- Нельзя, чтобы самолеты все время находились в воздухе, - возразил Смит.
- Почему нельзя?
- Технический уход, заправка…
- Чепуха, вовсе не в этом дело. Я отлично представляю себе положение вещей. Видите вон то низкое строение, первое от нас? Это офицерская столовая. Человек десять офицеров наверняка сидят сейчас там, пьют кофе и холодный лимонад, читают американские журналы. Командир у себя в кабинете лежит на диване, слушает радио и ждет предписаний из Бахраза. Без этих предписаний ни одна машина не оторвется от земли. Обслуживающий персонал спит, часовые разморены жарой, отрядик военной охраны - он помещается по ту сторону поля - выполняет свою задачу буквально: сторожит аэродром. Никто и ничто не шевельнется здесь, покуда какой-нибудь болван в Бахразе не отдаст соответствующий приказ. Привыкли сидеть сиднем и дожидаться распоряжений. Вот эта привычка - самый для нас надежный союзник. Нужно только правильно взяться за дело - и аэродром наш…
- А как это "правильно"? - спросил Смит, по-прежнему убежденный, что без помощи окраинных племен аэродром захватить не удастся.
- Еще не знаю. Прежде всего мы должны избавиться от охраны. И действовать надо ночью. Что, эти самолеты могут ночью подниматься в воздух?
- С известным риском могут.
- Ну, мы, сделаем так, что риск будет слишком велик. Но как убрать этот отряд военной охраны - вот в чем сложность. - Гордон передал Смиту полевой бинокль, чтобы он мог разглядеть солдатские палатки, аккуратными тесными рядами выстроившиеся на дальнем конце летного поля. В центре этого полотняного лагеря находилась площадка с флагштоком посередине, границы которой были отмечены выбеленными известью камнями. Это был плац-парад, он-то и беспокоил Гордона больше всего.
- Как выманит бахразцев с их плац-парада?
- Жаль, вы не взяли с собой того бахразца, которого старый Ашик держал в цепях, - сказал Смит. - Он бы вам тут пригодился. Среди этих солдат наверняка есть революционеры всех оттенков.
- Зейн? Ну еще бы! Этот лохматый маленький догматик явился бы к ним с красным флагом в руках и сказал: "Граждане и товарищи, вставайте-поднимайтесь!" - и, глядишь, все восстали, перебили угнетателей, образовали комитет и выбрали какого-нибудь землекопа в президенты.
Смит смеялся от души; тут, по крайней мере, они были единодушны: эта чуждая идеология внушала обоим одинаковую неприязнь (а может быть, и страх). - А все-таки, - сказал он, - в этом деле Зейн мог бы оказать вам помощь.
- Помощь! - Гордон улегся на самой вершине холма, господствовавшего над аэродромом. - Слушайте, Смит, если когда-нибудь вы увидите, что я заигрываю с бахразскими марксистами в расчете на их помощь, можете пристрелить меня, как шелудивого пса!
- А что если Хамид прислушается к ним? Ведь рано или поздно они до него доберутся.
- Если Хамид к ним прислушается, можете тоже меня пристрелить, потому что мне тогда больше нечего здесь делать. Еще одно разочарование, утрата последнего, что меня привязывает к этому восстанию безумцев, - и мне останется только смерть.
Он говорил, словно вышучивал самого себя, но его светлые глаза смотрели в пустоту неотрывным, суровым взглядом. Смит поймал этот взгляд и почувствовал, что Гордон встревожен. Он никак не мог понять, почему Гордон придает такое значение идеям маленького бахразского революционера. Но было ясно, что мысль о нем не оставляет Гордона и не дает ему покоя, как будто сам маленький бахразец все время стоит рядом и теребит его. В конце концов Гордон все же отогнал эту мысль и, вдруг оживившись, сказал: - Смит! Мы захватим аэродром и преподнесем его Хамиду в дар. Наши оборванцы справятся с этим…
- Сомневаюсь.
- Ох, не убеждайте вы себя, что этот аэродром так уж страшен и неприступен. Последнее дело для бойца, если что-нибудь ему кажется страшным и неприступным. Мы возьмем его, вот увидите! Одним энтузиазмом возьмем, если нужно будет. Хотя ведь у нас же есть ваши машины.
- Но нет экипажа.
- Подготовьте - обучите людей!
- А как с продовольствием, с транспортом?
- Ну вот, вы уже готовы утопить основную цель во всяких штабных расчетах! Достанем все, что нам потребуется. А теперь поехали обратно. Если возьмем хороший темп, то завтра к вечеру уже будем в Вади-Джаммар.
Возвращаться решили кратчайшим путем - через Восточную пустыню, мимо английского нефтепровода. Это был рискованный путь, потому что в районе нефтепровода легко было повстречаться с бахразскими патрулями. И один такой патруль очень скоро попался им навстречу: четыре солдата на небольшом грузовике.
- Четыре дохлых бахразца, - сказал Гордон, глядя на приближающийся грузовик. - Может, отнимем у них машину?
- Как хотите, - устало сказал Смит.
