- В вашем поезде нет купированных вагонов, а намордник - вот, - сказал я, надевая Челкашу унизительные для него, дружелюбного пса, доспехи.
- Все равно не посажу.
Пришел начальник поезда, с брезгливой гримасой повертел мой полный билет и детский Челкаша и разрешил провезти собаку, но только в тамбуре хвостового вагона.
Семнадцать часов нам с Челкашом предстояло трястись в холодном тамбуре, и это при полупустом составе! В конце концов проводник понял нелепость такого положения и махнул нам, чтобы мы проходили в вагон.
Челкаш почувствовал всю неприязнь к нему работников транспорта и долго сидел в закутке понурый, насупившийся, а с наступлением вечера залез под стол, отвернулся к стене и заснул. Во сне он скулил и вздрагивал, и я догадывался, что его, как и меня, переполняет обида - обида за дикие порядки на нашем транспорте. Разных безбилетников за взятки в вагон сажают, перед всякими пьяными тузами даже расшаркиваются, а "братьев наших меньших" с билетами на дух не принимают. Что и говорить, нашему Отечеству еще далеко до гуманизма и милосердия.
На следующий день к вечеру мы прибыли в Могилев. Взвалив рюкзак и взяв Челкаша на поводок, я направился к автостанции.
Автобус до Белыничей, где протекала Друть, шел меньше часа, но шофер наотрез отказался нас сажать.
- Запрещено, - сказал. - Ну маленькую собаку еще туда-сюда, а такого - ни за что!
- Да он тихий пес, мы пристроимся сзади, нас никто и не увидит, - объяснял я.
- Вот еще, с собаками! - возмутилась какая-то пассажирка. - У меня дети, еще покусает!
До самого отхода автобуса я уговаривал шофера, но он согласился нас взять только после того, как я пообещал приличную надбавку к билетам.
Я ехал в автобусе и рассуждал: "И откуда эта неприязнь к животным?! Сколько ни пишут в газетах, ни говорят по телевидению - все одно. Не мешало бы ввести в школах предмет "Защита окружающей среды и животного мира", чтобы с детства прививать любовь ко всему живому. Все дети тянутся к животным, а взрослые частенько убивают это влечение, им мерещатся заразные болезни и агрессивные намерения собак и кошек. А между тем ни одно животное ни с того ни с сего не бросится на человека, тем более на ребенка. Этого природного табу придерживаются даже дикие хищники…".
Было начало августа. Как зачин осени, летела паутина, кое-где виднелись желтеющие листья, но излом погоды не наступал: по-прежнему стояли на редкость жаркие дни.
Мы вышли из автобуса, не доезжая до Белыничей, в небольшой деревушке, где шоссе пересекало Друть. Местность была открытой, только у самого горизонта равнина переходила в подножие холмов.
Речка оказалась неширокой и мелководной, со множеством стариц, заросших остролистом. В старицах, радостно гогоча, плескались гуси.
Подойдя к воде, я скинул рюкзак и присел перекурить. Челкаш сразу искупался и начал бегать по берегу кругами - разминался после утомительной дороги. Почувствовав под собой твердую почву, он повеселел, в его глазах появился озорной блеск, пасть растянулась в улыбке. Он прекрасно знал, что теперь-то на нас никто не будет покрикивать и мы будем делать то, что захотим, без всяких ограничений.
Пока я надувал лодку, нас окружили мальчишки и обрушили на меня такое количество вопросов, что я еле успевал отвечать:
- Сколько человек берет лодка? Какая порода у собаки? Откуда вы? Далеко ли поплывете?..
Получив подробные ответы, ребята стали дотошно рассматривать наше снаряжение; потом помогли спустить лодку и дали несколько ценных профессиональных советов: на что ловить рыбу и в каких местах собирать грибы. Мы с Челкашом уселись в лодку и поплыли, а ребята еще долго сопровождали нас по берегу. Я бормотал слова прощания, а Челкаш поскуливал, подталкивал меня - никак не мог взять в толк, почему бы нам не прихватить с собой эту замечательную компанию?
Солнце село, и вокруг разлилась чуткая вечерняя тишина. Из далекой деревни слышались крики петухов, мычание коров. После городского шума эти звуки и горячий запах разогретых за день трав вселял радостное спокойствие.
Мы плыли до самой темноты. Только когда в реке отразились первые звезды, я выбрал уютный залив, окаймленный кустами тальника, и причалил.
Разбив палатку, я разогрел на костре банку тушенки; мы с Челкашом перекусили, легли в палатке на спальный мешок и уснули спина к спине.
Я проснулся поздно. Челкаша в палатке не было. Выглянув наружу, я увидел, что он сидит у воды и с невероятным интересом наблюдает, как на противоположном берегу вышагивают аисты - он впервые видел таких больших птиц и разинул пасть от удивления. Заметив меня, аисты не испугались, только замерли на мгновение, потом снова стали шлепать в прибрежных травах как ни в чем не бывало.
