Поздно вечером я приплелся в свой номер, прилег на кровать; в открытое окно свисали ветви шелковицы, пахло цветами, с набережной доносилась музыка, веселые голоса, а мне было невыносимо тоскливо. Вдруг вспомнил Дом литераторов и подумал: "А ведь сейчас там вовсю шумные застолья… и пусть нет Коваля, зато полно других приятелей"… Меня потянуло в Москву, в привычную обстановку, к единомышленникам.
Утром доплыл до буйка. Погода стояла - лучше нельзя придумать, море было спокойным и прозрачным - даже на глубине просматривалось дно. Издали, с моря, открывался уютный поселок, обрамленный горами, причал с белоснежным катером, пестрый, прямо-таки праздничный пляж. Почему-то издали все кажется красивей, чем вблизи - когда я вышел из моря, пляж уже выглядел далеко не праздничным: кто-то жадно уминал фрукты, кто-то резался в карты… - а мне ни поговорить, ни выпить было не с кем.
Я вернулся в номер, собрал вещи, направился в административный корпус.
- Вот, решил уехать, - сказал администраторше.
- Как? Почему? Вам не понравилось?
- Наоборот, все замечательно. Просто надо ехать. Дела. Неотложные.
В Москве никто не поверил, что я пробыл на юге всего один день - ни родственники, ни соседи; приятель, которому позвонил, поверил, но обозвал "дураком".
К вечеру пришел в Дом литераторов, заказал водки; только выпил рюмку, появляется Коваль. Мы обнялись и я спросил:
- Это ты или твой дух? Ты же в Дании?
- Да ну ее! - махнул рукой Коваль. - Съездил. Скучища. Кругом чистота, все вылизано. С утра моют окна, протирают тротуарчики. Ходишь, словно среди декораций. И люди говорят, и поступают правильно, расчетливо - скучища. Налей-ка водки! В итоге я подумал: "Чего здесь высиживаю? А в Доме литераторов сейчас стариннейший друг, Ленька. Встретимся, обнимемся, разопьем бутылку". Двух дней в этой Дании мне хватило сполна.
- А мне в Планерском хватило и одного, - хмыкнул я и рассказал о поездке.
- Я тебя понимаю, - серьезно сказал Коваль. - В нашем возрасте надо ездить со своим самоваром… Но все же смешно у нас с тобой получилось. Прекрасная история. Давно не виделись называется.
Застенчивая женщина
В тот закатный час на набережной было многолюдно. От пристани только что отошел теплоход и волны с шипеньем разливались по пляжу. С противоположного берега реки тянул свежий ветер. Там, в долине, в "зеленой зоне", как ее называли местные, виднелись цветущие луга с редкими кустами тальника. По узкой лестнице из грубого кирпича Алексей спустился к воде и увидел Евгения; он сидел на камне, подперев щеку кулаком, глядя в пространство.
Они познакомились в гостинице, где Алексей остановился с гастрольной бригадой. Утром в холле Алексей взял у стойки чашку кофе и подсел за стол к мужчине, который сосредоточенно что-то писал на разложенных листах бумаги. У него была интеллигентная внешность - узкое, нервное лицо, тонкие руки и умный взгляд; время от времени он рассеянно посматривал на посетителей и снова склонялся к рукописи. Алексею показалось, что они уже где-то виделись, но он никак не мог припомнить, кто этот человек.
- Мы, кажется, уже встречались? - мужчина внимательно посмотрел на Алексея и торопливо убрал исписанные листы. - Вы ведь тоже из Москвы?
Алексей кивнул и сказал, что он пианист и приехал на гастроли.
- Ну вот, наверно, мы и встречались где-нибудь в Доме композиторов или Доме литераторов. Все мы из одной среды и рано или поздно где-то пересекаемся. Ну, давайте считать, что мы уже знакомы. Евгений Тунин. Писатель и доктор технических наук, - несколько официально сказал мужчина, но приветливо привстал и протянул руку.
Алексей назвался и, обменявшись рукопожатием, спросил:
- Как вам удается совмещать такие разные области?
- Удается.
- И вы уже доктор? Но мы, видимо, ровесники. Вам чуть больше сорока?
- Сорок три. А защитился я семь лет назад, - с какой-то мальчишеской гордостью сказал Евгений. - Но, признаюсь, охладел к науке. В принципе, все, что мог, я уже сделал. Да и у нас в науке творится черт-те что. Крупные должности занимают функционеры, а не ученые. Потому мы и отстали от Запада. Последние годы я полностью посвятил литературе, а из НИИ собираюсь уходить.
- А что вы пишете? - поинтересовался Алексей.
- Повести, романы. Видите ли, точные науки приучили меня к усидчивости, самодисциплине. Я могу подолгу жить в одном ритме, в мире своих героев. И по складу характера мне ближе большие полотна, глубокие жизненные пласты. Я люблю Достоевского, Фолкнера… И пишу философские вещи. У меня вышло три повести и два романа, - помолчав, Евгений добавил: - Думаю, я уже занял в литературе прочное место, - добавил со всей серьезностью, без всякой самоиронии.
- Простите мое невежество, но я не читал.
