"Родители" этой книжки - "Витя Малеев в школе и дома", "Алиса в Зазеркалье", а бабушка - сказка о Семилетке. После того как Орине исполнилось семь, время ускорило свой бег, и девочка из Поселка в течение трех дней стала девушкой и женщиной. Впрочем, все это произошло не дома, а в Потусторонье, которое оказалось отражением прожитой ею жизни. Орина вместе с соседским мальчиком должна выполнить трудные задания, чтобы вернуться домой. Только вот не ошиблась ли она в выборе попутчика…
Содержание:
Часть первая - ПОСЕЛОК 1
Часть вторая - ПЕРЕСЫЛКА 26
Часть третья - НА КРАЙ СВЕТА 55
Вероника Юрьевна Кунгурцева
Орина дома и в Потусторонье
Часть первая
ПОСЕЛОК
Кажется, это был трюм. Было темно, не видно ни зги, но плеск и клекот волн за стеной явственно слышались. Ревущее море было так близко, что он невольно сжался в комок. И поняв, что трюм очень мал, он попытался переменить положение - и не смог: макушка упиралась в одну стену, подошвы - в другую (а ведь он подтянул колени к самому подбородку), за спиной была вмятина тверди, локти оказались притиснуты к бокам. Неужто корабль так мал? Или… или же это он слишком велик для судна? Он постарался припомнить, что было до этого - и не сумел. Тогда - кто он такой? И с этим возникли трудности. Рукой он ощупал лицо - бугор носа, яма рта, глаза., которыми он мигнул несколько раз. Согнул пальцы, и, разгибая их по одному - пересчитал. Пошевелил пальцами ног. Но - откуда он? И - куда плывет? И что - все-таки - было прежде? Он изо всех сил напряг мозги - и… ничего… Темный, как всё здесь, лист. Наверно, ему стерли память. Такое бывает.
Но где же выход? Он попытался на ощупь понять, из чего сделаны стенки - и тут же занозил ладонь… Так, ясно - неошкуренное дерево. Причем щели не прощупывались. Не отыскал он и двери - ни маленькой, ни большой, казалось, трюм выдолблен из цельного куска дерева… Он понюхал стенку: нос упирался в нее - сосна? Или ель? Но… что же это за потешный корабль? И… и как он здесь очутился?
Но тут снаружи что-то случилось: завыл ветер, и его вместе с еловым трюмом переметнуло несколько раз вокруг какой-то оси. Что же это?! Неужто корабль потерпел крушение - и пойдет сейчас ко дну? Волны с шумом бились о внешние стены трюма. Он заелозил руками и ногами, стараясь ударить в стенку но удары - без размаха - получались слишком слабыми, а стены были слишком прочны. Тогда он заорал: "Спасите! Эй, люди! Есть тут кто-нибудь живой? Эй, на корабле! Выпустите меня!" - Он так бился, извиваясь в тесноте трюма, что в конце концов устал и, отчаявшись, в изнеможении затих.
И вдруг ему ответили. Смачным чихом. Он оцепенел - потому что чихнули совсем рядом, в самое ухо. Может, море ухнуло в сквозину трюма?! Выходит, в трюме - течь?! Но ничего не видать: темно по-прежнему. Или там за стенками - ночь? Но если бы появилась дыра в стене - он бы ощутил движение воздуха или в трюм стало бы заливать. А ведь - ничего… Он дотянулся кончиками пальцев до уха - и пощупал: мокрые брызги от чиха.
- Кто здесь? - спросил он безнадежно и повторил вопрос несколько раз, на разные лады, чтобы послушать звук собственного - резонирующего - голоса.
- Это бочка , - ответил кто-то.
Он задрожал от радости - он мог бы поклясться, что это не его голос и не эхо его голоса - и переспросил:
- Бочка?! О, Бочка, это ты говоришь со мной?
- Я тебя не вижу , - отвечали ему невпопад.
- И я тебя , - сказал он и осторожно поинтересовался: - Разве бочки умеют разговаривать?
- Ха-ха-ха, - засмеялся невидимка. - Да нет, я не бочка. Бочка - вокруг нас. Это мы с тобой в бочке, понимаешь?
Он понял. Он отлично все понял. Он и сам уж догадывался. Значит, их замуровали - и сбросили с какой-нибудь вершины в воду. Выплывут - хорошо, не выплывут - туда им и дорога!.. Но - за что? Что они сделали?!
Так, но как же обладатель голоса поместился в бочке - тут и для одного-то места мало. И ведь он не чувствует Другого - ни рукой, ни ногой, ни спиной, ни боком, ни темечком, ничем. Он и не видит его - так же, как не видит себя. Только слышит.
- Где ты? - осторожно спросил он.
- Это ты где? Ты мне совсем не мешаешь, тут тесно, но я тебя совсем не чувствую.
