Валентин откинулся в кресле и мечтательно закрыл глаза. В голове одна за другой мелькали только что просмотренные картинки, странным образом переплетались с теми, что он увидел первый раз давным-давно, и жизнь впервые за долгое время переставала казаться похожей на бессмысленно мчащийся по кругу локомотив.
Валентин взял телефон и, тщательно сверяясь с экраном, набрал новый, столько лет разыскиваемый номер. Улыбнулся и нажал на вызов.
- Алло! - ответил на той стороне тонкий голос, и улыбка сползла с его губ. - Алло!
Кулеев захлопнул крышку, снова посмотрел на экран. "Контактный телефон… Анна Тапарова".
Аня…. И голос у неё тоже не изменился. Чёрт, оказывается это не так просто! Позвонить? А что сказать? Как теперь объяснять? Да нет, что это с ним? Он же не Муха, в конце концов!
Валентин решительно набрал повтор, выдохнул.
- Алло! - тут же отозвалась трубка. - Слушаю. Слу-ша-ю, говорите!
Он резким движением оторвал трубку от уха и закрыл крышку. Ухо горело, словно в него влили расплавленный свинец. "Я не знаю, что делать, если ты можешь, помоги, пожалуйста, Валя". Огненный поток стремительно, словно лава с вулкана, помчался дальше, и голова в панике загудела. "Я не знаю, когда смогу отдать тебе деньги, но я отдам. Даже больше - Валя, я, правда, согласна на всё. На всё, что ты только ни скажешь. Ты понимаешь?"
Валентин Сергеевич нервно схватил сигарету, затянулся и полез в стол за фляжкой.
"Слушаю! - молоточками стучало в голове. - Слу-ша-ю, говорите!"
Глава 22
- Павлик, - приоткрыла дверь Анна, - можно?
Павел Тапаров, не поворачиваясь, собрал лежащие на полу холсты, перевернул их пустой стороной вверх.
- Можно.
- Не получается? Третий день сидишь.
- Не знаю, - устало сказал Павел, и Анна сразу прижалась, положив подбородок ему на плечо. - Понимаешь, у меня что-то крутится, а что - не пойму. Что-то очень важное, такое, что… Зараза! Наверное, на этот раз не выйдет.
- Ты каждый раз это говоришь! - засмеялась Анна. - Всё у тебя получится, сам знаешь!
- Знаю?
- Знаешь!
- Ах, так? - грозным басом спросил Павел и повернулся.
Глаза оказались напротив глаз, губы нашли губы, и по телу поползла сладкая судорога. Рука скользнула по шее, задержалась на плече и опустилась на грудь. Судорога ударила сильней.
- Павлик! - улыбнулась Аня. - Так ты точно не поймёшь. Подожди, я же хотела тебе сказать, что Руслана нашла!
- Что?
- Нашла! Правда, не его, а сына. Пишет, что с отцом всё в порядке.
- Телефон! - потребовал Павел. - Телефон, Аня!
- Нет… - покачала головой Анна, и у Павла кольнуло под лопаткой. - Он совсем глухой после войны. И не ходит почти. Сидит и целыми днями смотрит в окно. А там нет ничего - пустырь до самой Сунжи. Спросят, куда смотрит, вытянет руку в сторону моста и говорит: "Он ещё жив… гады…" Павлик, ты что молчишь?
- А?.. - рассеянно отозвался Павел. - Ничего. Это хорошо. Теперь я знаю.
- Что хорошо? Что с тобой, Павлик?
- Ничего. Всё нормально. Ты иди, Аня, иди, мне надо…
Павел говорил отрывисто, глядя куда-то мимо, и Анна поняла, что сейчас ничего не добиться: слишком хорошо она знала этот голос. Встала, ласково дёрнула его за волосы - Павел ничего не заметил.
- Павлик, - вспомнила Анна у дверей. - Мне сегодня звонил кто-то два раза. Звонит и молчит, номер незнакомый. Мне почему-то показалось…
- Это Кулёк!
- Валя? Ты что, знал? - почти закричала Анна. Павел отрицательно покачал головой. - Тогда откуда?
- Аня, - нетерпеливо сказал Павел, - Анечка! Потом! Подожди немного. Ладно?
В усыпанное звёздами небо с грохотом взметнулся очередной залп, расцвёл фантастическим цветком и разлетелся синими птицами. "До, - тихо запели звёзды, - до, ре, ми, фа". Птицы заполнили всё небо и начали медленно кружиться. Музыка запела быстрей, и птицы увеличили скорость. Быстрее, ещё быстрее, ещё! Скоро уже никаких птиц не было - в звёздном небе, стремительно набухая, вращалась гигантская ярко-синяя воронка.
"Вижу, - хотел сказать Павел, - вижу, родная. Подожди, я сейчас!"
Воронка разорвалась надвое, превратилась в стремительно тающие глаза.
- Подожди! - закричал Павел и проснулся.
Через неплотно задёрнутые портьеры в комнату сочился мутный вечерний свет. Ни на какую воронку он похож не был, скорее, на бледный могильный студень. Павел поёжился и снова закрыл глаза. Несколько минут лежал, пытаясь удержать ускользающий образ и надеясь, что сон вернётся. Ничего не вышло. Сон стремительно таял, и скоро от него осталась лишь тихая мелодия. Но и она продержалась недолго: на улице громко бахнуло, и музыка испуганно исчезла.
