- Ну ладно, бог с ними! Это все лирика. Перейдем из березняка да в сосняк! - продолжал директор. - Сверху спустили новые указания. Я дозвонился ведь до Пурги-то, наверху говорят: хватит-де обороняться, хватит прятаться за Постолкой, пора брать топоры в руки и переходить к наступательным действиям. А как к ним переходить, когда мост давным-давно - до меня еще - взорвали?! Самолет-то как бы сейчас кстати был! Эх! Ну ладно, коль свалили косослойное бревно - а на доски оно никак не годится, - будем думать о рубке венца… Вы будете думать-то, вы! Даю вам, ребятушки, задание: за ночь построить мост через Постолку… Что скажете?!
Павлик присвистнул. Орина поглядела на него: да уж, на одной дедукции сейчас не выедешь, тут нужно поработать не только головой, но и руками. Хотя… хотя как тут успеть - даже умеючи - к утру мост построить, когда вон уж сумерки пробиваются…
В конторе зазвонил телефон - и Вахрушев сломя голову понесся в свой кабинет. А Орина решила поглядеть подарок тезки, раскрыла вышиванье - иголка повисла на двойной синей нитке… Вышивка - болгарским крестом - была не совсем закончена: избушка готова, из окошка выглядывает румяное личико косоротой девочки в сиреневом капоре, с крылечка сбегает пегая козочка с золотым колокольчиком на шее, но небо не все еще синевой затянуто, есть в нем проплешины, и зеленая листва на деревьях как будто наполовину облетела; а из лесу выходят… Орина, разглядывая картинку, воткнула иголку в шитье, чтоб не потерялась, да уколола указательный палец - капля крови упала на вышивку..
И вдруг… раздался ядреный мат… и из-за конторы вышли… семеро работяг в спецовках… те самые, которых они видели в пургинской столовой! Те, что так смачно уплетали хлеб с горчицей!
- Вот те и на! - воскликнул Павлик Краснов.
Орина, убирая вышивку в сумку дедушки, тоже изумилась: откуда они взялись-то! Она пригляделась и поняла, что работяги, пожалуй что, все на одно лицо. Правда, прораб, выступивший вперед и сказавший: дескать, нас перекинули с другого объекта, вам на подмогу, - отличался от подчиненных окладистой бородой, и звали его, соответственно, Борода. Под его началом состояли разнорабочие: первый - Ус, с усиками щеточкой, у второго оплывшее лицо было в недельной щетине - его кликали Боров, третий оказался совсем лысым, его и прозывали Череп, четвертый не расставался с топором, им и брился, его кличка была Топор, у пятого волосы свисали ниже плеч - звался он Волохатым, а у шестого оказался сломан нос, по причине чего его и окрестили Ломоносом.
Борода тотчас повел свою бригаду к Постолке, а Крошечка с Павликом побежали следом. Прораб поглядел на то место, где находился прежний мост, - от него по обоим берегам остались переломанные бревна опоры, - покивал, дескать, все равно деревянные мосты меняют каждые полсотни лет, этот куда больше простоял! Достал из-за уха карандаш, из-за пазухи лист ватмана, откуда-то свалился кульман… Орине на суконную обувь. Покуда она ногой трясла, повернулась, глянула: а на кульмане уж чертеж готов, который Борода ловко скручивает в трубку, а бригаду направляет в лес. Дескать, нужны сосновые бревна в пять-шесть саженей длиной. А Вахрушев кричит в окошко конторы: мол, глядите, чтоб без синевы были сосны-то и без краснины…
Ребята не успели глазом моргнуть, а уж они - среди работяг, которые тащат инструменты: лучковые пилы, рычаги, гидроклинья, бензопилы да топоры, - идут по сосновому бору.
Вдруг откуда-то приглушенные голоса раздались:
- Ой, глядите, тятька!
- Где? Где?
- Да вон: идет - с этими…
- Точно, тятька воротился!
Крошечка поглядела на работяг: те молчком шагают и вроде бы ничего не слышат. Завертела головой: кто же это своего тятьку нашел?! Нигде - никого, только вершинный ветер в соснах пошумливает. И вот опять:
- Нет, наш тятенька не таковский был, он выше нас был ростом, а этот, как все людишки: росточком с кусточек…
- Дурень ты, это мы выросли, а он какой был, такой и остался.
- Тятька это, тятька наш - говорю же, я по шапке узнал: вот на околыше - знак леса…
И со всех сторон раздалось:
- Тятя! Тятя! Тятенька пришел! - такой шум, что хоть уши зажимай.
И вдруг Крошечка узнала место: вон течет речушка Смолокурка, а вон там - смолокурная яма, где Егор Кузьмич Проценко работал. Это… это же Наговицын лес, который дедушка сажал! Лес Петрович! А фуражка дедушкина - на Павлике Краснове красуется, сама взяла без спросу да отдала зеленому юнцу. Его, видать, и приняли выросшие сосны за отца. В сосновом бору послышалось:
- А зачем же тятька с лесорубами идет, он что - убивать нас пришел?!
- Детоубийца!!! - зашумела роща сотней сосновых голосов.
