Тут он прав. Ни ему не поведал своих планов, ни милиции. А и не прав - Гузю говорил. Но Гузь не в счет, поскольку он Вячиков напарник. Посмотрел я на кладовщика пристальнее, чтобы достать взглядом его поганую душу… И не достал. Душа ведь принадлежит ко второй сущности, а коли ее мало - потопла она под первой сущностью. Бывают люди, встречал я, у которых вторая сущность как лампа внутри, - светились они зовущим огнем. Посмотрел я на кладовщика пристально…
И мурашки с чесоткой пошли по моему телу от дикого нетерпения. Сидит передо мной гидра ползучая, а ни сказать, ни доказать, ни курчонком жареным огреть. И то: как наш последний молчаливый разговор к протоколу пришпилить? Нет, не сгодился бы я в сотрудники уголовного розыска, - нервишки не те.
И переключился на Серегу:
- Неужель прежде никогда не бывал у Вячика дома?
- Не приглашал.
- Выпивали небось?
- Раздавим емкость в заведении - и разбежались.
- Откуда же знал о его папаше, болезнях и тому подобном?
- С его слов.
- Николай Фадеич, тебе волнение противопоказано, - повторил Гузь.
И то: пусть теперь капитан волнуется и выспрашивает. А мое дело сделано - башка подставлена; мое дело теперь - болеть да трескать неуемные харчи. Да рассказывать соседу бесконечную байку про мои приключения.
- Николай Фадеич, - грустно и как-то сомнительно начал Гузь, - у меня просьбица…
- Чтобы я не волновался?
- Это само собой. А просьбица… Не говорите следователям, что меня предупреждали о Коршунке. А то они могут не так понять…
- Вполне могут, - не утерпел я от злорадства.
- А? - переспросил тревожно Гузь.
- Ваша прось-бица не стоит выеденного яйца, - успокоил я Семена Семеныча.
- Поправляйся, Николай Фадеич. Ждем на складе, - попрощался Гузь.
- Будь здоров, Фадеич. Выполняй процедуры.
- Ага, не груби врачу, сдавай мочу.
Они встали и потоптались, неуверенные, можно ли больному пожать руку. Я пошел им навстречу и протянул свои пять. Между прочим, первому Гузю - вот каким я стал двуличным, да что не сделаешь ради капитана. Семен Семеныч мою руку в своей волосатой тряс долго, но ласково и трубочку губами сложил - на этот раз в знак особой любви. Ну, я ему тоже тихонько губами чмокнул, наподобие воздушного поцелуя.
Серега мою ладошку сжал быстро и сильно, без скидки на постельный режим. Да, видать, вполсилы действовал - крепкий парень. Я оглядел его пятерню, считай, с мужеской завистью…
Не то боль черепная меня дернула, не то мысль осколком мозги прошила… Только тихонько застонал я, почти неслышно, как бы для себя, а палата белая стала еще белей, а эти два человека стали еще черней. Вздохнул я и моргнул, сгоняя с глаз туманные бельмы, - в себя приходил.
- Николай Фадеич, плохо тебе? - Гузь все приметил.
- Эх, ребята, никогда мне не было так хорошо…
- Отчего же? - все Семен Семеныч спрашивает, удивившись.
И то: мужик махонький лежит и народ честной смешит. Мужик махонький лежит без образования, без должностей, от родной бригады отстраненный, со склада выгнанный, по маковке стукнутый, забинтованный… И якобы ему очень хорошо.
- А хорошо, ребята, оттого, что сегодня я счастливый.
Они переглянулись и на меня вновь смотрят - ждут толкования.
- Счастье-то в людской любви. В друзьях, к примеру. А показалось мне, что одним другом у меня прибыло.
- Нас двое, Фадеич, - указал на ошибку в счете Серега.
- А я про капитана Петельникова говорю.
- Ну, какие вы друзья… - усмехнулся Гузь.
- У нас с ним подобные взгляды на античастицы и на антилопы.
- Что-то непонятное бормочет, - сказал тихонько Серега кладовщику.
- Очень даже понятное. Квар - антиквар, лопа - антилопа, - ответил я.
Мой начальник с моим напарником опять переглянулись. Гузь даже головой пошатал - мол, сбрендил дядя.
- Но главное, ребята, помог я капитану этого Вячика поймать.
- Он разве пойман? - совсем изумился Гузь.
- Пойман, ребята, - заверил я.
Тогда они переглянулись в третий раз согласно, поскольку мой бред не вызывал сомнений. А я еще раз внимательно посмотрел на руку Сереги, на вогнутый ноготь пальца и сказал ему с небывалой теплотой:
- Здравствуй, Вячик!
