Одержимый, неугомонный
Тот пустырь находился на пропыленной рабочей окраине и начинался сразу же за пятиэтажками - обширная территория с буграми и рытвинами, испещренными трещинами, с топкой низиной, заросшей скрюченным хвощом. Говорили, пустырь вот-вот начнут застраивать многоэтажными домами, но пока шли разговоры, часть пустыря прибрали к рукам предприимчивые люди. Одни разбили огороды, сколотили сараи-времянки, обзавелись мелкой техникой; другие возвели гаражи-мастерские; третьи, любители пива и домино, устроили навесы, притащили столы, табуреты, после чего пустырь превратился в некий самостоятельный городок с четко обозначенными сообществами и даже со своим микроклиматом - во всяком случае, когда в жилом массиве стоял полыхающий зной и воздух был тягучий и липкий, пропитанный мазутом и выхлопными газами, там, на пустыре, тянуло ароматной прохладой.
Не каждый допускался в тот городок; на разных праздношатающихся ротозеев смотрели как на потенциальных доносчиков о самострое и частном предпринимательстве - таких чужаков быстро изгоняли с территории городка, и они глазели на пустырь издали, как бы сквозь непроницаемый занавес.
Только один человек, не состоящий ни в одном из пустырных кланов, пользовался всеобщим доверием и был желанным гостем и у огородников, и у гаражников, и даже у доминошников, которые особо бдительно оберегали свою компанию от посторонних - по идеологическим соображениям, поскольку меж собой вели опасные политические разговоры. В домах его звали Алексей Петрович, а на пустыре, в знак особого уважения, - папаша Петрович.
Он появился на окраине, когда разговоры о строительстве многоэтажек несколько поутихли и раздел пустыря шел полным ходом. Бывший фронтовик, Петрович имел интеллигентную внешность и сразу поразил всех тем, что в разговоре не употреблял нецензурных слов, а они были нормой на рабочей окраине, без них не обходились не только мужчины, но и женщины, и дети. Всегда небрежно одетый: галстук на боку, носки сползают, но празднично возбужденный, с выразительными жестами и голосом налитым силой, ироничный, вежливо-язвительный ко взрослым и чуткий, внимательный к детям, он за короткий срок сколотил вокруг себя группу подростков и предложил устроить на месте низины площадку для игры в городки.
- Ахнете, какая игра! - объявил ребятам, собрал из щепок на земле "крепость" и "письмо" и объяснил правила игры.
- Спятил старикан, впал в детство, - слышалось то и дело.
Особенно усердствовали пенсионеры, изображавшие из себя степенных мудрецов:
- Больно активный, видать на работе не сильно ломается, хребет не гнет. Уже в возрасте, а все суетится…
А дома Петровича "пилила" жена - сварливая особа с неприятным взглядом и вечно недовольной миной на лице - вечно расстроенная душа, полная противоположность мужу - во всяком случае никто никогда не видел, чтобы она улыбалась, и было трудно представить, как можно жить с такой женщиной. Но Петрович все обращал в шутку:
- Не стоит слишком серьезно относиться к женщинам, принимать их всерьез - им лучше всего удается болтовня… Жена что-то шебуршит, а я гну свое… Ну в мелочах, вроде курева, можно и уступить - отчего не уступить, от меня не убудет. Но в главном - дудки!
А главным для Петровича было жить для других, приносить окружающим пользу - такое до большинства туповатых людей доходило с трудом и особенно контрастно смотрелось на фоне деятельности "пустырников", которые только и думали о личной выгоде. Но неглупые, из числа рабочих, догадывались, откуда в Петровиче это повышенное человеколюбие - много пережив, потеряв на войне десятки друзей, он испытывал острую потребность в общении и стремился заразить людей общим делом, наглядно показать, что только общее дело способно рассеять всякие распри и вражду, оторваться от мерзостей быта, которых хватало в том рабочем районе. Не зря он говорил:
- Все мы связаны с другими людьми, хотим этого или нет.
До переезда на окраину, Петрович жил в центре города и возглавлял - ни много ни мало - производственную мастерскую в НИИ. Жадный до работы, он сам трудился неистово и от подчиненных требовал полной отдачи.
- Не люблю спокойных, - говорил. - Спокойный не может взорваться, работать на запредельном усилии. Серьезная работа требует сверхнапряжения, а его можно почерпнуть только в наэлектризованных мозгах, в горячем сердце. С холодным сердцем ничего дельного не создашь.
Эти слова звучали как лозунг - их Петрович высказал в минуту эмоционального настроя, а кое-кто думал - так говорили Ленин со Сталиным. Между тем Петрович иногда и не такое изрекал - он был мыслящий, масштабный, дальновидный и подобные сентенции выдавал не для того, чтобы оглушить эрудицией, а исключительно ради истины.
