Орина незнамо как перекинула себя через порог и с кулаками набросилась на бабу Ягу, получив в ответ удар иглой в щеку и едва не получив шилом в бок. Но тут - Крошечка давно уже слышала какой-то странный гул - в окошке что-то промелькнуло… Старуха бросила шитье - и, опустив лестницу, выметнулась из избушки поглядеть, что там такое… Орина подбежала к Павлику, потерявшему сознание, и, схватив со стола нож, путаясь в крыльях, перерезала веревки на руках и ногах. Но что делать дальше? Перья крыльев свалялись и побурели, одно крыло висело, - она наступила на него, другое, сильно смятое, наполовину закрывало рыжеволосую голову. Крылья плохо держались - они были пришиты на живульку. Крошечка, сморщившись, отпорола ножом и крылья. Павлик Краснов опять заорал - он пришел в себя.
- Погоди, миленький, Павлик, погоди, сейчас, сейчас, сейчас, - бормотала Орина, смазывая кровавые раны вонючей мазью "бом-бенге" и в страхе поглядывая на дверь: она не представляла, что делать, когда баба Яга вернется…
Павлик Краснов вновь впал в забытье. Крошечка высунулась в окошко: рядом с избушкой… приземлился самолет, и… и на серебряных его крыльях сияли красные, как кровь Павлика, звезды! Летчик уже вылез из кабины и снимал шлем…
- Помогите, помогите! - завопила Орина, чуть не выпав из окна. - К нам, сюда! Товарищ летчик, к на-ам!
Она хотела было закричать про Бабу Ягу - и осеклась: Баба Яга и… самолет… это уж ни на что не похоже… Одно с другим никак не вяжется…
Крошечка выскочила наружу: летчик и старуха вот-вот должны были сойтись, гуси, распустив два десятка парусов, летели на подмогу хозяйке.
Наконец они встретились, он что-то спросил, но она, без долгих разговоров, нацелила иголку с шилом ему в глаза, - хорошо, летчик предусмотрительно не снял очков. Тогда он вынул наган и принялся палить в воздух - гуси с гоготом рассыпались по сторонам, Бабу Ягу он схватил за шиворот и потащил к сараю. Когда Орина подбежала, летчик как раз закрывал вертушку, а бабка трясла дверь и в бессильной ярости грозилась: дескать, ужо вам! Вот вернется Мой из лесу - он вам пока-ажет! Кровавыми слезами умоетесь-де!
Гуси, осуждающе гогоча, поднялись над самолетом и летели в сторону Постолки.
- Дяденька летчик, дяденька летчик, надо что-нибудь привалить к двери - а то ведь она выберется… - говорила Крошечка, в подтверждение своих слов показывая рейсшину.
Летчик кивнул и припер дверь валявшейся колодой; Орина рассказала, что в избушке раненый мальчик, которому… бабка собиралась пришить крылья…
- Да она умалишенная! - воскликнул пилот. - То-то я смотрю… Ну, пускай посидит, охолонет маленько, там ей самое место.
Они направились к четырехногой избушке, дверь которой вдруг отворилась, а на пороге - вот диво - стоял Павлик Краснов! И даже чуть кривил губы - в улыбке. Орина с летчиком поднялись в избушку. Павлик, на просьбу, поворотился спиной: а там только рубцы, раны зажили - вроде пытали его давным-давно; только залитый кровью ларь да смятые крылья с намокшими перышками напоминали о том, что все происходило не далее как полчаса назад. Смущенный Павлик пожимал плечами: дескать, я не виноват…
- Вот мазь-то как помогла! - удовлетворенно проговорила Крошечка.
Мальчик же, подумав, сказал:
- А может, это что-то со временем… Или…
Пока Павлик Краснов одевался, летчик рассказал, что много лет ищет одного человека, девушку: дескать, где только ни летал, в каких местах ни бывал - и все без толку. Вдруг подфартило: кажется, напал на след… И - опять пусто! Так вот, дескать, не видали ли они где-нибудь поблизости девушку - милую-премилую…
Орина покачала головой: дескать, нет тут никаких девушек, дескать, если и была, так небось она что-нибудь с ней сделала… И вдруг Крошечка вспомнила про цепь и, применив дедукцию, тотчас вывела:
- Баба Яга ее в сарае на цепи держала… Но сейчас там нет никого… Ну, кроме самой старухи…
- Бессердечная! - воскликнул летчик, направляясь к сараю. - Ну, сейчас я всю душу из нее вытрясу, но узнаю…
- Погодите-ка! - воскликнул Павлик Краснов. - Может быть, еще не все потеряно! Может быть, мы еще сыщем вашу девушку… Если только я правильно понял… И, кажется… кажется, я знаю, что нужно делать…
И Павлик сказал, что они должны непременно слетать в Курчумский лес… Если, конечно, летчик не против…
Летчик был не против - дескать: а что, ты думаешь, она в том лесу?! Павлик Краснов отвечал уклончиво.
- Тогда нам надо поспешить, а то не ровён час - наступят сумерки… - забеспокоился пилот.
Все кинулись к самолету, но тут над ними пронеслась гусиная стая во главе с Иригой. Гусыня опустилась на крышу сарая и возбужденно загоготала. А из сарая ей - по-гусиному же - отвечала Баба Яга, а после с новой силой замолотила в дверь и заорала по-человечьи: мол, выпустите меня, мол, приспело время, мол, Ирига известие на крыльях принесла: мол, идет мой враг! Вот-вот будет здесь! И старуха вновь принялась повелительно гоготать, и подобающим образом ей отвечала гусыня в траурном кушаке, а после снялась и полетела в сторону болота. Остальные гуси пристроились следом.