- Сволочи! - сказал Павел и повернулся на бок. - Суки!
Не открывая глаз, нащупал стоящий на полу ящик и вытащил из него бутылку. Резким движением свинтил крышку, снова перевернулся на спину, и громко булькая, стал пить прямо из горлышка.
Водка огненной струйкой пробежала по пищеводу, добралась до желудка, и по всему телу разлились расслабляющие волны. Павел сел, свернул самокрутку, закурил, стараясь вместе с дымом затягивать побольше воздуха. На четвёртой затяжке в голове закружилось, и воспоминания о сне пропали совсем. Он тщательно закрыл бутылку и поставил её назад в ящик. Водки там ещё было много - бутылок пять. Вот и пригодилась последняя, выданная на заводе "зарплата".
Где-то вдали протарахтело несколько автоматных очередей, и тут же, словно отзываясь, тяжёло ударил залп. Недовольно задребезжали стёкла.
Павел встал, подошёл к окну, осторожно отодвинул портьеру. Видно было плохо. Тяжёлое сумрачное небо накрыло город, словно маскировочная сетка, и лишь на западе светилась чистая красновато-золотистая полоса. Заходящее солнце играло бликами на крышах и окнах домов, и, если не вспоминать, какой сегодня день, можно было бы подумать, что в городе всё спокойно.
А какое, кстати, сегодня число? Двадцать девятое? Или тридцатое? К родителям он пошёл двадцать пятого - это точно. Двадцать пятого декабря… В стороне вокзала воздух прошили трассирующие очереди, снова рванул залп, но Павел уже ничего не видел: перед глазами стоял разбитый родительский дом.
С родителями он разговаривал последний раз двадцать третьего, телефон ещё работал. Разговор, против ожидания, тяжёлым не получился - отец сдался сразу. Может быть, потому, что Павел использовал запрещённый приём и заявил, что без них не сделает из Грозного ни шагу, а может, просто не осталось ни сил, ни надежд. Назавтра выехать не вышло: у Руслана забарахлила машина. Отремонтировать удалось часам к четырём: на улице уже темнело. За день Павел несколько раз пытался дозвониться родителям - телефон издевательски трещал. Один раз он даже собрался идти пешком, но потом благоразумие взяло верх: связь отказывала далеко не в первый раз, а пешком добраться с родителями до автостанции было бы трудновато.
Утро двадцать пятого выдалось хмурым, из низких туч время от времени срывался редкий снег. Настроение приподнятым тоже назвать было нельзя, хотя ничего особенного до самого микрорайона Павел так и не почувствовал. Помнится, больше всего его заботило, будет ли сегодня на автостанции хоть один автобус, и сколько сдерут за проезд до Хасавюрта. На въезде в микрорайон на обочине стояли обугленные машины. Автомобилей было не очень много, да и выглядели они так, что сразу становилось понятно - стоят далеко не первый день. Но и тогда его ничего не стукнуло. Самое мерзкое - и это грызло потом мозг больше всего - он, вообще, до самого конца ничего не почувствовал. Никакого предчувствия, никакого озарения - ничего. Машина уже сворачивала на проспект Кирова, а ему зачем-то срочно потребовалось закурить. Полез за сумкой, потом долго ковырялся, доставая табак и не замечая, что в машине внезапно стало тихо. Наконец, достал трубку и мешочек с табаком и только тогда увидел застывшее лицо Руслана. Проследил за его взглядом, и мешочек с табаком медленно выскользнул из пальцев. Двух верхних этажей родительского дома практически не было.
Что было потом, вспоминалось урывками, словно из памяти аккуратно вырезали самые мерзкие куски. Помнил, как бежал по двору, и воздух, ставший вдруг твёрдым, как стекло, со звоном лопался и цеплял, царапал острыми зазубренными гранями. Помнил, как мчался по лестнице, не замечая стреляющую боль в ноге. Как остановился перед обвалившейся лестницей на седьмом этаже, как пытался подняться вверх по перекрученным прутьям торчащей в разные стороны арматуры, как отталкивал Руслана. Как раз за разом бил кулаком в обгорелую стену, пока руку не прошило острой болью, а на стене не появилось кровавое пятно. И только тогда бессильно опустился на бетон и поднял застывшие глаза вверх - туда, где за диким переплетением обгорелых обломков начинался восьмой этаж. Родители жили на девятом.
Дальше следовал провал. Кажется, подошёл кто-то из соседей и что-то долго и подробно рассказывал. Он запомнил одно: самолёты прилетели вчера вечером. Вчера вечером. Вчера!
"Вчера! - пытался объяснить он Руслану. - Вчера, Русик, понимаешь - вчера! Если бы я не ковырялся с твоей долбанной машиной и пошёл пешком…. Да пошли бы вы все!"
Как оказался дома он не помнил совсем. Память услужливо подсовывала только один короткий момент: как оттолкнул Руслана в прихожей, прохромал в большую комнату, вытащил из-за разобранного шифоньера ящик с водкой и прямо из горла выцедил полбутылки. И наступила спасительная темнота. За прошедшие дни темнота рассеивалась несколько раз, да и то не совсем. Вроде бы, ходил за водой, во всяком случае, вёдра в кухне стояли полные до краёв. И пару раз приходил Руслан.
За окном снова тяжело громыхнуло, следом равномерно застучал пулемёт.