К подчиненным в мастерской Петрович подходил со своими мерками, был убежден - каждый может делать как он, просто не хочет.
- Не понимает, что здесь одного желания мало, - вздыхали некоторые, плохо освоившие ремесло или имеющие слабые умственные способности.
Другие, из числа лентяев, считали, что мастер своими завышенными требованиями и беспокойным характером вносит в коллектив суматоху, нервозность. Не раз на него писались жалобы, и директор НИИ - тоже сильная личность - просил Петровича быть терпимей и мягче, а работникам мастерской говорил:
- Ваш шеф жесток, но справедлив, и в работе практически не допускает ошибок. А то, что он резковат, ну и пусть. Когда он повышает голос, я отшучиваюсь, и вам советую.
Но недруги Петровича множились, наседали на директора - ходили к нему косяком - тот только разводил руками. А Петрович все поддавал жара - точно гонщик, который с опытом приобрел уверенность и смелее идет на риск, становился все более непримиримым, и в какой-то момент потерял чувство опасности - не сработал его инстинкт самосохранения, а может он и не имел его.
На общем собрании Петровича подвергли жестокой критике, обвинили чуть ли не в сатанинских методах. Он держал оборону в одиночку, отчаянно защищался, потом вдруг взял и написал заявление об уходе… И устроился мастером на завод, и на новом месте всех тормошил, подстегивал, никому не давал спокойной жизни.
Поменяв работу, непоседа Петрович поменял и местожительство, совершил витиеватый поворот - переехал на окраину и особенно ярко проявил себя на пустыре.
- Каждый должен заниматься спортом, - сказал он подросткам. - Особенно мужчина, чтобы при случае постоять за себя.
Они приходили на пустырь по вечерам и лопатами сравнивали бугры вокруг заболоченного места. В разгар работы Петрович подогнал самосвал с песком и несколько дней юные строители таскали песок на носилках, утрамбовывали его, размечали и цементировали квадраты…
Уже через две недели часть низины превратилась в отличную площадку с лавкой для зрителей. И начались баталии, да такие, что случалось, к играющим подключались огородники и гаражники, и уже никто не делил окраинное население на "своих" и "чужаков"; только доминошники продолжали стучать костяшками - считали свою игру более "интеллектуальной", но издали все же наблюдали за игрой.
Соорудив первую игровую площадку, Петрович принялся за вторую.
- Пора возродить и другие русские спортивные игры, - сказал и начал завозить грунт под площадку для игры в "чижа" и лапту.
Второе обустроенное место для "малого спорта", как называл народные спортивные игры Петрович, сделали быстрее - уже набили руку на земляных работах. С появлением этой "спортивной зоны" многие решили, что теперь Петрович успокоится, но не тут-то было - он вдруг вздумал устроить волейбольную площадку - к этому времени помощников у него прибавилось. Пустырь, точно гигантская мембрана, как бы передавал колебания от кипучей работы любителей спорта - эти колебания все настойчивей проникали в окраинные квартиры, будоражили жителей. Ребята приводили с собой приятелей, старших братьев, отцов. Увлеченностью, настроем на полезное дело Петрович заражал все большее количество людей, его деятельность оздоравливала атмосферу окраины; до него процветало пьянство, рабочие изъяснялись только посредством мата - теперь многим стало не до пьянок, а ругаться при интеллигентном Петровиче и вовсе выглядело дикостью; некоторые при нем даже стеснялись говорить неправду; до него подростки бесцельно слонялись по дворам, покуривали, хулиганили - теперь сразу после школы спешили на пустырь, а дома только и говорили о своем кумире и его планах насчет волейбола.
На самом деле планы Петровича, человека революционной закалки, простирались гораздо дальше - различные спортивные сооружения и футбольное поле, а конечная цель - нешуточный размах - настоящий стадион с трибунами - и это был не какой-то авантюрный романтизм, не нахальные планы, а пытливый энтузиазм, основанный на точном расчете. В отличие от разных крикунов с дикими взглядами (из числа райкомовских деятелей), которые призывали тратить время на какие-то отдаленные искания, приземленный, независимый, свободомыслящий Петрович имел четкие, конкретные ориентиры. За одни только планы Петровичу следовало бы поставить памятник, и уж, конечно, было бы справедливо, если бы людям платили деньги не только за работу, но и за идеи - как в Японии. От этих самых идей у Петровича трещала его волшебная голова, они не давали ему покоя, он спешил воплотить их в жизнь - потому и на пустырной стройке работал как одержимый, без передыха; с каплями пота на переносице носился от одной группы строителей к другой, всех подбадривал, хватался за самые тяжелые бревна, возил самые нагруженные тачки, и никто не знал, как по ночам он страдал одышкой, глотал таблетки, как его "пилила" жена.