Глава 19
СЕМЬЯ
Первое время жили всё в той же комнате, что получил Тихон. И хоть ночью пустого места в ней не было, жили дружно. Чистота и порядок соблюдались неукоснительно. Пол в комнате мыли дважды в день: перед обедом и перед сном. Обед и ужин всегда в одно и то же время, все вместе за одним столом. Если кто был на работе, то ему оставляли причитающуюся порцию. Петра приняли на работу в отдел снабжения строящегося нового завода. И очень быстро дали однокомнатную квартиру в новом двух этажном доме. Елена тоже работала, но уже собиралась в декрет. Отдельная однокомнатная квартира с центральным отоплением и водой - чего ещё желать? Петро написал матери письмо, чтоб продавала дом и приезжала. Счастье казалось бесконечным. Чисто намытые стекла окон блестели на солнце. Накрахмаленные салфетки вышитыми уголками спускались с полок этажерки. Взбитые подушки на двуспальной кровати закинуты тюлевой накидкой. На кровати Анастасии из-под голубого покрывала аккуратно выглядывают сплетенные ею кружева. А между ними - детская кроватка. Подготовлена по всем правилам, не заранее, а как ребенок стал шевелиться. Анастасия не сводила глаз с невестки. Казалось, сама помолодела. Да и было ей в ту пору - сорок пять. Был бы её Ефим жив - была бы ягодка…
Родила Елена мальчика. Принесли домой, распеленали - и сердце Анастасии замерло. Будто, молодость вернулась. Настолько внук был похож на сына. Через месяц Елена вышла на работу. Отдавать Валерика в садик Петр наотрез отказался. И Анастасия осталась за домохозяйку и нянчить внука.
Подходил новогодний праздник. Наряженная ёлка украшена настоящими игрушками. Стеклянные часы показывали без пяти двенадцать. Балерина из ваты и тонкой бумаги, сверкала прозрачными блесками. А на верхушке из золотистых бусин с красной серединой - звезда. Пахнет домашней выпечкой и свежей хвоей.
Сразу после Новогодней ночи Валерик заболел. Ребёнок плакал, метался от матери к бабушке. Отец беспомощно кидался от одной к другой, пытаясь подставить свои руки. Вызвали скорую помощь и сына увезли в больницу. Елену не положили. Не положено. Так и дежурили под окнами этой больницы посменно: Елена всё свободное от работы время, Петро сменял её, когда она работала и Анастасия в пересменке между ними, а иногда и вместе с кем-нибудь из них. Состояние мальчика не улучшалось. Не определили даже диагноз. Так прошло трое суток и Петро пошел к главврачу.
- Ну что вы, папаша? Так впору мамам, да бабушкам беспокоиться. Вы же мужчина. Подождите. Пока ничего определённого сказать не могу.
- Я заберу его домой. Пусть участковый врач приходит и лечит, или положите с ним жену, или бабушку.
- Это невозможно. Ваш ребенок не единственный больной. Он лежит в палате вместе с другими детьми и мест для матерей там по нормативам не предусмотрено. Чем Ваш ребёнок лучше других? Почему мы должны делать для него исключение? Да и невозможно это, просто потому, что некуда ложить мамаш. Успокойтесь. Поставим точный диагноз, назначим курс лечения. Пройдет острый период, и заберёте своего сына. Не оставим же мы его себе. А сейчас, извините, меня ждут больные дети, в том числе и ваш сын. И она ушла.
А ещё через неделю Валерика выписали домой. Пояснив при выписке, что всё, что было возможно, сделали, и теперь дело за природой. Остаётся только ждать и надеяться. Загруженный лекарством, ребенок почти не на что не реагировал. Посоветовавшись между собой, женщины решили, что Устинья с Анастасией потихоньку, чтобы люди не знали, сходят в церковь и поставят свечку о здравии, да закажут молебен о здравии младенца батюшке. Однако идти следовало в тайне. Боялись, как бы поход в церковь матери и тёщи не навредил Петру на работе. Потому что "религиозный дурман" совсем не приветствовался властями. Мальчик слабел на глазах. Приходивший участковый врач ничего толком не говорила. И только левая ручка младенца конвульсивно поднималась и опускалась.
Единственная на весь город церковь находилась на левом берегу. Но зима стояла лютая, и Енисей уже встал. Решили, что напрямки, через протоку будет ближе и быстрее. Вышли ещё затемно. Небо было усыпано звездами, а под подошвами валенок снег скрипел и искрился в воздухе миллионами искорок. Дошли до берега, боясь заблудиться в предутреннем сумраке. Но, оказалось - с обрывистого берега, вниз, ведет протоптанная тропинка. В этот день они шли по ней первыми. Вдоль Енисея тянул прошивающий насквозь хиус. В этой леденящей мгле две женщины, согнувшись пополам, упорно шли к противоположному берегу. А под ногами снежная поземка крутила свой танец по Енисейскому льду.