А рабочие уж приставили бензопилы "Дружба" к подошвам Крошечкиных дядьев… Орина завопила: дескать, нельзя этот лес трогать, он фамильный, дальше, дескать, пойдемте! А Павлик Краснов поддержал ее: конечно-де нельзя такие сосны рубить, они же совсем молодые, им расти еще и расти, конечно-де пойдем дальше! Работяги нахмурились, Боров проворчал: мол, время-то нам дорого, чего куда-то тащиться - когда этот лес рядом. Но Череп, оставшийся, видать, за главного, распорядился не трогать рощу: ничего-де, еще не вечер… дескать, подальше положишь - поближе возьмешь.
А когда они вернулись на свой берег Смолокурки, ребята услышали прощальный шум соснового бора:
- Тятя, тятя, не уходи!
- Тятя, тятя, возвращайся!
- Тятенька, мы тебя ждать будем!
Павлик Краснов не выдержал и помахал соснам Лесниковой фуражкой:
- Я обя-за-тель-но приду-у!
И вот уж тянутся они по Противопожарной полосе, мимо прудков - и оказываются в настоящей тайге. Подступы к соснам перегорожены буреломом, и все затянуто дичиной кустарника.
Перво-наперво на делянке вырубили подлесок. У ребят в руках тоже оказались топорики - и они, как могли, помогали работягам. А те разделились трое на трое: Ус, Боров да Череп - вальщики, а Ломонос, Волохатый и Топор - сучкорубы. Крошечка смигнула, глядь: светло стало в лесу - и подпилы уж сделаны на лесинах у самой земли, гидроклинья вставлены, и вальщики, кто бензопилами, кто лучковой пилой довершают дело - и сосны, одна за другой, рушатся на землю, будто сотня женщин разом сняли с себя платья из креп-жоржета. Миг тьмы - и вновь стало бело: сучкорубы взялись за дело, пятятся от комля к вершине и ветви обрубают заподлицо. Да еще песню поют: привыкли-де руки к топорам, только, дескать, сердце непослушно докторам, если-де иволга поет по вечерам! Лесорубы! Мы, дескать, семь холостяков, нам влюбиться, дескать, пара пустяков!
А Орина с Павликом сучья собирают в кучи, слушают, мигают да жгут. И вроде день мигом сменяет ночь, и вмиг наступает новый день… И вот в одно из дневных мгновений Крошечке почудилось, что углядела она среди сосен… Нюру Абросимову. Идет бабушкина подружка по Противопожарной полосе, несет в одной руке лукошко, а в другой держит палку, и ходко так шагает, видно, что торопится… А за ней катится… кто-то вроде ежика, не отстает ни на шаг, прицепился, точно шавка бездомная… Орина бросилась следом, звать стала: "Тетя Нюра, тетя Нюра…" Но наступил миг тьмы - и Нюра, свернув на другую сторону полосы, исчезла среди деревьев вместе с преследователем-репьем.
- Там бабушка твоя… - указала Крошечка Павлику Краснову.
Тот поглядел, но Нюры Абросимовой и след простыл.
А работяги уж хлысты распиливают на бревна нужной длины и с помощью слег ловко катят к выросшему штабелю строевой древесины. И вот уж трелёвочный трактор подкатил к волоку, за рулем сидит прораб Борода и лебедкой бревна подцепляет. Тут и лесовоз пожаловал, за рулем Череп посиживает, загрузили "МАЗ", миг - и он уж пустой явился, и вновь ушел нагруженный, и так снова да снова, и вот, в очередной раз смигнув, ребята оказались пассажирами в кабине "МАЗа" и скоро приехали на берег Постолки, где уж все было готово для постройки моста.
Директор Леспромхоза Вахрушев придирчивым взглядом осматривает сложенную штабелями древесину и одобрительно цокает языком: дескать, полнодревесно!
- Молодцы: постарались, выбрали деревья - ни трещин, ни косослоя, ни двойной кривизны!
Бревна успели уж просмолить - смола-то Кузьмича вон как пригодилась! - и приступили к рубке моста.
Семеро работяг в головах не чесали, перекура не устраивали, живо-два принялись береговой устой рубить - основательный, как крепостная стена. И вновь просверками сменялись тьма со светом, а мостники уж быки-городни устанавливают посередь реки, рубленные не "в чашку", как избы на берегу, а "в режь" - с прозорами для весенней воды.
Язон, сидя в своей лодчонке, только издали наблюдал, головой покачивал да кричал: дескать, ничего у вас не выйдет, сейчас враги-то пожалуют, дак живо всех положат-де! Вот, мол, основание-то моста какое крепкое выйдет, когда лесины будут чередоваться с человеческими бревнышками… Орина с Павликом Красновым, бегавшие подмастерьями - чего подать, да чего поднести, да где чего стесать, - с опаской поглядели на правый берег, но там покамесь все было тихо: ни собачьего лая, ни чужих криков, ни автоматных очередей… А мостники, даром что все четырнадцать рук у них были заняты, так ведь рты-то не завязаны, покрыли перевозчика самой отборной, хорошо просмоленной бранью.
Тут вновь пожаловал верхом на бревне Пекарь, который был привязан к реке, и предложил подсобить: древесину на ту сторону переправить али помочь на подводных работах. Прораб Борода его тут же и нанял, взамен предложив договориться с речным начальством Казанкина, чтобы хоть на пять минут в день ему разрешили прогулки по суше.
Впрочем, и сами мостники воды не боялись и старались вовсю. К речным быкам прирубили ледорезы в виде лодок с треугольными носами, которые тотчас загрузили валунами, чтоб в половодье быки не вздумали всплыть.