- Ах, в пору революционных потрясений что может значить разница в возрасте?
- Ты, несомненно, прав: ныне мы освобождены от формальностей.
- Кстати, состояние у дамы имеется?
- У нее свой театр, она владеет несколькими этажами этого дома, да и отложено кое-что.
- В золоте?
- Больше миллиона франков да сверх того еще миллион ей задолжал Конвент. Она, знаешь ли, не абы кто. Когда Революция победила, ее салон посещали одновременно Робеспьер и герцог Орлеанский, Марат спорил там с маркизом де Шовленом о дипломатии, Сен-Жюст ухлестывал за мадемуазель Ривьер, актрисой отменного сложения, впрочем, она предпочла Верньо. Там говорили о войне и о театре, одни замышляли мятежи, развалясь на ее выцветшем голубом канапе, между тем как парочка поодаль планировала постановку более или менее республиканского содержания, сидя на золоченых стульях и потягивая пунш…
Кем же она была, эта Монтансье? Родилась в Байонне, звалась Маргерит Брюне, но, возвратясь из неудачного путешествия на американский континент, взяла фамилию своей родственницы, торговавшей нарядами на улице Святого Роха, которая ее приютила. В ремесло комедиантки бросилась, как в омут, играла перед королем, нравилась королеве, открыла в Пале-Рояле театр, в зале Божоле, где до того показывали марионеток на ниточках, потом прикупила аркады "Кафе де Шартр", вскоре стала собственницей труппы и еще одной залы, на сей раз в Гавре. Провела несколько лет в тюрьме Птит-Форс: прокурор Шометт застукал ее за распространением медалей роялистского содержания. Баррас освободил ее после Термидора. Ныне она с успехом возглавляла труппу актеров - врагов революции, следуя в том и личным наклонностям, и вкусам времени. Эти спектакли вызывали неизбежные бурные стычки между партером и ложами, причем баталии продолжались и в парке. Мюскадены голосили:
Пробил час! Пора уж вам
Провалиться в ад, тираны!
От невинной крови пьяны -
Отправляйтесь к мертвецам!
Девицы крыли их почем зря, ведь они распугивали клиентов; эти общипанные игроки в "тридцать-сорок", искавшие утешения в кувшинчике с вином, чуть что, вскакивали с мест, дабы принять участие в общей кутерьме. Железные стулья летели в фонтан, обдавая брызгами раздосадованных прохожих. Из-за своих нескончаемых бесчинств молодые люди более не вызывали сочувствия ни у буржуа, ни даже у Монтансье, чьи монархические симпатии были всем известны.
Да и Баррасу тоже надоели мюскадены.
В годовщину Праздника Федерации, 14 июля, молодых людей из "Кафе де Шартр" ждал неприятный для слуха сюрприз: с балкона галереи Валуа вдруг грянула "Марсельеза". Они сгрудились, похватали свои дубины и, расталкивая зевак, приготовились к демонстрации протеста. Но у поющих оказались зычные голоса, они без большого труда перекрыли визг мюскаденов, когда те попытались заглушить их вызывающие куплеты своим "Пробуждением народа". Не добившись победы в состязании певцов, Сент-Обен закричал:
- С преступниками не церемонятся!
- Мятежникам смерть!
- Пойдем все к ним наверх!
- Сотрем санкюлотов в порошок!
Горячие головы созрели мгновенно. Десятка три молодых людей двинулись было на приступ здания, но тут подоспел батальон национальных гвардейцев, поднятый по тревоге лавочниками, которых этот гам вконец вывел из терпения. Они не дали противоборствующим группам сойтись и перебить друг друга. Усач-капитан приказал мюскаденам немедленно разойтись. Сент-Обен крайне изумился:
- Разойтись? Нам? С какой стати?
- Вы нарушаете порядок.
- Ну, это уж слишком! Все слышали? Мы, оказывается, источник беспорядка! Нет, господин офицер, всему виной эти поборники террора, чье пение нас оскорбляет!
- Эти люди имею право петь, гражданин.
- Я вам не "гражданин"! Будьте повежливее!
По знаку капитана гвардейцы, выставив вперед ружейные приклады, оттеснили мюскаденов в другой конец парка под насмешливыми взглядами девиц и под глумливые замечания прохожих, которым Сент-Обен предрекал:
- Царство террора опять не за горами!
Обозленные и растерянные оттого, что к ним, по их понятиям, применили недопустимо грубое насилие, мускусники забились в свое логово - в залу "Кафе де Шартр". Им хотелось успокоиться, освежившись лимонадом, но вместо этого они принялись распалять друг друга:
- Мы больше пальцем не шевельнем, когда начнут бить всех подряд!
- Конвент оскорбил нас!
- Он тайком освобождает якобинцев из тюрем, мне это сказал Ренар, работающий в "Общественной безопасности".
