Нас встретили как родственников, прибывших из-за границы, поселили в большой светлой комнате на втором этаже белокаменного корпуса, где в окна заглядывали пальмы, а с лоджии открывался вид на подстриженный газон и цветники; не успели распаковать рюкзаки, как принесли чай, фрукты.
- Ну что же, гулять так гулять, - потянулся Игорь. - Поживем здесь недельку, придем в себя - и домой.
Мы переоделись, вышли на улицу и сразу окунулись в многолюдье курортного городка, очутились в шумном, пестром мире: рябило в глазах от загорелых тел и ярких одежд, от красочных базаров с обилием фруктов и от многочисленных лотков. Из открытых дверей кафе доносились запахи шашлыков, цыплят табака. Мы подошли к морю и увидели пляж, забитый до отказа отдыхающими; к нему примыкали железнодорожная станция, камнедробильный завод и зловонный туалет. А рядом, за высокой изгородью, простирался полупустынный пляж и подавляли своей вызывающей роскошью здания "Интуриста" - по тому пляжу шастали парни, поигрывая то ли ключами от номеров, то ли от машин, и дефилировали девицы, оголенные без всяких пределов.
Но, войдя в море, мы сразу забыли и о плохом пляже для простых смертных, и о комфортабельном для избранных, море-то было одним для всех, спокойным и чистым… Мы доплыли до буйка и некоторое время качались на пологих волнах среди прозрачных медуз: над нами с писком носились чайки, далеко в открытом море резвились дельфины. Спустя часа два, сделав еще два заплыва, мы, ошеломленные многоголосьем и жарой, направились в столовую.
Мы шли по асфальтированной улочке, по обеим сторонам которой местные жители продавали фрукты. Были и приезжие из других городов Кавказа - они различались по номерам машин. Приезжие развернулись с размахом: в багажниках машин устроили импровизированные лавки с весами и ценниками, и продавали не только фрукты, но и босоножки, купальники, размалеванные гипсовые отливки, при этом зычно рекламировали товар, старались его всучить во что бы то ни стало - прямо за руки хватали отдыхающих, Некоторые, поглаживая "Жигули" со множеством дополнительных блестящих штуковин, зазывали прокатиться в экзотические места, но запрашивали астрономические суммы.
После строгой, величественной природы мы попали в какую-то безалаберную круговерть. Там, в горах, в приютах, между нами и туристами была открытость, душевность, в основе наших отношений лежала человечность, а здесь… Поэтому мы несказанно обрадовались, когда на турбазе встретили туристок, с которыми ехали из Солоха. Они гладили платья на веранде - готовились к танцам. Увидев нас, отложили утюги, сбежали по ступеням.
- Ой как хорошо, что мы вас встретили! Здесь все сами по себе, до нас никому нет дела. Нас поселили в этот барак… Ой, надо же - знакомые лица! Так приятно! А вы где устроились?
Игорь кивнул на двухэтажный корпус и сразу полез за сигаретой, устыдившись наших привилегированных хором.
- Знаешь что, пойдем-ка к директору и откажемся от "люкса", - сказал я, когда мы отошли.
- Я только хотел это предложить. И скажем ему все как есть.
Мы не вошли, а ворвались в кабинет.
- Вот что! - изрек Игорь. - Мы действительно журналисты, но здесь не по заданию. Цели у нас были другие - мы просто шли по горам… и невольно стали свидетелями конфликта между начальниками приютов и работниками заповедника. Мы поняли, что и те и другие в общем-то хорошие люди. Но что ж получается? Банка тушенки определяет государственные дела?! Теперь нам ничего не остается, как написать об этом позорном факте.
- Мы вам благодарны за то, что вы нас приютили, - сухо добавил я. - Но этот "люкс" нам ни к чему. Поселите нас к рядовым туристам.
Выпалив все это, мы ушли, довольные собственным благородством.
Мы засыпали в "бараке" под музыку с танцплощадки: слышались выкрики, смех, а перед глазами все еще стояли тропы, палатки у подножья гор, костры…
Два дня мы пробыли в Дагомысе. На третий день я решительно сказал Игорю:
- Ты как хочешь, а мне здесь надоело.
- Честно говоря, мне тоже, - откликнулся Игорь. - Поехали-ка в Адлер, в аэропорт.
Когда самолет развернулся и взял курс вдоль моря, я заглянул в иллюминатор. Далеко внизу проплывали сине-зеленые холмы и отдельные вершины с белоснежными шапками, появлялись и вновь исчезали блестевшие нити рек, мелькали точки селений. Я смотрел в иллюминатор, и меня сильно тянуло в горы - бесспорно, что-то я оставил там, частицу своего сердца, что ли…
- Теперь некуда деваться, - подтолкнул меня Игорь. - Придется в самом деле написать статью. Наконец-то займусь своим прямым делом. А ты статью проиллюстрируешь, договорились?!
