Человек, надетый на сук, смолк во второй раз и, страшно изогнувшись - так что изо рта выступила кровь, - протянул руку, взял статуэтку и приблизил к лицу… И вдруг из черного рта вместо однообразных прежних звуков, напоминавших песню, зазвучали невнятные слова:
- Да… это она - это моя Ли-ля… Я узнаю ее, такой она и была, да! И купальник ее - синий. И волосы она отжимала именно так - склонив голову набок, а вода стекала по плечу… И стояла она так же: крепко опершись на левую подошву, а правой едва касаясь пальчиками песка. И лицо красивое, я уже плохо помню, но - красивое, да, именно, именно такое: лилейной белизны… Она плохо загорала, Лиля - такая белая была у ней кожа. А глаза длинные, веки припухшие - да, да, это она! Но… где же книжки? Я помню, у ней в тот день были учебники: алгебра, геометрия, еще "Сборник задач по алгебре" Ларичева - мы готовились к экзамену по математике, она плохо знала математику, я ей помогал…
Павлик Краснов, торопясь, крикнул:
- Книжки сданы в библиотеку!.. Ведь нельзя же их столько лет держать - библиотекарша заругается…
И висящий, любовно глядя на Купальщицу, согласно кивнул:
- Да, да, я понимаю: нельзя! Столько лет… Сколько лет? У задачи - нет решения. Икс равен… Чему был равен икс? Не помню… Моя Ли-ля! - И Дресвянников с такой силой прижал статуэтку к груди, что полость раздвинулась - и фарфоровая Купальщица оказалась внутри человека.
- Сердце! - заорал тут Павлик Краснов. - Второе сердце, у вас их два, пожалуйста, отдайте нам одно из них в обмен на… Ли-лю…
Человек, ставший черемухой, молча сунул руку в открывшуюся рану на груди и, достав что-то, протянул в кулаке мальчику, залезшему на дерево. Павлик схватил сердце и сунул во внутренний карман - в то место, где прятал статуэтку. Вмиг спрыгнул на землю - и, задыхаясь, сказал:
- Теперь можно лететь…
- А как же моя невеста?! Где она?! - воскликнул летчик.
Но мальчик не успел ответить: земля под ними вдруг задрожала, по ней пошли трещины - и всех осыпал белый пахучий погребальный цвет. Они оглянулись: Геша Дресвянников, напрягший все мышцы и вновь страшно изогнувшийся, силился что-то сделать - может быть, освободиться… Но у него вышло только расшатать черемуху… Нет, не только расшатать: дерево с насаженной на него гигантской гусеницей человека стронулось с места. В ужасе, не имея сил двинуться, смотрели они, как черемуха, тяжко волоча за собой корни, точно вспоротые кишки, осыпая на жухлую траву еще оставшиеся лепестки, движется на них…
Орина вскрикнула и отмерла. Дети, а за ними летчик, бросились бежать. А черемуха, с шумом и треском, ломая молодую поросль, крошась сама, напролом тащилась по Курчумскому лесу.
Они вырвались из рогатой рощи в поле, помчались к самолету, и, залезая в него, увидели: дерево с Дресвянниковым выбралось на простор… "Як-3", хорошенько разбежавшись, взлетел - а под ним рывками противоестественно двигалась черемуха, управляемая убитым ею человеком.
Они успели вернуться до сумерек: самолет, сделав косой полукруг, развернулся над болотом - и сел в поле за избушкой.
От реки, окруженный белым кольцом гусей, мелкой побежкой спешил щуплый бородач. Но не только они увидели гусиного арестанта - Баба Яга, выбравшаяся все-таки из сарая, бежала навстречу пришлецу, потрясая кулаками. Ребята с летчиком во главе бросились наперерез бабке. Пилот вновь принялся палить в воздух, расстроив гусиный хоровод, из которого вырвался пленник, но, на удивление, он не побежал прочь от гибельной старухи, а напротив, прибавил шагу, и когда дети с летчиком подбежали, он, вцепившись в старухину хилую косицу, свалил бабку на землю, а та, в свою очередь, молотила его кулаками по чему ни попадя. Так что им пришлось разнимать дерущихся - и когда это наконец удалось, оказалось, что Баба Яга пострадала куда больше. А в рыжебородом пленнике Крошечка с удивлением узнала… деда сестрицы Мили - Иуду Яблокова.
Оба тяжело дышали, Баба Яга, валявшаяся на земле, со стонами пыталась подняться, а… Павлик Краснов вдруг подал ей руку и помог встать. Летчик, качая головой, говорил: дескать, вот уж сил нет, а туда же, лезет воевать, сидела бы на печи, да не вякала - так-то бы оно лучше было! Но старуха, надев на голову сбившийся было на плечи платок, глядя исподлобья белыми глазами, ярилась:
- Не перечьте мне! Никто мне не смеет сегодня перечить! Мой враг пришел наконец… Давно я тут посажена, давно сижу на болоте, сторожу его и уж не пропущу… И не вам меня остановить! Никому меня не остановить!
И Баба Яга, откуда только силы взялись, вновь кинулась к деду Иуде, но на полпути была схвачена пилотом.
Мальчик тут спросил:
- Даже Николаю Сажину?!
Крошечка вытаращила глаза. А Баба Яга отступила, завертела головой и слабым голосом заговорила:
- Какой Николай Сажин?! Где Николай Сажин?! Где ты его видел? - и, забыв про врага, повернулась к Павлику.