Когда подошли к церкви, уже совсем рассвело. Люди, в большинстве своём пожилые, стараясь быть незаметными, черными тенями проскальзывали в двери. Народу в церкви было немного. День был будничный. И, отстояв заутреннюю службу, выполнив задуманное, Устинья и Анастасия направились домой. С собой у них были санки, так как Петру столь ранний уход из дома Анастасии объяснили тем, что она пошла к сватье за картошкой. Поэтому из церкви пришли к Устинье, достали из подполья ведро картошки, закутали в старое ватное одеяло и привязали к санкам, чтоб по дороге не падало. Немного отогревшись, Анастасия уже собралась уходить, когда в дверь вошла Мария.
- Здорова будешь, Петровна, - и, прихрамывая, прошла в комнату.
- Здравствуйте, - наклонила голову в сторону Устиньи и Акулины. Братья были на работе. Надежда уже жила своей семьей.
Перекрестилась на образа, которые по-прежнему смотрели на всех из переднего угла.
- Мария, ты бы посмотрела. Може чем поможешь? - Устинья придвинула ей табурет.
Анастасия остановилась в ожидании у порога.
- Не знаю. Зря обещать не буду. Но погоди Петровна (так по отчеству стали называть Анастасию не только родственники, но и просто знакомые), схожу с тобой. Только ходок-то я, сама видишь какой. Так что рассчитывай, придем к вам не скоро. Если не смогу помочь, то хучь участь младенца облегчу. Да и Устишка знает, тяжело мне лечить сродственников, с кем одной крови. Болею потом сильно. Ну да об чем разговор. Пошли, чего тянуть, - и они вышли на улицу.
Анастасия перекинула через грудь веревку от санок с картошкой и пошла по заснеженной дорожке. Мария, прихрамывая, слегка отстала.
Вернулись уже к обеду. В теплой комнате мерно тикали ходики. Елена сидела возле сына. За окном серый морозный день вступил в свои права голосами людей и шумом изредка проезжающих грузовиков.
Увидав вошедших, Елена встала навстречу. Измученное переживанием за сына лицо её было мраморно белым. Казалось, нет в нём ни кровинки. Кудрявые волосы, зачесаны назад, открывая высокий красивый лоб. А в глазах стояла такая боль, что даже их цвет невозможно было определить.
Мария и Анастасия разделись, прошли на кухню. Согревшись и помыв руки, Мария подошла к кроватке. Наклонившись над ней, тихо сказала:
- Дай-ка посмотрю…
Потрогала лоб, ручки, провела ладонями вдоль тела ребёнка. На щеках Марии вдруг начал появляться румянец, не тот, что был, когда пришли с мороза, а какой-то больной, ярко очерченный.
- Святая вода есть? - спросила у Анастасии.
- Ещё с прошлого крещенья берегу.
И Мария ещё заметнее прихрамывая, вышла на кухню. Елена вышла следом.
- А ты, девка, иди, побудь с дитем. Сами мы тут.
Всю сегодняшнюю ночь, чуть дремота смеживала веки, Елене виделась её младшая, умершая сестра, и она в страхе склонялась над сыном. Когда же из кухни вышла Мария с кружкой наговоренной святой воды, руки Елены онемели, и никак не желали слушаться.
- Петровна, помоги. Вишь, девка не в силах.
Анастасия подошла к кроватке. Сняла с внука теплое одеялко.
- Отойдите покель, - и Мария, наклонившись, стала умывать и что-то шептать над ребенком. Поза её становилась всё более напряженной. Иногда она поворачивалась и неестественно судорожно зевала. Окончив, она опустилась на стул у кроватки, и, сжав руки под подбородком в кулак, какое-то время сидела неподвижно. Потом встала. Наклонилась над кроваткой. Погладила мальчика по голове.
- Садись, Елена. А мы с тобой, - кивнула на Анастасию, - пойдем-ка на кухню. Водицы попью.
Елена отчетливо вспомнила соседку тётю Таню, и как она отчитывала сестру. Холодок пробежал по спине и замер на кончиках похолодевших пальцев.
- Трудно пока что определённое сказать. Но ежели будет плакать и метаться, значит организм борется с болезнью, тогда как хотите, доставьте меня к вам. Пешим ходом ещё раз такой путь мне не одолеть. Ежели успокоится и ручка биться перестанет - не жилец. Нет у него сил одолеть её. Тут уж божья воля. Более я ничем не помогу.
Подняв глаза, Мария и Анастасия увидели, что Елена стоит, держась за кухонный косяк, из немигающих глаз катятся и катятся слёзы.
К ночи ручка ребёнка биться перестала, а на рассвете он умер.
Рядом с могилкой бабушки Прасковьи, где вместе с ней были похоронены её внучка и два правнука, Петро похоронил своего первенца. Достал дубовых досок, сделал настил, на него поставили детский гробик, тоже из дубовых досок и перекрыли таким же настилом.
- Не сгниют. Чтоб земля на моего сына не давила.
Акулина внимательно следила за Петром. Делал он всё основательно. Не проронил ни слезинки. Только неровные, отрывистые движения, да голос, совсем на него не похож.
- Кулинка, Лёнку, конечно, жаль. Но вы за Петром последите. Не нравиться он мне, - Мария говорила тихо, а сама смотрела, как Петро аккуратно устанавливает узорчатую оградку на могиле сына.
- Не в себе мужик. Скажи Петровне. Кабы чего худого не случилось. По виду он с сыном как с живым обращается, - и Мария подошла к Елене.