Челкаш поприветствовал меня сдержанно, как бы укоряя за позднее пробуждение, и сразу подбежал к котелку, со всей определенностью показывая, чем мне следует заняться. Но я сделал вид, что не понял его, спустился к реке, вошел в воду, нырнул и поплыл около самого дна. Вода была прохладная и чистая; на песчаном дне сверкали ракушки, колыхались мягкие травы. Я нежился в воде, пока Челкаш не начал сердито лаять, отчитывая меня за безрассудное, на его взгляд, времяпрепровождение - попросту отлынивание от своих непосредственных обязанностей. В самом деле, солнце стояло уже довольно высоко, уже сильно припекало, нормальные туристы были давно в пути, а мы даже еще не завтракали. Только перекусив, Челкаш простил меня за "безрассудство" и подошел мириться. В отличном расположении духа мы погрузились в наше суденышко и двинули вниз по реке.
Я был счастлив: впервые за многие годы плыл с собакой, без приятелей, и при этом не испытывал ни малейшего чувства одиночества. Теперь я не был стеснен рамками коллективных туристических правил, и мог поступать как заблагорассудится: грести сколько хочется, останавливаться где вздумается, вдоволь спать и просто бездельничать.
Но главное, что давало уединение, - более внимательно наблюдать за всем, что нас окружало. Теперь я особенно остро воспринял призывы к охране окружающей среды - то тут, то там на берегах виднелись следы варварства: порубки в молодой березовой рощице, костры в сухом чернолесье, брошенные сети, в которых гнила запутавшаяся рыба. Теперь я в полной мере ощутил чувствительность и хрупкость природы, и мне захотелось объявить все земли вне городов заповедниками. Много раз я слышал от туристов, что они не видят большой беды в одной срубленной для палатки елке. Им и в голову не приходило помножить эту елку на количество подобных палаточников, ежедневно плывущих по реке. И уж совсем им было невдомек, что вместе с этой елкой разрушился целый маленький мир, связанный с ней: владения птиц, жуков и пауков; без тенистой хвои выгорели травы, зачахли цветы, потрескались норки кротов и выползней, погибли слизняки и личинки. Да и соседние деревья начали болеть, поскольку в природе все взаимосвязанно, соединено воедино невидимыми нитями и одно без другого не может существовать.
На второй день пути мы с Челкашом догнали пластмассовую лодку. В ней сидели старичок со старушкой; оба неторопливо гребли. Метров за триста до этой лодки Челкаш вдруг вскочил, стал принюхиваться, бурчать. Тут же в лодке старичков поднялся здоровенный дог и залился басистым лаем. Поравнявшись, я поздоровался. Старички вежливо ответили и как-то извинительно объяснили свою тихоходность "созерцанием красот". И они, и я перестали грести, и некоторое время наши лодки течение несло рядом.
Старички оказались пенсионерами из Минска. Бывшие учителя, они решили посетить места, где в молодости познакомились.
- Я работал в одной сельской школе, она - в другой. Встречались на полпути, между деревень, - с улыбкой рассказывал старичок.
Охваченная романтическими воспоминаниями, старушка улыбалась, кивала, дополняла рассказ существенными подробностями - какие полевые цветы и яблоки приносил ее ухажер на свидания.
Сколько перевидал я туристов! Некоторые плывут на двухэтажных плотах, и их песни слышны на десятки километров окрест. Другие бесшумно скользят по воде в какой-нибудь изящной байдарке и на громкие приветствия попутчиков отвечают только легким кивком. Вечером того же дня мы увидели гигантскую надувную лодку, в которой находилось несколько семей, в том числе трехгодовалые дети. Юные путешественники плыли с игрушками, но уже показывали чудеса героизма: случалось вставали на борт лодки с радостными криками, делая вид, что бросаются в воду. На них были спасательные жилеты, но, конечно, после таких номеров матери шлепали отпрысков, а то и безжалостно привязывали их веревками к мачтам. На реке насмотришься таких плавсредств, такой экипировки, понаблюдаешь такие сценки - вроде побывал в театре!
На следующий день в полдень мы подошли к деревне Угольщино. Дома окружали бесчисленные огороды; земли там были не скудные, и от буйной зелени заборы прямо-таки потрескивали.
Оставив лодку в камышах, мы с Челкашом пошли в магазин - пополнить запасы продовольствия.
Наверняка жители деревни повидали немало туристов, но все равно на нас с Челкашом глазели из палисадников и окон - ясное дело, в размеренной деревенской жизни появление нового человека - событие. Меня встречали с радушной учтивостью - подробно объясняли, где магазин, когда он работает и что в нем есть.
Челкаша местные низкорослые собаки облаивали без всякой учтивости, но с некоторым недоумением, с ленцой - видимо, псы никогда не видели чужаков столь внушительных размеров. Челкаш делал вид, что не замечает собратьев, но на всякий случай искоса посматривал по сторонам - как бы кто не подкрался и не цапнул его сзади.