Он поднял руки дирижёрским жестом, кивнул, топнул туфлей, и Вася покорно поднёс инструмент к подбородку. Пары кружились под звуки вальса "На сопках Манчжурии", пламя пошатывалось на столе, я снова чувствовал под ладонью узкую, слабую спину инфанты, пуговки лифчика. Дуновение её уст овевало меня, её ладонь млела в моей руке, а правая рука вместо того, чтобы покоиться на моём плече, упёрлась мне в грудь, не давая нам сблизиться… Вдруг она вырвалась, музыка прервалась, - иноземный гость стоял в плаще, в белом кашне, держа наготове цилиндр и перчатки. "Нет, нет, друзья, не надо меня провожать, - говорил он, озабоченно роясь в карманах, - я и так задержался… Но где же мой паспорт, вдруг кто-нибудь остановит".
Я вышел с ним в коридор. Ура, ура! - раздалось в комнате. "Ага, - проговорил гость, - вот и свет починили!" Хилая лампочка тлела под потолком, угасла, снова затеплилась и, наконец, зажглась ровным неярким светом. Из комнаты доносился патефон. Я спросил: "А что же будет со мной? Вы мне ничего не сказали".
"Вы верите в предсказания?" - возразил он. Мы вышли на лестничную площадку. Внизу слышались голоса, смех, подвыпившая компания спускалась по лестнице, хлопнула выходная дверь.
"Ей я тоже ничего не сказал. Вам не кажется, что в предсказаниях скрыта некоторая опасность? Судьба - это странная вещь… Можно ведь и накликать судьбу".
Некоторое время мы смотрели друг на друга; он как будто не решался уйти.
"Где же моя маска? (Сунул руку в карман). Нет, лучше не надо. А то ещё остановят… Так вы хотите, чтоб я и вам что-нибудь предсказал? Не хочется вас разочаровывать. У вас ничего не получится. Даже если вы наберётесь отваги. Она… как это говорится по-русски? - Он наклонился и с неожиданной грубостью прошептал мне на ухо: - Она тебе не даст. Всё, что могу тебе сказать. Иди, тебя ждут".
Я вошёл в комнату, где теперь было светло, и, превозмогая отвращение, сказал Лене, что артист желает отдельно с ней попрощаться.
После этого я присоединился к танцующим, но не вытерпел, оставил партнёршу и поплёлся в коридор. Выглянул на лестницу - там никого не было. Значит, они успели сойти вниз, она, такая болезненная, выскочила на улицу в лёгком платье. С этой мыслью я воротился в квартиру, шёл по коридору, толкнулся в дверь напротив кухни. На тумбочке в углу горела лампа под зелёным абажуром, темнела кровать. В сумраке на ковре посреди комнаты, спиной к дверям, инфанта, встав на цыпочки, обнимала гостя за шею, её губы прильнули к его губам, платье, поднявшись, подчеркнуло бёдра, я видел её высоко открытые, слишком полные для её хрупкого сложения ноги в чулках со стрелками, с приоткрывшимися резинками.
Она не слыхала, как я вошёл. Прорицатель смотрел на меня из-за её плеча и густых, тёмно-медовых, снизу подвитых волос. Всё это продолжалось минуту, не больше; но коридор показался мне до странности длинным, тёмным. Ни звука не доносилось из большой комнаты: ни голосов, ни патефона. Ощупью я нашёл дверь, вошёл. И увидел, что кое-что там изменилось. Там были другие люди. "Что вам надо? - запинаясь, спросил я. - Что вы тут делаете?" Тебя ждём, был ответ. "А как же Новый год?" Мне ответили: Новый год уже наступил.
Постараюсь всё-таки восстановить всё как можно точней. Итак: нашему гостю вздумалось попрощаться с инфантой наедине. На лестничной площадке их не оказалось, я вернулся, прошагал мимо гостиной, в коридоре было ещё несколько дверей, - вся квартира, как уже сказано, принадлежала родителям инфанты, - сунулся наугад в комнату напротив кухни, там горел ночник, прорицатель молча смотрел на меня из-за головы инфанты, она ничего не слышала. Всё это заняло несколько минут. Нам легче допустить расстройство в собственной голове, чем предположить, что планеты съехали со своих орбит; тем не менее я готов клятвенно подтвердить: то, что я увидел, - или те, кого я увидел, - не продукт больного воображения. Вообще-то говоря, всё бывает - даже то, чего не бывает. Остаётся вести себя так, словно ничего особенного не произошло. И в самом деле, ничего не изменилось. Стол стоял по-прежнему, правда, выдвижные части оказались сдвинуты, и скатерть была другая. В большой вазе увядал букет роз, новогодний презент прорицателя. (На который клюнула эта дура, подумал я мстительно). Разукрашенная ёлка стояла в углу. Звезда поникла под потолком. В углу патефон. Новостью были три светильника молочного стекла вместо шёлкового абажура. Ровный белый свет превратил лица сидящих в гипсовые маски.
Я хотел было вернуться в ту комнату.
"Ты куда?"
"Пойду позову Лену".
"Слушайте, - спросил кто-то, - а куда она делась?" "Она там", - сказал я.
"Не трудись", - промолвил старец библейского вида, в сивой бороде, с кудрями вокруг голого черепа.
Я опустился на стул.