Гордон отер пот с лица, высморкался и ударил своего верблюда палкой по шее, чтобы заставить его повернуться мордой к грузовику. - Нет, - сказал он по-английски. - Я сейчас не могу тратить время на то, чтобы убить несколько человек забавы ради. Только молчите, не говорите ничего.
И Гордон разыграл такой спектакль перед бахразскими солдатами, что те под конец рады были отпустить его на все четыре стороны. Он выдал себя за хаджи, странствующего мудреца; он поучает верующих и живет подаянием, сказал он, и если они замыслили поднять руку на святого человека и его помощника, то пусть сперва во всеуслышание отрекутся от заветов религии. Когда они стали тыкать верблюда в брюхо и засовывать ему палку под хвост, чтобы проверить, нет ли там контрабандного гашиша, Гордон осыпал их бранью, а затем, словно по волшебству, извлек из складок своей одежды книгу и пригрозил накликать на них гнев четырех джинов Джаммара. Выкрикивая эти угрозы, он яростно листал свою книгу, как бы в поисках нужного проклятия. Наконец нашел и объявил солдатам, которые тем временем перешли к верблюду Смита, что сейчас обрушит проклятие на их голову. После этого он прочитал из своей книги (это был оксфордский сборник стихов) две строфы из баллады Бернса о насекомом и начал было третью, но тут перепуганный непонятной тарабарщиной сержант не выдержал: он ударил верблюда прикладом винтовки и сказал, что хаджи может продолжать свой путь, а проклятия пусть прибережет для неверных и похитителей чужих жен и оставит в покое четырех несчастных солдат, которым и так нелегко живется на свете.
- Не всегда это вам будет сходить с рук, - угрюмо заметил Смит, когда они наконец поехали дальше.
- Что? О чем вы говорите?
- О вашем рискованном трюке - чуть ли не прямо объявлять бахразцам, кто мы такие.
- А тут нет никакого риска, - сказал Гордон. - Запомните, Смит, когда вы тычете человеку правду в глаза, она его ослепляет. Все мы в конечном счете достаточно глупы.
Но Смит слишком устал, чтобы воспринимать парадоксы Гордона. Гордон в таких поездках вел себя, словно одержимый. Человек его комплекции без труда мог много часов подряд просидеть на верблюде, зато у злополучного Смита каждый толчок отзывался во всем теле так, словно кто-то изо всех сил стукал его по затылку. Он начал отставать.
- Что, вам нехорошо? - крикнул Гордон.
- Нет, нет. Ничего. Не останавливайтесь. - Смит отстал, чтобы подоткнуть под себя полы бурнуса. У него пониже спины образовалось два больших нарыва, и его лихорадило от боли. "Плохо мое дело, - жалобно признался он самому себе. - Но будь я проклят, если слезу с верблюда и дам Гордону повод издеваться надо мной".
Некоторое время Смит еще держался, но потом, впал в беспамятство и начал бредить, и еще задолго до конца пути Гордону пришлось пересесть на его верблюда и придерживать его сзади, чтобы он не упал. Верблюд Гордона шел на поводу. Так, после пятнадцати часов пути, они прибыли в Вади-Джаммар. Гордону хотелось свалиться мешком со спины животного и раскинуть по земле затекшие руки, но он спрыгнул, как всегда, и ткнул онемелым пальцем в сторону Смита, поникшего в седле.
- Сними его и уложи в спальный мешок, - сказал он маленькому Нури, подбежавшему взять верблюда. - Только не вздумай давать ему рвотное или прикладывать горячие кирпичи. Накорми его, если он сможет есть. И мне тоже принеси какого-нибудь варева. Я голоден.
Он был голоден и утомлен, а кроме того, очутившись вновь в этом вади, он вдруг снова почувствовал, что уже тяготится безумной затеей, которая держит его здесь. Но он слишком устал, чтобы огорчаться этим, и вскоре заснул.
Долго спать ему не пришлось - его разбудила утренняя молитва Али:
- Вставай, сонливец! Посмотри, вокруг тебя всюду бог!
Лагерь еще мирно дремал на песчаном дне вади. Первые лучи солнца осветили гребень горы, сделав его похожим на нитку огромных красных бус, подвешенную к небу, и точно из бездонной чаши лилась утренняя прохлада. Гордон, глубоко дыша, прислушивался к голосам Минки и юного шейха Фахда, которые уже ссорились, несмотря на ранний час. Али сидел рядом, терпеливо дожидаясь, когда Гордон встанет.
- Где Бекр? - спросил Гордон.
- Уехал на охоту. Ва-ул прислал за ним.
- На охоту? - Гордон знал, что Бекр называет этим словом, но он только передернул плечами, словно стряхнул неприятную мысль, и присоединился к остальным, которые уже завтракали лепешками из непросеянной муки, испеченными Минкой. Потом он пошел взглянуть на Смита, который все еще лежал в бреду.
Маленький Нури ухаживал за ним, как за больным козленком, называл ласкательными именами, поднося к его губам чашку с верблюжьим молоком, упрашивал выпить хотя бы один глоток, капельку, чуточку. Он показал Гордону нарывы на пояснице Смита, сказал "мискин!.." и жалобно засопел носом.
- Принеси-ка воды, - приказал Гордон.