Мать подскочила и выхватила трубку. Призрак отца вырос перед Томасом. Позвони шерифу, подсказал старик.
- Позвони шерифу, - повторил Томас громко. - Скажи шерифу, чтобы он поехал туда и забрал ее.
- Мы сейчас приедем,- говорила тем временем мать. - Приедем и заберем ее. Скажите ей, чтобы собирала вещи.
. - Она не в состоянии ничего собрать, - неистовствовал голос. - Как вы только могли подсунуть ее мне! У меня порядочный дом!
- Скажи ей, чтоб вызвала шерифа, - заорал Томас. Но мать уже повесила трубку и посмотрела на него.
- Этому человеку я бы и собаку не доверила, - заявила она.
Томас опустошенно рухнул в кресло и уставился на стену.
- Подумай же об этой бедной девочке, - сказала мать. - У нее нет ничего. Ничего. А у нас есть все.
Они обнаружили Сару Хэм на крыльце пансиона - широко расставив ноги, она развалилась на ступеньках. Берет, нахлобученный ей на голову старухой, сполз на лоб, а вещи, побросанные кое-как, торчали из чемодана. Вдрызг пьяная, Сара бормотала что-то себе под нос. Мазок губной помады перечеркнул ее щеку. Она позволила матери поднять себя и усадить в машину - непонятно было, понимает ли она, кто ее спаситель.
- Целый день не с кем поговорить, кроме стаи чертовых попугаев, - яростно прошептала она.
Томас вообще не вышел из машины и бросил на девчонку лишь один беглый взгляд:
- В который раз говорю тебе: ей место в тюрьме. Мать сидела на заднем сиденье, держа девчонку за руку,
и не отвечала.
- Хорошо, отвези ее в гостиницу, - сказал он.
- Я не могу отвезти пьяную девочку в гостиницу, Томас, - сказала она. - И ты сам это знаешь.
- Тогда в больницу.
- Ей не нужна тюрьма, гостиница или больница. Ей нужен дом.
- Но не мой, - отрезал Томас.
- Только на эту ночь, - вздохнула старая дама. - На одну ночь.
Минуло восемь дней. Маленькая шлюшка обосновалась в комнате для гостей. Каждый день мать ходила искать ей работу и жилье, но безуспешно - хозяйка пансиона уже успела распустить слухи. Томас окопался в своей спальне и кабинете. Его дом был для него и жилищем, и рабочим местом, и храмом - таким же интимным и необходимым, как панцирь для черепахи. Он и поверить не мог, что все обернется таким кошмаром. На его лице утвердилось оскорбленное выражение.
По утрам, встав с постели, девчонка принималась петь блюзы, трепетные волны ее голоса расходились по всему дому, то взмывая, то падая, словно имитируя жаждущую удовлетворения страсть, и Томас вскакивал из-за стола и затыкал уши ватой. Но спастись от девчонки было невозможно. Она появлялась всякий раз на его пути, когда он выходил из комнаты и спускался на другой этаж. Стоило ему выйти на лестницу, как тут же появлялась она и проходила мимо, жеманно ежась, или же шла за ним, трагически вздыхая и распространяя запах мяты. Казалось, ее только подстегивает ненависть Томаса, и ей нравилось подогревать это чувство, словно оно добавляло сияния ее мученическому ореолу.
Отец - маленький, похожий на осу в своей пожелтевшей панаме, полосатом полотняном костюме, розовой рубашке, которую он упорно не позволял стирать, и узком галстучке, - появлялся, стоило только Томасу сделать перерыв в работе, и, присев на корточки, начинал дребезжащим голосом поучать его: Положи этому конец. Сходи к шерифу.
Шериф был точной копией отца, разве что носил клетчатую рубашку, техасскую шляпу и был лет на десять моложе. Такой же пройдоха, он искренне обожал старика. Томас и его мать сторонились шерифа, опасаясь стеклянного выражения его бледно-голубых глаз. Томас продолжал надеяться, что все каким-то чудом решится само собой.
Пока в доме находилась Сара Хэм, даже еда казалась ему отвратной.
- Томси меня не любит, - сказала она на третий или четвертый вечер за ужином и недовольным взглядом окинула плотную фигуру Томаса, на лице которого застыло такое выражение, словно он страдал от нестерпимой вони. - Он не хочет, чтобы я тут жила. Никому я не нужна.
- Томаса зовут Томас, - поправила ее мать. - А не Томси.
- Это я придумала "Томси", - сказала она, - по-моему, классное имя. Он ненавидит меня.
- С чего ты взяла, что Томас тебя ненавидит? - спросила мать. - Мы не из тех людей, которые кого-то ненавидят, - добавила она, будто речь шла о недостатке, искорененном несколько столетий назад.
- Мне ли не знать, когда я не нужна, - продолжала Сара Хэм. - Они даже в тюрьме меня видеть не хотели. Интересно, если я покончу с собой, понадоблюсь ли я Господу?
- А ты попробуй, и посмотрим, - буркнул Томас. Девчонка издала нечто среднее между смешком и стоном. Внезапно ее лицо скривилось, и всю ее затрясло.