- Ничего страшного. В музыке я тоже многого не знаю.
- Дайте почитать.
- Хорошо. Было бы интересно узнать ваше мнение. С точки зрения музыканта. Конечно, понимаете, есть разница между замыслом и его осуществлением, но я считаю, если в произведении есть хотя бы половина из того, что хочешь сказать, - это уже неплохо… А вы, простите, выступаете с классическим репертуаром или играете современные вещи?
- Вообще я исполняю классику, а здесь буду аккомпанировать Лихачевой. У нее в каждом городе туча поклонников. Названивают с утра до вечера, букетами разбивают окна…
- Я видел ее по телевизору. Она нравится публике, но, по-моему, держится несколько манерно. Извините, конечно. Не знаю, может быть, у артистов это называется раскованностью, но со стороны это производит неприятное впечатление. Я не прав?
- Согласен с вами. Ей действительно не хватает внутренней культуры, но она еще молода. Со временем приобретет должные манеры. Ну а к вокалу у нее настоящий природный дар. Вы обратили внимание, какой голос?
- Да, голос сильный, и чувствуется, она музыкальна. Бесспорно, она выделяется на фоне всех наших микрофонных певиц.
- У нее голос с богатым диапазоном. Как у Имы Сумак. И она трудолюбивая. Вот увидите, через два-три года станет знаменитой.
- Возможно. Я в этом не очень разбираюсь, но с удовольствием сходил бы послушать ее.
- Проще простого. Вот, - Алексей достал из кармана пиджака пропуск. - Концерт будет завтра во Дворце культуры.
- Спасибо! Обязательно приду, а то здесь совсем одичал.
- Вы здесь в командировке?
- На семинаре. С докладом. Уже четвертый день торчу в этом скучном, каком-то обмороженном городе. И удобства в гостинице плохие, и кормят неважно. На этаже окурки, бутылки, прямо болото невежества… Я, знаете ли, столичный житель и привык к удобствам. Подобная полупоходная жизнь не для меня… Вот я был в Болгарии. Небольшая страна, европейский огород, а там настоящий сервис…
- У нас всюду обслуга не на высоте, - сказал Алексей. - Но, главное, исчезли понятия, издревле отличающие Россию - милосердие, сострадание, гуманизм. Их заменили хамство и грубость.
- Ну, это сплошь и рядом, - Евгений откинул голову. - Все оттого что уничтожена интеллигенция. Сейчас каждому здравомыслящему человеку ясно - трагедия России не в том, что не удалось построить светлое будущее, а в том, что не осталось личностей. Подпорчен генетический код нации. Происходит вырождение народа… На семинаре сплошь посредственности, угрюмые серые типы. А по вечерам просто не знаю, куда себя деть. Хорошо, что вас встретил. А вы здесь надолго?
- У нас всего один концерт. Так что свободного времени - хоть отбавляй. Сейчас схожу на площадку, порепетирую, опробую инструмент, и все.
Евгений кивнул на застекленную дверь в глубине холла.
- Я обедаю в ресторане. Если вы не против…
- Конечно. Вы в каком номере? Я в тридцатом.
За обедом Евгений сказал:
- Моя жена прямо помешана на музыкантах. Я понимаю ее. Ведь вы воссоздаете дух другого человека, человека других взглядов, даже другой эпохи. Своим талантом вы, один на сцене, заставляете тысячу людей в зале переживать и размышлять. Это потрясающе!
- Это доступно только большим пианистам. Хотя иногда я думаю, что эмоциональность ценнее класса. Иными словами, виртуоз с филигранной техникой проигрывает рядом со средним пианистом, но исполняющим сердцем. Искренность и правдивость важнее всего.
- А я считаю, важнее всего мысль. Достоевский был плохим стилистом, но писал о том, что потрясло весь мир… Я все перевожу на литературу, - улыбнулся Евгений. - В ней чувствую себя уверенно, а музыка все-таки для меня - недосягаемый вид искусства… Но и литература для меня не самоцель, не самовыражение. Мало только отображать жизнь или вносить художественность - это литературщина. Я за писателей, которые пытаются вселить в человека высокую нравственность, настроить его на благородные поступки.
- Без сомнения, это первостепенная задача любого творческого человека, в том числе музыканта, - согласился Алексей. - Вы сказали, что ваша жена любит музыку. Она музыкант?
- Нет, - Евгений вздохнул и сразу погрустнел. - Это у нее пунктик. Она филолог, но работает в научном журнале. Редактором. Это я устроил ее. Филологов ведь много, и сами знаете, как трудно найти подходящую работу… Если говорить честно, она немало для меня сделала. Пробивала в журнале мои статьи, правила мои рукописи. Она прекрасно знает литературу и, пожалуй, из любого мало-мальски одаренного литератора может сделать писателя. Этим я не хочу сказать, что, если бы не она, я не стал бы писателем, но она, бесспорно, способствовала моему творчеству и в какой-то мере направляла его. Но недавно мы развелись… Мы прожили вместе двадцать лет. А знакомы со школьной скамьи. Учились в параллельных классах… Иногда мне кажется, что я знаю ее всю жизнь… Наверно, вам это неинтересно. Кстати, а вы женаты?