"Куда деваться? Разбрестись по лесу, скрыться в нолях, улететь в другие страны - куда угодно! Но они сидят тут, откормленные егерем, сидят и ждут, когда их начнут вышвыривать из кустов под дуло охотников. Клацанье затвора, короткий залп - и в воздух летят перья. А потом собака приносит окровавленный труп фазана в зубах. Собака! Этот егерь знает, как натравливать друг на друга родных братьев, как разделять и властвовать. Он держит целую свору - послушные псы загоняют фазанов, они же по щелчку егерского пальца приносят в зубах подстреленные трупы. Не понимая, что вся эта потеха ведет к геноциду их же собственного племени: десятки их бродячих собратьев дохнут на электрической проволоке фазаньих загонов, чтобы беспардонные нувориши из иностранцев могли разнузданно предаваться чувству ностальгии по старым добрым временам, имитируя кровожадные замашки и обычаи английской аристократии". Еще недавно, сообщил лорд Эдвард, поместье арендовали главным образом немцы. В последнее время стали мелькать японцы-арендаторы с фотоаппаратами. Он не удивится, если в ближайшем будущем поместье оккупируют китайские коммунисты. "Чтобы на это сказал мой отец - мои предки?"
"Мой прадед был арендатором", - некстати припомнил Карваланов своих предков. Однако предки у него с лордом были разные не только по классовому происхождению: "Мой прадед был евреем. Евреям запрещалось скупать земли, и поэтому он арендовал усадьбу у русского помещика". Как будто самому себе не веря (что всегда случается, когда твое прошлое вдруг оборачивается чужим настоящим), как не верил матери отец Карваланова, инженер-партиец, Карваланов мог бы сейчас долго цитировать материнские россказни о гигантском усадебном доме прадеда с мраморными лестницами, фамильным серебром и настоящей каретой с четверкой лошадей цугом среди белорусских лесов.
"Он держал фазанью охоту у себя в поместье?" - с плохо скрытой подозрительностью поинтересовался лорд.
"Он был лесопромышленником. Продавал дерево оптом. Много, наверное, лесов загубил", - с ноткой садистической гордости ответил Карваланов. Ему пришло в голову, что он причастен к русской революции хотя бы потому, что вышел из страны, где революция уже свершилась, и очутился в стране, где революция пока что лишь угроза из далекого будущего. Он меченый - как будто шрамом прививки в детстве. Только этот невидимый шрам и спасал от кошмарной иллюзии, что он оказался перенесенным за "железный занавес" в машине времени - в дореволюционную эпоху, знакомую лишь по советским школьным учебникам.
"Что же стало с поместьем прадеда?" - спросил лорд.
"Вы что - не слышали, что в России произошла революция?" - поразился его наивности Карваланов. "Срубили вишневый сад!" Но лорд оставался глух к литературным аллюзиям:
"Я был бы готов срубить на корню весь этот лес - лишь бы избавиться от проклятых фазанов. Но мне жаль других, невинных лесных тварей. Они же останутся бездомными и неприкаянными. Каковым с детства был и я".
"Вы - бездомный и неприкаянный? в собственном поместье?" - решился наконец впрямую спросить Карваланов. Но лорд ничего не ответил. Взяв Карваланова под руку, он подвел его к краю опушки. Перед ними, внизу, как будто в тяжелой витиеватой картинной раме из ветвей бука (не отсюда ли "буколическая картина"?), предстало заросшее левитановской ряской озерцо с лебедями и, растущий из собственного отражения в озере, огромный барский дом, задрапированный диким виноградом.
"Это ваш замок?" - чуть не ахнул Карваланов при виде этого оригинала всех базарных репродукций крупнопоместной идиллии.
"Дом моего отца", - произнес лорд, как будто речь шла по меньшей мере о храме Господнем, - "а ныне - постоялый двор для нуворишей и егерей, куда мне лично вход воспрещен". И, снова подхватив Карваланова под локоть (тот даже слегка дернулся, уж слишком этот жест напоминал ухватки охранника, когда тебя ведут по коридору к кабинету следователя), лорд стал спускаться вниз по холму. Когда они оказались на лужайке перед домом, Карваланов шагнул было на гравиевую дорожку, ведущую к ступенькам главного входа с портиком и колоннадой. Лорд, однако, подталкивал его к кустам рододендронов среди почерневших облупившихся статуй у бокового фасада. Потянув за собой Карваланова, он стал огибать особняк слева, по узкой петляющей аллейке, короткими перебежками, беспокойно оглядываясь на ходу. Карваланов заметил, как в одном из боковых порталов мелькнула женская фигурка в крахмальном фартуке и чепчике с посудиной в руках - по виду явно служанка, как будто сошедшая с жанровой картины о быте дворян прошлого столетия. Она деловыми мелкими шажками стала пересекать двор и вдруг застыла как вкопанная, заметив Карваланова с лордом Эдвардом. Тот демонстративно выпрямился и чопорно ей поклонился. Женщина в чепчике покачала головой с очевидной укоризной и поспешно скрылась в доме.
