшие на стенах, и на своего пожилого принца. Во всех женских мечтаниях, стонах о настоящих мужчинах, слышанных в последнее время, именно так должен был поступать этот смешной дядька на белом коне, неожиданно выскочивший из леса: заказывать устриц, лобстеров, угощать коньяком и икрой. Одного она не понимала, почему это происходит с ней. "Красивый мужчина, - подумала Тулупова, впервые прямо разглядывая Хирсанова как часть этого интерьера. - Пятьдесят. Что им возраст? Им седина - ничего. Голос у него ровный, приятный. С какой-то прохладцей. Ровно подстрижен. Глаза врут как будто, но кто не врет?"
За соседним столиком сидели трое мужчин и одна молоденькая ослепительная красавица, мужчины почти не обращали на нее внимания.
"Почему я здесь, почему он не взял вот такую же, длинноногую и молодую. Она бы ему за черную икру…"
Кирилл поймал ее взгляд и догадался, о чем она думает.
- Мила, видишь тех четверых за столиком? Знаешь кто?
Тулупова мотнула головой - нет.
- Молодой парень, чуть с сединой. В очках… Это семнадцать сталелитейных заводов на Урале. Владелец. Сейчас ему конец.
- Почему?
- Кризис. Весь в долгах, все встало.
- И что теперь? - с неподдельным удивлением спросила Тулупова, будто ему сейчас нечем будет расплатиться в ресторане и ей придется рыться в собственной сумочке, спасая несчастного.
- Ничего. Продаст и уедет в Лондон, - сказал Хирсанов и добавил: - Если дадут…
- А это жена?
- Нет, это кукла. Эскорт. Тысяча за вечер.
- Тысячу платят?
- Баксов, - уточнил Хирсанов.
Принесли устриц. На специальной тарелке среди колотого льда лежали открытые, довольно большие раковины, а в середине - половинка лимона.
- И как их есть?
Хирсанов взял одного моллюска в левую руку, выдавил на него капли лимона, аккуратно отпил жидкость из раковины и затем специальной маленькой ложкой, которая подавалась к блюду, стал соскребать светло-серую мякоть с желтой точкой с краю. Жевал долго. Затем откусил кусочек ржаного хлеба, пропитанного сливочным маслом, и отпил из бокала шабли.
- Вот так, - сказал он. - Пробуй.
Людмила пыталась повторять эту процедуру, а Хирсанов рассказывал, как где-то во Франции, много лет назад, их угощали устрицами, и они ели их ведрами, вскрывая особо крепким ножом.
- Они очень полезны для мужчин. Людовик какой-то издал даже указ, чтобы их употребляли в пищу. Был большой любитель! Раньше их ели только в месяцы, где есть буква "р", с сентября по апрель. Нам принесли выращенные, небольшие, третий номер…
- А большие - десятый?
- Нет, ноль. Или два ноля. Самые большие, их называют "лошадиное копыто", редкость. Французы предпочитают естественные, не выращенные на плантациях в море.
Тулупова съела устрицу и, положив известковую раковину на тарелку, сказала:
- Честно - ничего не поняла. Совсем ничего. Тут и есть нечего.
- Мне тоже кажется, что ничего особенно в них нет. Говорят, их надо съесть очень много, тогда поймешь. Но я и много пробовал - нет. Есть еще один рецепт, с квашеной капустой, он вкуснее…
- Я солю, - сказала Людмила. - У меня капуста получается! Угощу как-нибудь.
Людмила вспомнила, как резала на большом кухонном столе капусту вместе с детьми. Клара нарезанную соломкой капусту присаливала, а она присматривала, готовая в любую минуту остановить, лишь бы дочь не пересолила самый ходовой продукт их семьи. Сережка, маленький еще, потея, тер морковь, разбрасывал ее равномерно по наструганной капусте и ждал, когда женщины посолят и дадут команду "мять", и он детскими ручками и с большим желанием вместе со всеми начнет выжимать из капусты соки. Пропитанная их желанием жить и выжить, капуста укладывалась в кадку, и они долго, несколько недель, говорили о ней, как о новом, поселившемся в их доме человеке. Сережка приходил из школы и спрашивал:
- Мам, как наша капуста?
Выйдет на балкон, стоит и пробует:
- Не-е, - говорит. - Еще не-е…
- Мила, ты давно развелась? - неожиданно спросил Кирилл Хирсанов.
Она знала, что все мужчины рано или поздно задают ей этот вопрос, и она, как при пересечении границы, должна ответить на него и на ряд других.