А тот указал на летчика, который в полном недоумении переводил взгляд с мальчика на старуху. Баба Яга же, изловчившись, стащила с пилота летные очки - и, увидев открывшееся лицо, вскрикнула. А после отворотилась и спрятала лицо в маске из ладоней.
- Ничего не понимаю! - говорил летчик. - Что все это значит? Кто-нибудь объяснит мне, наконец?! - и повернулся к Павлику, а тот указал на Иуду Яблокова: дескать, пускай он объяснит, дескать, я и сам многого не знаю. Знаю только одно: вот она, ваша невеста - Орина Котова! - и кивнул… на Бабу Ягу.
- Это не она! - воскликнул летчик, отступая. - Не моя невеста! Моя невеста - девушка, а это ведьма какая-то!
- Как Орина Котова?! - одновременно с пилотом вскричала Крошечка. - Ведь она же… Ведь ее же…
- Медведь задрал! - выкрикнул Иуда Яблоков.
- Медве-едь задра-ал?! - подскочила тут оставленная без присмотра старуха. - Ты говоришь: медве-едь задра-ал! Вражина!
И вдруг раздался страшный рык - и все увидели: со стороны болота, точно болотная волна накатила, вприскочку бежит Медведь. А над ним летит меченая вестница Ирига.
- А вот и Мой пожаловал! - вскричала Орина-дурочка, если это была она. - Медведюшко-батюшко, - взмолилась она громовым голосом, - возьми его! Рви его! Глодай его! Вот он - убийца-клеветник! Он - твой на веки вечные!
Все невольно отступили перед нахлынувшим на сушу грозным девятым валом в свалявшейся пенной шерсти - а рыжебородый Иуда Яблоков кинулся бежать прочь, обратно к реке. Всполошившиеся гуси с двух сторон полетели наперерез ему. А над Медведем по-прежнему реяла Ирига.
- Не надо! Остановите Медведя! - закричал Павлик Краснов и бросился к Бабе Яге или, может, Орине Котовой, а после к пилоту Николаю Сажину: - Она не такая… У нее сердца нет… Но это она, ваша невеста! Поверьте мне! Надо только провернуть… сделать… операцию… Вернуть ей сердце!
Летчик, не размышляя, кинулся к старухе и заломил ей руки… А та извивалась и плевалась, пытаясь вырваться. Павлик, который помогал держать Бабу Ягу, заорал:
- Орина, ты ведь тезка ей, скорее, помоги! - и кивнул на то место, где хранилось второе сердце Геннадия Дресвянникова.
Крошечка достала из-за пазухи мальчика дрожащий огневеющий клубок и, как старуха ни плевалась, втиснула его в страшную пустоту за расстегнутой жакеткой.
Баба Яга охнула, - ее перестали держать, - и упала навзничь. Крошечка ждала, что Орина-дурочка тотчас помолодеет, под пару Николаю Сажину, но этого не случилось, только морщинистое лицо прояснилось и подобрело.
А Медведь, мышцы которого под шерстью ходили ходуном, точно злые буруны, уж настигал врага… Тут очнувшаяся Орина Котова взмахнула рукой и - между Медведем и Иудой камнем упала с неба гусыня… Зверь в последнем броске хлынул не на твердь, а на человека…
Все вскрикнули единым кличем и побежали… Какая-то куча мала из трех тел ухнула на землю и покатилась: мелькали то бурая шерсть, то вытянутая гусиная лапа, то рыжая борода, то рука, то белое крыло…
Вот куча-мала разделилась на три: Медведь уходил в сторону сарая, где, видать, проживал, Иуда Яблоков сидел в сторонке и стонал, потирая бока, - но, судя по всему, был целехонек, - а гусыня Ирига лежала смятая, протянув по земле долгую шею… Орина Котова подбежала к ней и заплакала в голос. Крошечка, которая неслась следом, принялась ее утешать:
- Не плачьте, бабушка, сейчас мы ее вылечим…
Достала мазь "бом-бенге", натерла Ириге покалеченную шею и… гусыня, на радость всем, сказала: га-га-га!
Летчик Николай Сажин подошел к деду и, поставив его стоймя, сурово сказал:
- А теперь пускай Иуда нам все объяснит…
Старик заговорил по-вотски, но Сажин встряхнул его: дескать, не притворяйся, Иудище, а то хуже будет, дескать, знаю, что и по-русски ты умеешь лопотать…
Тогда дед Иуда со вздохом ответствовал: дескать, ну что ж… Видать, придется признаваться… Теперь уж - все одно. Не тут, дак в другом месте расколют на признательные показания. Не знай-де как миновал милицию, перебрался на этот берег: Язон, дальняя родня, подсобил. Хотел ведь, как лучше… Малой кровью спас большую кровь. Потому как ходила вокруг да около иноземная болезнь, да вон внучка фельдшерицы небось слыхала… - и кивнул на Крошечку, - Полимелит ей имя, и наваливалась эта болезнь на несмышленышей, как Медведь: ноги отгрызала, язык вырывала - не мог после нее человек ни ходить толком, ни говорить ясно. Бродила болезнь по городам и селам, и уж совсем к нашему Поселку подобралась, вот-вот в ворота крайней избы постучится, надо было что-то делать - спасать детей… У кого уж какой обычай, а у нас обычай такой: надо выдать на тот свет незамужнюю девку али неженатого парня - повенчать с мертвецом, тогда болезнь остановится. А кого выдавать на тот свет? И того жалко, и этого жалко… Орину-дурочку не жалко! Ну что она, как бельмо на глазу - в Поселке-то!