"Донесет теперь про ваш визит, непременно донесет", - забормотал лорд и на редкость неаристократически выругался. В обнимку с Карвалановым, как будто скрывая его от посторонних глаз своей широкой накидкой, он подтолкнул его к гигантским итальянским окнам с задней стороны особняка, где розы были не такие ухоженные, а краска на шпалерах облупилась, в виде лопнувших мыльных пузырей в грязной ванной. Еще раз оглянувшись, лорд приник к стеклам, заслонившись от света ладошками. Потом потянул к себе Карваланова:
"Смотрите", - прошептал он. Карваланов в свою очередь расплющил нос о стекло, вглядываясь в черный провал внутри с жадным любопытством мальчишки из уличной ватаги подростков, не приглашенных в приличный дом к однокашнице на детский праздник. Из черного провала стекла, как будто наплывающими клубами тумана, стали постепенно выдвигаться контуры тяжелой кожаной мебели, сгрудившейся вокруг черного озера - лакированной крышки стола. В этом лакированном озере бродила тень - то ли отца Гамлета, то ли двух заговорщиков, застывших в оконной раме, как музейные экспонаты в стеклянном ящике.
"Здесь отец курил сигару и пил виски с гостями после раздачи убитых фазанов. Убийство ведет к убийству - между фазаном и охотником место есть лишь для загонщика", - и, оторвавшись от окна, лорд заключил этот загадочный афоризм вопросом: "Ваш отец жив?"
"Скончался от инфаркта. Третьего инфаркта. Первый инфаркт случился, когда у меня впервые произвели обыск. Второй - когда арестовали. А третий, как мне сообщили, с летальным исходом, когда меня выслали из страны. Мы оба оказались, так сказать, на том свете, каждый по-своему", - усмехнулся Карваланов.
"То есть вы послужили причиной его смерти?"
"Я из поколения тех, учтите, кто в легенде о Павлике Морозове поменялся ролями с собственным отцом: Павлик Морозов погиб, пытаясь сделать из своего отца-кулака советского человека; мой отец погиб, пытаясь сделать советского человека из своего сына-диссидента". Судя по выражению лица лорда, этот экскурс в историю советской версии эдипова комплекса остался совершенно непонятным. "Вы не хотите появляться в доме из-за вражды с отцом?" - спросил он притихшего лорда.
"Из-за вражды - с отцом?!" - Лорд передернул плечами. "Я с отцом могу встретиться лишь там", - и он ткнул пальцем вверх: "В небе. Мой отец погиб в небе. Его сбила фашистская зенитка над Ла-Маншем: короткий залп, струйка дыма, как из двустволки, и по небосклону летят оторванные крылья самолета, как фазаньи перья. Ни одна собака не отыскала отцовских останков. Тссс!" - и, снова подхватив Карваланова под локоть, лорд приложил палец к губам. Из-за угла послышался хруст гравия - шаги были четкие и размеренные, солидная походка уверенного в себе человека. С оперативностью, которой позавидовал бы любой вертухай, лорд подтолкнул Карваланова к нише в стене, втиснув его с сумкой в узкий промежуток за гипсовой вазой, а сам быстрым шагом направился, симулируя беззаботность походкой, навстречу невидимке, все громче и громче хрустящему гравием. Карваланов, не шелохнувшись, стоял, вжимаясь спиной в шероховатый камень стены. Ему казалось, что по шее, за воротник, ползет какая-то гаденькая букашка; возможно, это были просто мурашки, но он не решался даже пальцем шевельнуть. Хруст гравия стих на углу, и до Карваланова стали долетать реплики незначительного, казалось бы, диалога:
"Как себя чувствуете, милорд?"
"Прекрасно. Я чувствую себя прекрасно".
"Слегка перевозбуждены, э?" Хруст гравия выдал покачивание с пятки на носок и обратно.
"Перевозбужден? Ничуть! Просто свежий воздух - кислород, знаете ли. Чудесный день выдался, не правда ли?"
"Настоящее лето, э? Вы мне что-то не нравитесь. Я, пожалуй, загляну к вам после полудня".
"Нет никакой необходимости. Я буду работать. Просьба не мешать".