- Лучший выход, - выговорила она, клацая зубами, - покончить с собой. Тогда я никому не буду помехой. Я попаду в ад и не буду мешать Богу. Но даже дьяволу я не нужна. Он выгонит меня из ада… Нет, даже в аду… - Она заревела.
Томас встал, взял тарелку, нож и вилку и отправился доедать ужин в кабинет. Больше он ни разу не ел в столовой, и мать накрывала ему на столе в кабинете. Пока он ел, отец незримо присутствовал рядом. Он появлялся, качался на стуле, оттягивал на груди подтяжки и гнул свое: Меня бы она никогда не выгнала из-за стола.
Как-то вечером Сара Хэм полоснула кухонным ножом по запястью и закатила истерику. Томас, сидевший после ужина в кабинете, слышал визг, крики, потом торопливые шаги матери. Он не шелохнулся. Первый всплеск надежды - он решил, что девчонка перерезала себе горло - миновал, когда он осознал, что в таком случае она не смогла бы так вопить. Он вернулся к своему дневнику, а крики тем временем утихли. Вскоре появилась мать, в руках она держала пальто и шляпу.
- Нам надо отвезти ее в больницу. Она пыталась покончить с собой. Я наложила повязку. Боже мой, - воскликнула она,- представь только, каким несчастным надо быть, чтобы решиться на такое.
Томас мрачно поднялся, надел пальто и шляпу.
- Мы отвезем ее в больницу и оставим там.
- И вновь доведем ее до отчаяния, - вскричала старая дама. - Томас!
Он стоял посреди комнаты, прекрасно понимая, что наступил момент, когда нужно действовать: паковать вещи, уезжать из этого дома, - но так ни на что и не решился.
Больше всего он ненавидел даже не шлюшку, а мать. Хотя врач обнаружил, что порез пустяковый, смеялся над повязкой и лишь смазал царапину йодом, все это происшествие сильно повлияло на мать. Казалось, новое скорбное бремя навалилось на нее, и это бесило не только Томаса, но и девчонку, потому что мать горевала как-то абстрактно: переживания Сары Хэм подвигли ее на скорбь по всему человечеству.
На следующее утро после неудавшегося самоубийства девчонки мать прошлась по дому, собрала все ножи и ножницы и заперла их в ящике. Она вылила склянку с крысиной отравой в унитаз и собрала с кухонного пола таблетки от тараканов. Затем зашла в кабинет Томаса и спросила шепотом:
- Где отцовский пистолет? Я хочу, чтобы ты его спрятал.
- Пистолет у меня в ящике, - взревел Томас, - и я не буду его прятать. Если она застрелится, тем лучше!
- Томас! - воскликнула мать. - Она же тебя услышит!
- Пусть слушает,- завизжал Томас- Неужели ты не понимаешь, что она не собирается себя убивать? Неужели ты не знаешь, что такие люди не кончают с собой? Неужели ты…
Мать выскользнула за дверь и плотно прикрыла ее, чтобы заставить его замолчать, и дребезжащий смех Сары Хэм проник в комнату из прихожей:
- Томси еще увидит. Я убью себя, и он будет жалеть, что так ко мне относился. Я возьму его пистолетик, его револьвер с перламутровой рукояточк-о-о-ой, - ее крик перешел в истошный мученический хохот - она явно подражала монстру из какого-то фильма.
Томас стиснул зубы. Он выдвинул ящик и нащупал пистолет. Это было наследство старика, считавшего, что в каждом доме должно быть оружие. Однажды ночью отец выпустил две пули в какого-то бродягу. Томас никогда ни в кого не стрелял. Меньше всего он опасался, что девчонка покончит с собой. Он задвинул ящик. Люди ее типа цепко держатся за жизнь, готовые извлечь выгоду из любой ситуации.
Порой у него возникали идеи, как можно было бы отделаться от девчонки, но их моральная сомнительность свидетельствовала, что исходят они от отцовского духа. Томас отвергал их. Он не мог отправить девчонку в тюрьму, пока она не совершила ничего противозаконного. Отец без всяких колебаний напоил бы ее, посадил за руль, а потом бы предупредил дорожную полицию, но Томас считал невозможным опуститься до такого. Но и отделаться от подобных, да и более неприглядных соблазнов, не мог.
Томас не питал даже слабой надежды на то, что девчонка застрелится, но днем, заглянув в ящик, обнаружил, что пистолет исчез. Кабинет запирался только изнутри. Ему было наплевать на пистолет, но его взбесила мысль о том, что Сара Хэм рылась в бумагах. Теперь и его кабинет был осквернен. Нетронутой оставалась только спальня.
Однако ночью она появилась и там.
Выйдя утром к завтраку, он даже не стал садиться. Стоя он выпалил свой ультиматум матери, глотавшей кофе со страдальческим видом.
- Я терпел это достаточно долго, - говорил он. - Теперь я ясно вижу, что тебе наплевать на меня, мой покой, комфорт, условия для работы. Мне остается только одно. Я даю тебе последний день. Если сегодня ты приведешь девчонку обратно, я уеду. Выбирай - она или я. - Он собирался еще что-то сказать, но тут его голос сорвался, и он ушел.
В десять мать и Сара Хэм уехали из дома.
В четыре часа он услышал шум колес по гравию и кинулся к окну. Машина остановилась у крыльца, пес вскочил, приветствуя ее.