Среди мирной и праздничной обстановки "Кафе де Шартр" его зеркала на стенах, зрительно увеличивая залу, отражали необычную суету, порождаемую одновременно скорбью, и беспокойством. Все столы под здешним потолком с позолоченными кессонами занимали одни мюскадены, они бродили среди колонн, расписанных сценками на более или менее мифологические сюжеты и цветочными гирляндами, они сидели и стояли, сплошь угрюмые, раздраженные. Говорили все об одном - о кончине Людовика XVII и о том, что это произошло при сомнительных обстоятельствах: газеты только что объявили о случившемся, но без особых комментариев, так что каждый был волен выдвигать свои домыслы:
- Его отравили, я в этом уверен.
- А за каким чертом, любезнейший Давенн? - осведомился напудренный верзила.
- Все очень просто. Правительство устранило ребенка, которого роялисты хотели посадить на французский трон. Одним ударом они добились того, что для волнений в Вандее и Бретани больше нет повода.
- В поводах недостатка нет! Претендентов хватает: граф Прованский, граф д’Артуа…
- Они живут в изгнании.
- И что с того?
- Можете себе представить, как они вернутся во Францию с английскими либо австрийскими полками? Вот уж была бы бесславная война!
- А на самом деле, - вмешался конторский клерк с шиньоном на макушке, - с чего бы ему умирать?
- От болезни, - буркнул кто-то.
- Если он болел, почему его от нас прятали?
- Конвент не мог не быть в курсе.
- Мне говорили, что хирург, который пользовал его, на прошлой неделе тоже помер, - вставил Дюссо. - Мне сказал об этом Фрерон собственной персоной.
- Нежелательный свидетель, друг мой. От таких избавляются.
Эта последняя реплика принадлежала Сент-Обену. Глаз у него зажил, но черную повязку, придающую ему облик ветерана, он по-прежнему носил.
- А тот врач, что он мог бы засвидетельствовать?
- Плохое лечение?
- Тела нам не покажут.
- А если бы и показали? - возразил Сент-Обен. - Кто смог бы при виде трупа подтвердить: "Да, это Людовик Семнадцатый"? Кто его видел там, в тюрьме? Даже сестра не имела с ним свиданий. Он только и виделся что с доктором.
- Которого, может, и прикончили, чтобы молчал…
- Вот теперь мы приблизились к сути.
- На что вы намекаете, дражайший?
- На то, что узник, умерший в тюрьме Тампль, уже не являлся Людовиком Семнадцатым.
- Вы хотите сказать, что настоящего принца давно уж нет в живых?
- Это тоже не исключено, однако мне видится более интересная возможность.
- Объяснитесь, Сент-Обен.
- Что, если он жив, в добром здравии и скрывается где-нибудь в Пруссии или в Лондоне?
- Только не в Лондоне, - вмешался некто в серой суконной куртке, какие обычно носили шуаны, и с четками в петлице; теперь мятежные роялисты больше не прятались, их можно было встретить в парижских кафе, где они вели свои подрывные речи.
- Почему бы и не там? - спросил Сент-Обен.
- Потому что мы у себя в Бретани непременно проведали бы об этом. Что до меня, могу вам сообщить с полной уверенностью: в Лондоне именно сейчас эмигрантская армия готовится к тому, чтобы высадиться на наших берегах. Если бы маленький король жил в Лондоне, он был бы причастен к этим приготовлениям.
Слова шуана придали беседе новый оборот. Какова она, эта эмигрантская армия? Сколько их там? Придут ли они на английских судах? Кто ими командует? Граф д’Артуа? Есть ли какие-нибудь шансы, что это нашествие увенчается победой? Готовы ли бретонцы принять этих роялистов? Этот град вопросов, на которые шуан не всегда мог дать точный ответ, оставил Сент-Обена равнодушным: он-то был неколебимо уверен, что Людовик XVII жив и прячется где-то в Европе, эти сведения ему сообщил Делормель, получивший их от самого Барраса. Пока мюскадены преисполнялись новой бодрости и веры, Сент-Обен смотрел в окно кафе на парк Пале-Рояля. Там моросил теплый мелкий дождик, заставляя прохожих и девиц прятаться под аркадами. Вдруг он увидел национальных гвардейцев, они шли строем.
- Гвардейцы!
- Это нас не касается, - обронил Давенн, поглощенный мыслями о пресловутом воинстве изгнанников.
- Солдаты Гоша уже дезертируют, чтобы уйти в леса и присоединиться к нам, - дополнил шуан, неистощимый в своих восхвалениях невидимой армии восставших, узреть которую республиканцам не дано, разве что они угодят в засаду, но тогда для них будет слишком поздно.
Сент-Обен вышел из кафе. Национальная гвардия, как всегда по утрам, оцепила выходы с дворцового крыльца через парк и по улице Божоле в надежде выловить спекулянтов и торговцев краденым, но большинство этих проходимцев, предупрежденные своими людьми, дежурившими на подходах, успели рассеяться в толпе со своими сумками денег и ворованных вещей.