- Враг… - забормотала Крошечка. - Небось еще кого-нибудь к чему-нибудь хочет пришить! Если ей так неймется, взяла бы да устроилась на фабрику "Уральская большевичка", как моя тетя, и шила бы, сколько влезет, воротники бы к пальто пришивала - цигейку да каракуль…
А Павлик, стараясь не глядеть на Орину, произнес:
- Мне стыдно, что я так орал… Но я правда никогда в жизни не испытывал такой боли…
- Чего ты извиняешься, - пожала плечами Крошечка, - любой бы на твоем месте орал.
- Если бы я знал, что все это так больно, я бы…
- Как ни крути, а надо нам поспеша-ать! - прервал ребятишек пилот; все забрались в кабину, "Як-3", подскакивая на кочках, покатился по земле и вдруг, в точности как гусь, оторвался от хлипкой тверди и - взмыл в серое небо с кое-как подшитым рваным ватином облаков.
Мгновенно миновали водную границу - Орина, высунувшись, увидела лодку с Язоном, который грозил воздушному нарушителю кулаком, - и "Як", пролетев над Курчумом, приземлился на сжатом поле.
Пассажиры с летчиком выбрались на стерню и, как только мотор заглох, услыхали: "Ля, ля, ля, ля, ля"…
- До сих пор поет!.. - воскликнула Орина. - Да кто же это?! - И принялась дергать мальчика: скажи да скажи, что задумал, почему, дескать, мы сюда прилетели.
Но Павлик, ответив: "В свое время узнаешь", - на все просьбы и укоризны невозмутимо молчал. Пилот только покосился, считая ниже своего достоинства вызнавать, что к чему, у сопливого мальчишки, но видно было, что ему тоже не терпится узнать. Крошечка рассердилась: даже Шерлок Холмс по ходу дела хоть частично - да посвящал Ватсона в свои размышления, а Павлик Краснов… Что он о себе возомнил?!
Солнце, клонившееся к закату, веером раскинуло лучи. Передовые сосны - все с развиленными вершинами - отбрасывали на колючую стерню длинные предвечерние тени. Крошечка старалась не наступать на них, а шагать меж рогатой чернотой. Вошли в сосняк, казавшийся снаружи небольшим, но изнутри лес неожиданно неоглядно раздвинулся; взгляд цеплялся и цеплялся за деревья, которые, кружа, следовали одно за другим. И у всех было по два, по три, по четыре ствола, точно пальцы поднятой руки выходили из ладони, которой заканчивалось запястье, - лес точно играл с ними, ожидая, что и они, одновременно с ним, покажут правильное количество пальцев… Один перст - было неверное решение: корабельных сосен в лесу не имелось.
Шли на звуки песни, которые все усиливались, - видимо, ребята с пилотом приближались к неведомому певцу. Миновали бревенчатый сруб колодца, длинная цепь была намотана на ворот, ведро придушенно висело у края деревянных плеч. Орина мимоходом заглянула в колодец: неужто кто-то ходит сюда за водой?..
Пахло горестно и нежно: откровенной весной… Все стали принюхиваться - а среди темных сосен что-то забелело. Они прибавили шагу, и вот на полянке открылось удивительное: осыпанное белым цветеньем поющее дерево… Это посреди осени цвела черемуха! Но вверху на черемухе что-то выпукло темнело… Что это было?! Крошечка побежала по дуге и увидела: человек, надетый на цветущий сук, точно червяк на крючок рыбачки, висел на черемухе… Наверное, смятые, поменявшие окраску цветы находились и внутри него. И… и… это он пел: "ля, ля, ля"… И вдруг слух у ней открылся, она поняла: не - ля, ля, ля, а… Ли-ля, Ли-ля, Лиля! Это была не песня, это был зов… А висящий был… это был… Геннадий Дресвянников!
Все трое замерли на разной степени приближения к страшной черемухе.
- Я так и думал, - услышала она шепот Павлика Краснова, и в негодовании обернулась.
Крошечка подбежала к стволу и полезла на дерево, летчик последовал ее примеру, но Павлик закричал: дескать, если они хотят снять его оттуда, то, скорее всего, ничего не выйдет… Дескать, будет только хуже. Они слезли на землю: может, Павлик и прав… А мальчик закричал, вклиниваясь в это беспрестанное беспросветное "Ли-ля, Ли-ля, Ли-ля!":
- Геннадий! Гена Дресвянников! Поглядите, вот ее дочь! Вот Лилина дочь! - и указал на Крошечку, которая вся сжалась… Потому что наступила внезапная безлилийная тишина и на нее обратился страшный взгляд запавших глаз.
Но взгляд вновь повернулся как бы внутрь самого себя, а размеренный крик возобновился: "Ли-ля, Ли-ля, Ли-ля…"
Тогда Павлик Краснов, закусив губу, сам полез на дерево - неуклюже задирая ноги, цепляясь за ветки; вот он шагнул на цветущую ветвь, изгибавшуюся как раз под сучком-убийцей, и, достав из внутреннего пиджачного кармана украденную фарфоровую статуэтку, протянул ее кверху, дескать, Геша, Геша, вот она - твоя Лиля, возьми ее…