Физику Вирко, который за всю жизнь не забил ни одного гвоздя (два раза пробовал - отбил пальцы), но во время строительства проявил высокие человеческие качества - благородство и порядочность (в некотором роде), брался за самую тяжелую работу (кроме заколачивания гвоздей) и, в отличие от Доменова, делал это не только когда на него глазели женщины. В опасностях обострялась его восприимчивость, но он не терял чувства меры - сам никогда не рисковал, но любил смотреть, как рискуют другие - и не терял чувства юмора - его юмор (без пошлости и циничных острот) работал безотказно, а его выдержка и обходительность сглаживали разногласия, то и дело возникающие в нашем клане. Только при закладке фундамента Вирко дал маху. Когда-то он неудачно шабашничал и, используя свой болезненный опыт, осмелился заявить:
- На таком фундаменте дом завалится, как пить дать. Возмездие не заставит себя ждать. Конечно, можно стены подпереть балками - это даже будет оригинально. Всяким ротозеям скажем, что так и задумали. Что-то вроде башни в Пизе.
К счастью, его мрачные пророчества не подтвердились.
Гидрологу Куклеву. Этот ярый противник всякой привязанности к земле, все-таки смилостивился нам помочь и по-настоящему трудился на участке, и, кажется, впоследствии изменил свои искаженные представления о застройщиках. Только напрасно он постоянно бахвалился мускулатурой и, что совсем отвратительно, мгновенно забрасывал работу, стоило появиться на улице какой-нибудь дачнице; как правило, до конца дня его больше не видели. Эти его пристрастия к женскому полу оказались настолько живучи, что не помогали никакие уговоры и угрозы. Возможно, он прикидывался ловеласом, чтобы увильнуть от работы, возможно, им и был.
Инженеру Зайцеву, который, несмотря на уважительные причины - огромную занятость на работе и в семье - несколько раз приезжал на стройку и не рассматривал это как подвиг. Сторонник непререкаемой власти, он не признавал "всякие интеллигентные штучки" (компромиссы), сразу присвоил себе полномочия прораба и дал нам понять, что быть его учеником почетно. Зайцев зычно отдавал команды, которые мы не всегда выполняли - чаще поступали наоборот, но он не рассматривал это как удар по самолюбию, поскольку убежден в своей исключительности - считает себя великим человеком, а великий человек, естественно, и должен быть великодушным. Правда, иногда Зайцев вставал в артистическую позу и произносил странные слова:
- Чтой-то вы не тем тоном со мной разговариваете, не радуетесь общению со мной?!
Понятно, в этих словах сквозила мания величия. И все же главное - своими руководящими словами ("Проверь отвесом!.. Держи угол наклона!.. Не забывай про технику безопасности! Техника безопасности - святое!") и безудержной активностью Зайцев задавал энергетический ритм работе, подстегивал других и никому не позволял отлынивать. Кстати, именно благодаря Зайцеву мы и заполучили брус. Именно он заметил, как брус выгружали из вагонов и настоял, чтобы заведующий отпустил нам высококачественный материал. Помнится, заведующий выслушал пламенную речь нашего друга и раздраженно спросил:
- Да кто у вас, в конце концов, хозяин?
- Хозяин у нас дурак! Решаю все я, а на него только оформляем, - Зайцев показал на меня и остальные друзья активно закивали.
Заведующий шмыгнул носом и выписал брус.
Что и говорить, Зайцев настоящий друг… В свой последний визит, когда уже заканчивались отделочные работы, он водрузил на крыльце российский флаг (с простыню) и сказал:
- Ну а теперь продайте дом и на вырученные деньги купите яхту, благо водохранилище под боком. Покупателя вам найду.
- Неплохая мысль, - брат вопросительно посмотрел на меня. Потом перевел взгляд на наше сооружение и погрустнел.
Дача действительно нам не нужна, но мы слишком много вложили в нее сил, слишком добросовестно ее делали, слишком много внесли в нее находок, собственных строительных законов - ведь от незнания всегда открываешь новое, уходишь от схем - короче, мы вложили в дачу душу, и она дорога нам, как лучшее из всего, что мы сделали своими руками, как деревянный памятник самим себе.
Дорога, раскаленная солнцем
Послеполуденное солнце было ярким и жгучим, в раскаленном воздухе тускло блестели неподвижные облака. От жары покрытие дороги плавилось, и на обочине виднелись стекающие сгустки асфальта. По обеим сторонам шоссе тянулись луга с бочагами, над которыми кружили чибисы, изредка мелькали поросшие травой проселки и дома под развесистыми деревьями.