К концу этого столетия, слишком щедрого на страсти и треволнения, умы стали неустойчивы. Опасаясь ненадежности настоящего, не смея воображать будущее, люди обратились к магическому, смутно прельщаясь соблазнами хаоса и примитивности. Чтобы испытать трепет ужаса, они зачитывались творениями Оссиана, ирландского барда первых веков нашей эры, заново сочиненными чрезвычайно британским эпическим поэтом Джеймсом Макферсоном, призывавшим возвратиться духом к Северу с его туманами, Северу варваров и песчаных равнин, бурых от мороза, Северу злобных призраков и колдунов, сидящих на корточках перед котлами, где варятся жабы. Людям открылось очарование старинных аббатств, но непременно разрушенных, их прельщали подземелья, пещеры, тайные ходы. В моду вошли святотатцы, изрыгающие проклятия. Глас Уильяма Блейка гремел, предрекая бурю; разум, вещал он, страж и тюремщик всего живого: "Жизнь - это Действие и происходит от Тела, а Мысль привязана к Действию и служит ему оболочкой". Появился на свет юный Вертер, самоубийца двадцати одного года; Шатобриан в своем английском изгнании с упоением вспоминал ураганы, от которых стонали камни его родного Комбура. По Европе взад-вперед раскатывали специалисты по животному магнетизму и ясновидцы. В Париже заговорили о появлении чудодейственных помад, изготовленных из костного мозга левой лапы льва. Какие-то провидцы предрекали, что в землю врежутся две раскаленные кометы.
Красная карета остановилась перед грязным наемным домом на улице д’Анжу. Из экипажа вышла мадам Тальен, за ней последовала Роза де Богарне, потом Розали Делормель, которая и привела их сюда. Они остались в своих воздушных нарядах, но надели шляпы с мягкими полями, а драгоценности сняли, опасаясь воров.
- Розали, мы не перепутали адрес? - спросила Терезия.
- Я же тебе говорила, что уже была здесь. Все точно.
- Совсем рядом с этим ужасным кладбищем Мадлен!
Речь шла о кладбище, где хоронили обезглавленных: оно было расположено на месте прежнего болота, за пределами столицы. Здесь якобинцы погребли Людовика XVI в голубом камзоле и шелковых чулках, засунув отрубленную голову между ног трупа. Но как ни пугало Терезию и Розу такое соседство, они все-таки вошли во двор здания вслед за своей приятельницей Розали. На лестнице длинной чередой томились в ожидании щеголи в перьях, бывшие маркизы, мегеры из Чрева Парижа, молодые люди с хохолками, склеенными яичным белком: на втором этаже с колодой карт в руке принимал посетителей гадальщик Мартен, безногий инвалид, который ради пущего эффекта и накопления золотых выдавал себя за итальянца, старательно имитируя акцент. Дамы присоединились к очереди.
- У Мартена невероятный дар, - говорила Розали. - Он предсказал мне богатство за неделю до того, как я встретила Делормеля.
- Да, у него репутация лучше, чем у этого квартала, - подтвердила вдова Богарне. - Я о нем слышала.
- Я, разумеется, тоже, - сказала Терезия. - Но место тем не менее отвратительное.
- Он развивал свой дар под руководством одного монаха-францисканца, - продолжала Розали. - Вы увидите: он хранит в своей гостиной череп этого монаха, увенчанный цветами мака.
Спустя всего час, ибо консультации провидец давал непродолжительные, его подручный ввел трех женщин в салон гадальщика. Впрочем, салон - чересчур роскошное слово для этой сырой комнаты, где обивка стен пузырилась между гравюрами на библейские сюжеты, изображавшими нечто напоминающее переход евреев через Красное море и суд Соломона. Мартен сидел, повернувшись спиной к единственному окну, так что посетительницы смотрели на него против света. Сидел он за длинным столом из неструганого дерева, прислонив костыли к своему стулу. У него были редкие волосы и гладкое неподвижное лицо. Его клиентки присели на колченогие стулья. Розали бросила на стол три луидора, тогда оракул оживился, перетасовал засаленную колоду карт Таро, снял и стал раскладывать карты сообразно ритуалу. Терезия хотела заговорить, но Мартен нарушил молчание первым.
- Я вижу кровь, - сказал он ей.
- Это цвет моей кареты…
- Успокойся, кровь это не твоя… Э, да ты окружена мужчинами, среди них тот, кто важнее прочих, он в Конвенте один из первых лиц… Вижу и другого, помоложе, это принц…
- Так я стану принцессой?
- Карты утверждают это.
Терезия побледнела, ей вспомнилось предсказание маленького корсиканского генерала, услышанное как-то вечером в Хижине, как приятели Барраса любили называть ее жилище. Затем пришел черед Розы. Мартен снова перетасовал карты, снял, разложил, пригляделся к ним и сказал:
- Деньги. Все время деньги. Много. Роскошные туалеты, игра, дворцы… Солдат… Он путешествует…
Мартен ткнул пальцем в карту Европы, развернутую у него на столе. Он показывал на Италию.
- А что потом? - спросила Роза.
- Ты станешь императрицей.