В дождливую погоду
Осень была переменчива. Вначале долго стояла теплая погода, и началось вторичное цветение трав, потом заладили дожди, а после них, как вестники предзимья, ударили морозы - по ночам каменела земля, и лужи стягивались хрупким ледком, и вдруг снова - сухие яркие дни с листопадом.
Команда пожарного катера готовила судно к зимовью: чистила палубное оборудование и штурманскую рубку, убирала инвентарь, смазывала солидолом механизмы в машинном отделении, зачехляла лафетные стволы. Навигация для матросов прошла удачно - всего два раза пришлось потрудиться: в июне откачивали воду из затонувшего буксира, а в конце лета тушили дровяные склады - тот объект немного доставил хлопот - штабеля бревен находились в конце причала среди бочек с мазутом, и огонь грозил перекинуться на горючее, но пламя вовремя отсекли пеноводной струей из кормовой пушки, а потом вместе с портовыми рабочими потушили и основной очаг.
Как только катер поставили на прикол, капитан и стармех, распрощавшись, покинули судно, а матросам до ледостава предстояло кантоваться на случай непредвиденных обстоятельств. Дежурили поочередно: сутки работали - двое отдыхали. В одну смену заступали молодые матросы - эти ребята над времяпрепровождением голову не ломали - торчали в каюте, гоняли шары на бильярде, смотрели телевизор, вспоминали лето, рыбную романтику, девчонок в клубе из соседнего металлоремонтного завода. В другую смену дежурили пожилые мотористы Никитич и Палыч, оба эксперты по части разных механизмов, фронтовики, которых связывала тесная дружба - у стариков дежурство проходило в крайнем драматизме - они жили прошлым; для них война не кончилась - вернее, давно прошла, и после нее немало всего случилось, но те четыре года перевешивали все. Теперешняя жизнь для них - всего лишь однообразные будни, а те далекие годы - настоящие суровые испытания, настоящая жизненная правда. У них были свои, особые мерки ценностей - потому и судили обо всем с высоких позиций человечности, и отметали все мелкостное, наносное, проходящее. Что особенно обижало стариков - молодежь от их разговоров отмахивалась, все, кому было меньше тридцати, смотрели на войну как на далекую забытую историю.
Никитич был спокойный, обходительный, с низким гулким голосом, на его грубоватом лице сохранилась детскость - и не только на лице, но и в душе - он с удовольствием возился с детьми и собаками.
- Я люблю детишек, - говорил. - Помниться, в Берлине был случай. Наша часть только заступила в город. Кругом развалины дымятся. Мы выбивали немцев из одного дома, вдруг слышим плач: "Мутер! Мутер!". Смотрим, на улице под перекрестным огнем годовалый ребенок… Ну я обратился к взводному: "Разрешите, товарищ лейтенант?". Подполз, взял ребенка, притащил в укрытие… Вот так и получается, война войной, а дети расплачивались. Сколько их, сирот-то, осталось. Дети, они ведь везде дети.
Палыч считался сложным человеком, правдолюбцем, который все осматривал критически, выслушивал с недоверчивым прищуром, в людях ценил здравые мысли - ему лучше было не докучать по пустякам. Случалось, молодой матрос начнет показывать силу - выжимать ящик с песком, Палыч сразу бурчит:
- Постыдно бахвалишься. Не в силе дело, а в навыке… На фронте не такие здоровяки ломались. Бывало, ночной марш-бросок километров двадцать. Запас патронов брали не по четыре сотни, а по шесть и гранат побольше. Вот тогда и проверялся человек. Смотришь, один - косая сажень, уже язык на плечо повесил, а другой - этакий хилый, невзрачного вида, оказался двужильным.
Никитич прошел автоматчиком до Берлина, имел десяток шрамов - отметин ранений. Палыч сильно хромал, у него были прострелены ноги - он служил десантником.
В теплые дни старики покуривали на палубе.
- Люблю сухие деньки, - вздыхал Никитич. - Кажись, такие же стояли, когда мы форсировали Днестр. На переправу налетели "мессеры", и одна бомба угодила в паром. Спаслись только двое: один паренек с Урала, да я…
- …А нашу группу однажды забрасывали на один мыс в Северном море, - говорил Палыч. - Да, значит… Перед рассветом шли на катере. Шли в тумане на малых оборотах… Группа была небольшая, человек десять, но ребята все отборные, бывалые. И что ты думаешь?! До места высадки оставалось мили три, не больше, и нас засекли. И ударили из орудий. Один снаряд попал в катер, и он прямо на глазах развалился пополам. Меня взрывной волной отбросило на сотню метров. Вынырнул, смотрю - вокруг обломков горит разлитое горючее, и там кто-то из наших барахтается. "Поднырни!" - ору, а он, как факел, уже без сознания… Ну, поплыл я, значит, к берегу. А куда плыть-то? Кругом туман, и на берегу немцы. "Ну, - думаю, - доплыву до берега, а там, укрываясь, как-нибудь доберусь до наших…" На третьи сутки добрался… вначале километров пять отмахал в ледяной воде, потом карабкался по осклизлым скалам и хляби. Добрался, одним словом…