- И я, - сказал он и повозился, но так никого и не коснулся - только приложился лбом о стенку.
Тут какое-то смутное воспоминание пришло ему на ум: мать и дитя, заточенные в бочке… Но - кто из них мать, кто - дитя?
- Ты - моя мать? - спросил он, смешавшись; голос Другого показался ему женским.
- Ха-ха-ха, - раздалось в ухе. - Вот уж нет.
Он заволновался: потому что уж он-то матерью быть никак не мог, он не помнил, чтобы у него были дети, он ничего про них не знал. Дай… говорил настолько низким голосом, что… Тогда - может…
- Я - твой отец?! - спросил он настороженно.
- Глупости , - отвечали ему. - Ни ты мне не родитель, ни я - тебе.
Помолчали.
- Эй, - спросил он, - а как тебя зовут?
- Я не знаю, - отвечал явно погрустневший голос.
- Вот и я…
Он хотел сказать, что тоже не знает своего имени, но вдруг вспомнил… Вернее, прямо на бархате тьмы, замуровавшей взгляд, золотыми чернилами, каллиграфическим почерком кто-то выводил светящееся слово. Это и было имя…
- Меня зовут … - начал он, но внезапно снаружи случилось что-то необратимое - знать, бочку вынесло на берег, шваркнуло о твердь и выбило дно: яростный режущий свет накрыл его с головой, ослепив и замучив.
И еще - разнобой шумов и голосов, мельтешение предметов промельки невнятных тел, какое-то стремительное движение до смерти напугали его… В конце концов он нашел выход: потерял сознание.
Глава первая
ИМЕНА
Открыв глаза, Сана огляделся в поисках обломков бочки, но их не было. Наверное, унесло водой. Но морем здесь и не пахло, в этом месте не было даже какого ни-то паршивого озерца или пиявочной лужи… Никакой воды, куда ни кинь взгляд.
Он остолбенел, обнаружив, что Берег, куда его выбросило, геометрически прост. Берег - это куб. Правда, куб не был пустым, по краям он оказался заполнен различными вещами и предметами, назначение которых ему было смутно известно. Да и куб, строго говоря, назывался по-другому: да, это жилое помещение, небольшая комната… Он огляделся: видимо, спальня… Или - детская? Первое, что бросается в глаза - спирально закрученная, могучая, толщиной в руку, проржавевшая пружина, с крючком на конце, который вдет в потолочное кольцо, на пружине висит плетеная зыбка, выстланная узорчатым рядном, с петлей для ноги. Рядом с люлькой, у стены, - железная койка, закинутая лоскутным одеялом.
В следующее мгновение он обнаружил себя сидящим на перекрестии тканых ручек зыбки, зацепленных за второй крюк, которым заканчивалась пружина, заглянул внутрь - и увидел туго запеленатого в линялую байку младенца. Ребенок высунул осторожный язычок и зачмокал, глаза приоткрылись - оказавшись сизыми, цвета дождевой тучи, - взгляд скользнул по нему, как по пустому месту, вдруг лицо младенца покраснело, исказилось, и детеныш так завопил, что наблюдатель свалился со своего поста, правда, к счастью, не расшибся.
Из световой рамы в противоположной стене вышла, поспешая, женщина в цветастом халате, включила вокруг себя яркий свет, вынула головастый сверток из зыбки, косо прижала к себе и, устроившись на койке, выпростала из-за края ткани маленькую, округлую, с голубоватым руслом вен, с протоками молочных ручьев, грудь. Сообразительное дитя мигом нашарило ртом спелую Ягодину соска. И зачмокало.
Сана - ни жив ни мертв - остался сидеть на стремени зыбки, по инерции качавшейся вверх-вниз, ожидая, что вот-вот будет обнаружен и раскрыт. Но женщина - не видела его! Хотя взгляд ее блуждал по комнате, иногда зацепляясь за него - ведь он сидел прямо перед ней. Он попробовал заискивающе улыбнуться или взмахнуть рукой дескать, привет! не пугайтесь! - но ничего у него не вышло. Махать было нечем, и улыбаться - тоже. В один страшный миг он понял, в чем причина: у него отсутствовали руки и рот… да и все остальное тоже! Выбравшись из бочки, он перестал быть человеком… Каким-то невероятным образом он ощутил, что из себя представляет: небрежно смотанную, шевелящуюся проволоку, очёски спутанных облачных нитей - все в наузах, яйцеобразный серебряный вихорь… Таким он себя понял - но, к счастью, женщина не видела его и таким. Как будто он забился в некую воздушную щель, в мышиную озоновую нору, в тщательно залатанную прореху здешнего пространства. Сана закричал - страшнее, чем голодный младенец перед тем, - но эти двое, занятые друг другом, его не услышали!