Уже больше пяти часов они находились в пути, но их не покидало радостное возбуждение. Она, раскрасневшаяся, со сбитыми встречным ветром волосами, попеременно выставляла в окно руки и без умолку рассказывала о своей больнице. Он улыбался, понимающе кивал, то и дело поглядывал на свою спутницу, любуясь ее красотой и молодостью. Новизна всего происходящего наполняла его бездумным счастьем, уводила за пределы повседневности. В какой-то момент, отвлекшись, он вспомнил, что такое состояние уже испытывал, но когда-то давно, в юности, и ему стало жаль последние годы, которые прошли в монотонных буднях. "Сколько я потерял из-за вечных семейных обязанностей, из-за ложно-счастливой жизни, из-за того, что у меня не хватало духа что-либо изменить, - подумал он, и гримаса злости от своей нерешительности появилась на его лице. - Но ничего, теперь все будет иначе", - взбадривал он себя. Предстоящие беззаботные дни у моря представлялись ему праздником, с постоянными открытиями в его знакомой, необычной женщине, и открытиями во всем окружающем, поскольку он все увидит новым, просветленным взглядом.
- …Наш особняк решили реставрировать, - говорила она, - но главврач, рохля, так и не смог выколотить денег и решил сделать освежающий ремонт. Освежающий - умора! Часть палат закрыли, больных перевели в другой корпус, понаехали рабочие, просто сбили лепнину и все замазали белой краской… а люстры вообще стащили.
- Куда же смотрела охрана памятников старины?
- Хм! Эта охрана - собрание старых дев. Соберутся, охают, ахают: "Какой домик!". И ничего не предпринимают. На них надо все время давить… А наш главврач слишком мягкий человек, слабак. Всех называет "уважаемый", "милейший", а нас, медсестер, - "барышнями"… Хотите, расскажу, как я начинала работать в больнице?.. В первый день иду по коридору, вдруг меня окликнул главврач: "Пожалуйста, барышня, отвезите это в морг". Я взглянула на каталку и увидела покойника. "Я боюсь", - сказала ему. А он нахмурился: "Вы, барышня, медицинский работник или кто? И чему вас там, в училище, учили, непонятно…". И сам покатил каталку… А наш хромой Иван - видели его, разнорабочий при больнице? Этот Иван доставляет на кухню продукты и отвозит покойников в морг. Каждый раз кричит в окна больным: "Когда за вами-то приезжать?" И скалится от своего тонкого, как ему кажется, юмора. Дуралей! Кое-кто в палатах начинает смеяться, а мне всегда жутковато… К счастью, у нас редко кто умирает… А вообще этот Иван чудак. Недавно доверительно сообщил мне: "Некоторые больные бегают на ночь к любовникам. Больных шибко тянет на любовь".
Они познакомились в больнице, куда его послали на обследование желудка. Ей было двадцать три года, она выглядела полудевочкой-полуженщиной с тревожной красотой: глубокие темные глаза, лоб с челкой, выпяченные, как у негритянки, губы и тонкая, женственная фигура. Ее стремительная походка, чрезмерная живость и резкие суждения говорили о независимом нраве и уверенности в себе. Когда она разговаривала с мужчинами, в ее глазах появлялись насмешливые искорки, а пухлый рот растягивался в ироничную улыбку. Как бы ласково поддразнивая мужчин, она отпускала колкости в их адрес и заразительно смеялась, обнажая ослепительно белые зубы.
- Вы живете в упакованном, законсервированном мире, у вас сплошные условности, - сказала она ему, когда он уходил из больницы. - Живите свободно, раскованно, старайтесь делать то, что вам хочется. Положительные эмоции излечивают от всех болезней.
На следующий день он заехал за ней, и они весь вечер провели в загородном кафе, а потом он подвез ее к дому, и, перед тем как расстаться, они долго разговаривали в машине.
Домой он вернулся в полночь. Жена встретила его обеспокоено; он начал было невнятно что-то объяснять, но поморщился и, сославшись на головную боль, отправился спать.
Его жена, застенчивая и послушная, никогда не заговаривала первой, только отвечала и улыбалась; голос у нее был мягкий, уютный, домашний; в ее глазах виднелась какая-то прекрасная усталость, а в движениях - неторопливость, даже некоторую леность. Она считалась примерной женой и матерью. Они прожили вместе пятнадцать лет и за это время ни разу не расставались.
- Живем обыденно и пресно, - объяснял он своей новой знакомой в тот вечер, когда они разговаривали в машине. - Какое-то тепличное существование. Все вечера сижу дома, смотрю телевизор, проверяю уроки дочери, жена вяжет - она молчунья и тихоня. По праздникам ходим к родственникам, отпуска проводим в доме отдыха…
- Долгое, бесконечное занудство, - заключила она. - Но кто вам мешает заиметь увлечения, заниматься спортом, например? И потом, разве вы не любите свою работу, ведь вы, кажется, инженер, творчески мыслящий человек?
- Да, в душе я изобретатель. Когда-то, как говорили, имел хорошую первооснову, но повседневные заботы все как-то заглушили. Теперь я просто надежный исполнитель.
- Все вы, семейные, рабы вещей, быта, - усмехнулась она. - Благополучие, роскошь - чепуха, главное - внутренняя свобода, раскованность… Но вам еще не поздно изменить свою жизнь, - с непонятным намеком, лукаво добавила она. - Вы отлично выглядите для своих лет.