- Тайком? Да вы шутите, мой дорогой! Я слышал, им объявили полную амнистию.
- Надо загнать их обратно за решетку!
В этот момент на пороге кафе появился Дюссо, облаченный в красный фрак. Его трясло от бешенства, он сел было, но тут же вскочил, ибо бархатная обивка банкеток своим гранатовым цветом дурно сочеталась с его нарядом. Глотнув из бокала Сент-Обена, он объявил приятелям:
- Один безвестный депутат… Я даже имя его забыл, настолько он безвестен… Так вот: один безвестный депутат подбил Конвент поставить на голосование преступный декрет, который снова вводит в обиход "Марсельезу".
Зала взорвалась криками. Дюссо попросил тишины и продолжил:
- Вот у меня в руках текст декрета. Я его вам прочту: "Арии и гражданские песни, которые внесли вклад в победы Революции, будут исполняться музыкальными подразделениями Национальной гвардии и регулярных войск…"
- Какая гнусность!
- Погодите, еще не все, дайте мне закончить чтение этого подлого декрета… "Военному комитету поручено обеспечить таковое исполнение ежедневно силами караула Национального дворца".
- "Национальный дворец", фи! По мне, от этих якобинских выражений разит, как от падали!
- Давайте соберем все свои силы и отправимся туда!
- Все на двор Лувра! Не допустим такого оскорбления!
Воинственным маршем они прошагали через парк, пренебрегая шуточками публичных девок и грубостью продавца каштанов, бросившего им вслед: "Ну, дурни мускусные, скоро вам надерут задницу!" Они быстро добрались до Лувра, куда другие из их кварталов, объединенные тем же священным гневом, уже стекались, чтобы сорвать исполнение "Марсельезы", отныне обязательное. До полудня, нетерпеливые, злобные, мюскадены ждали караула под командованием генерала Мену, как они полагали, преданного в душе их идеям. Они тесной группой встали на пути гвардейцев, полные решимости воспрепятствовать их намерениям.
- Пусть музыканты играют "Пробуждение народа"! - скомандовал Сент-Обен.
- Я не должен следовать приказам, исходящим от вас, - с высоты своего коня отвечал Мену.
- Приказы Конвента провоцируют беспорядки!
- Мне выдали список патриотических песен, которые должны исполняться. Я подчинюсь полученному распоряжению, господа.
- Ладно, но только без "Марсельезы"!
- Она там на первом месте, господа.
- Это та самая военная песенка, под которую нас убивали!
Каждый стоял на своем. Мену хотел предотвратить побоище: он послал гренадера из своего подразделения в Конвент с просьбой уточнить приказ. Гренадер пересек двор, стал подниматься по лестнице Тюильри, а Мену все тянул время, однако ему не удавалось утихомирить ярость мюскаденов:
- Долой "Марсельезу"!
- Мы ваши инструменты на куски разнесем!
Сент-Обен сорвал с себя двурогую шляпу в форме полумесяца и с широким жестом отвесил демонстративный мушкетерский поклон. Обращаясь к неуступчивому генералу Мену, он возгласил:
- Господин барон, в память о покойном короле, чьим слугой вы некогда вступили в Генеральные Штаты, не марайте себя этой кровавой песенкой!
- В то утро в предместье я заслужил ваше доверие? Да или нет?
- Да.
- Тогда вы должны в этом деле положиться на меня.
Раздался новый взрыв криков: появился гренадер, посланный в Конвент, он рысцой подбежал к Мену и встал перед ним. Тот спросил:
- Что они решили?
- Ничего, мой генерал.
- Что за чушь ты несешь?
- Конвент предоставляет это на ваше усмотрение.
Возвысив голос так, чтобы вся орда мюскаденов слышала его, Мену объявил:
- Господа, я удовлетворю ваше желание, но прошу вас дать моим людям пройти.
Он выстроил гвардейцев в две шеренги, флейтистов вперед, и приказал:
- "Пробуждение народа".
Музыканты заиграли пресловутый мотив Гаво, и тут же молодые люди запели хором - все, кроме тех, кто кричал:
- Да здравствует генерал Мену!
- Смерть якобинцам!
Поскольку национальные гвардейцы отставили свои ружья, чтобы поаплодировать, мюскадены сочли себя победителями и поспешили в Пале-Рояль, чтобы это отметить.
В прихожей апартаментов Барраса снедаемый бешенством Сент-Обен уже готов был разобраться по-своему с невозмутимым, лысым, как колено, дворецким, который отказывался пропустить его в гостиную:
- Повторяю вам, молодой человек, что гражданин депутат не терпит, когда к нему врываются во время обеда.
- Доложите обо мне!
- Назовите ваше имя, я передам.
- У меня срочное дело!
- А мне даны указания.