"Знаете, - проговорил я в отчаянии, - ведь она… с ним…" "С кем?"
"С этим… - я замялся, не зная, как назвать прорицателя. - С этим циркачом. С артистом. Я их застал…"
"Какой артист, ты что-то путаешь".
Старик следил с беспокойством за моими движениями, я держал в руках тяжёлую, чёрную, всё ещё холодную бутылку, вероятно, тоже принесённую прорицателем, - это была славная Вдова Клико, о ней мы читали в книжках. Отколупнул станиолевую обёртку, взялся за петельку проволочной спирали. Осторожней, сказал дед, подальше от глаз.
"Заявился в гости, - продолжал я, отворачивая проволоку, - никто его не звал. Вы его не знаете, вас там не было…"
"Здесь, ты хочешь сказать".
Я повторил: "Вас тут не было".
"Как это так, не было?" И кто-то, как эхо, отозвался: как это не было?
Пробка выстрелила, и полилась пена.
"Ах ты, Господи, разве так открывают".
"Ну, хорошо, - я стал разливать шампанское по бокалам, - а как мы Новый год встречали, вы хотя бы помните? Какая была снежная зима".
"И сейчас снежная", - заметил кто-то.
Дед ждал, когда осядет пена. Старая женщина сидела напротив, с серыми косичками на затылке, с лицом, белым, как мел.
"Слава Богу, из ума ещё не выжили. Ведь правда?" - спросила она.
Все молча, согласно подняли кубки.
Старик продекламировал: "Вина кометы брызнул ток… Вкусно, - сказал он и погладил бороду. - Напоминает старые времена".
Я заявил, что сейчас докажу им. Не верите? - сказал я. Сивокудрый дедушка, утирая тылом ладони волосатый рот, вышёл из-за стола, старуха отложила вязанье, переваливаясь, как утка, ковыляла следом, и с ней вся компания. В пустой квартире стояла гробовая тишина, я приложил ухо к двери и услышал шорох. Мстительное чувство взыграло во мне; я проговорил вполголоса: сейчас увидите - и распахнул дверь.
Так я и знал! В зеленоватом сумраке, в углу комнаты кто-то лежал на кровати, лежали двое. Женщина на спине, закрыв глаза, он, уткнувшись в её голое плечо. Они не пошевелились, обессиленные тем, что, по-видимому, только что произошло. Я повернулся к стоящим за моей спиной, ну что, прошептал я злорадно.
"Ну и ничего", - сказал старик.
"Полюбуйтесь!"
Молча все вернулись в гостиную.
"Чем любоваться-то?" - спросила старая женщина. Сбитый с толку, я снова вышел в коридор. Заглянул в комнату.
Так уж устроен человек, что он испытывает горькое удовлетворение, когда оправдываются его худшие опасения, и - и чувствует себя обманутым, если ожидания не подтвердились. Не могу найти другую причину, кроме той, что сумрак и ревнивое воображение обманули меня. В комнате, где, как я отчётливо помнил, она стояла, обнимая за шею артиста, теперь по-прежнему светилась в углу лампа под зелёным матерчатым абажуром, смутно рисовалось ложе, любовники исчезли.
Пора, чёрт возьми, знакомиться. Я узнал старуху с косичками. Вспомнилось, как циркач говорил, что она больше похожа на Ольгу, чем на Татьяну.
"Ты была такая… - лепетал я, - пожалуй, даже ничего… миловидная…"
"Была, ну и что?"
"Активная общественница, выступала на собраниях…"
"Чего?.. - Она плохо слышала. - Что-то не помню. Да чего вспоминать".
"Всё-таки он оказался прав…"
"Кто? А?"
Чей-то голос за столом прошамкал: "Кто старое помянет, тому глаз вон".
"Предсказатель. Ладно, - сказал я, - оставим это. Расскажи о себе".
"Чего рассказывать. Рассказывать-то нечего. Жизнь прошла, и слава Богу". И снова спицы задвигались в её руках.
Я повернулся к бородатому старику: от буйной шевелюры остались белые кудерьки на висках и затылке, жёлтый череп Яши Меклера поблескивал в мертвенном свете. А я тебя тоже узнал, промолвил он, мы все тебя узнали.
Мне хотелось возразить, ничего удивительного, ведь я-то остаюсь каким был. И когда это они успели, думал я, электричество потухло во всём доме, пришёл артист из цирка Бальдони, пил водку, всё происходило этой ночью.
"Да, - проговорил я, - вот так встреча.
Я с другом праздную свиданье,
Я рад рассудок утопить!
Ты ведь был у нас поэтом".
"Был".
"Ветер жизни мечту развеет. Но оставит тебя такой…"
"Как же, как же", - сказал Яша Меклер.
"Наверно, стал знаменитым".
Он усмехнулся, пожал плечами.
"Выходит, всё сбылось!"
"Что ты хочешь этим сказать?"
Яша Меклер обернулся на сидящих, там развели руками. Он взглянул на меня с сожалением. Разлил вино по бокалам, знаешь, сказал он, я это занятие оставил.
"Поэзию?"
"Ну да. То есть не совсем. - Он объяснил: - Я переводчик. Понимаешь, перевожу. Других поэтов".
"Понимаю. Испанских?"
"Кто старое помянет!.."
"Да что это такое, - вскричал я с досадой, - мне не дают рта раскрыть!"