15
В теплой, хорошо нагретой палате вдруг люто похолодало. Вижу, как Серега хочет улыбнуться, а губы от крещенской стужи не в его власти. И щеки промерзли молочным льдом, как малые озера. Но я тоже, видать, лежу без кровинки.
- Фадеич, я же Сергей, - наконец сказал он.
- Оборотень, - шепнул и я на всю палату.
Гузь всплеснул руками, бросил их на грудь, к сердцу, и от него уронил на меня, на одеяло.
- Николай Фадеич, что с тобой?
Мне хотелось глянуть в лицо кладовщика - промерзло ли оно ледком страха? Но я не мог оторваться от Сереги-Вячика, как от страшенного кино, когда знаешь, что надо бы убежать, да сил уже не хватает.
- Чем ты меня бил, Вячик? - спросил я вдруг убывающим голосом.
Жутко мне стало - сильный вор, убивец и гад сидел передо мной, перед слабым и забинтованным. Что ему стоит садануть меня по голове дополнительно? И уйти своим ходом. Сосед немощен - уж коли его баба утюгом одолела… А про третьего и разговору нет.
- Фадеич, ты бредишь, - сказал Серега-Вячик не голосом, а вроде бы животом, как фокусник.
- Мы позовем сестричку, она сделает укол, и сразу уснешь, - дополнил Гузь.
А меня тут взъярило. Так-растак, кривой верстак! Я, честный мужик, подонком контуженный, лежу пластом - и не скажи. Да где я - у гангстеров в синдикате или в народной больнице?
- Тебя ноготь выдал, Вячик, - сказал я прямиком.
- Успокойся, Николай Фадеич, - посоветовал Гузь и заловил воздух ртом, как выуженный карась.
- Какой ноготь? - поинтересовался Вячик, но глаза его забегали по палате.
- На той руке, которую ты поскорее сунул в карман.
Он сделал шаг назад, к двери, не спуская с меня
глаз. Видать, боялся, что я вскочу и брошусь его ловить. Я ждал, сам не зная чего. Он еще шагнул назад, все не глядя. У меня штопором завертелся план - схвачу под кроватью бутылку с соком или банку с грибами да и запущу. Попаду не попаду, а шуму наделаю. Сестричка прибежит…
- Зря спешишь, - бросил я наобум святых, - капитан Петельников внизу по тебе тоскует.
- Прыгай в окно! - вдруг крикнул Гузь, не выдержав.
Вячик разбежался и вскочил на кровать третьего больного, поскольку она стояла в аккурат под окном. С койки Вячик шагнул на подоконник и стал рвать фрамуги, шпингалеты и замазку, - законопатили окно на зиму. Только сухой треск стоял. Он уже распахнул первую раму и взялся за вторую… Уйдет, думаю, поскольку второй этаж - для здорового парня дело пустяковое. Но тут случилось такое, какое по мне шарахнуло сильнее, чем физический предмет в маковку…
Третий наш больной, тяжело травмированный, вдоль и поперек забинтованный, всю дорогу молчавший… как подскочит! Схватил Вячика за руку, да как крутанет с высоты, да через свое плечо, да на пол… Вячик грохнулся и лежит. И тишина наступила в палате небесная при такой картине: Вячик, значит, лежит; мы с соседом приподнявшись на локти; третий, забинтованный, стоит на кровати; Гузь, бледный, как белоснежный гусь, от бессилья опустился на край моей постели… У людей немота, у стен глухота.
Но Вячик вздохнул и сел, новорожденно озираясь. Тогда и перебинтованный соскочил со своей койки и стал как бы нам фокус показывать - повязки с себя бесконечные сматывать. И чем толще в его руке вспухала марлевая бухта, тем квадратнее делались мои глаза… Ни хрена не понимаю, но глазенками моргаю.
Ас! Ученый сотрудник Леденцов, как таковой. Рыжие волосы, под марлей слежалые, рукой взлохмачивает.
- Здравствуй, Николай Фадеич, - поприветствовал он меня, будто не пробыли вместе пару суток.
- Здорово, лейтенант! - И я сделал вид, что он только что влетел в форточку.
А дверь нараспашку - чуть из проема не вылетела. Капитан Петельников ворвался, считай, как бандит хороший. Окинул своим высоковольтным взглядом палату и сразу успокоился: Вячик на полу сидит и как бы ничего не понимает; Гузь у меня в ногах сидит, и этот-то все понимает.
- Финита ля комедиа! - сказал Петельников лейтенанту на своем оперативном жаргоне.
- Так точно, товарищ капитан!
- Уведи их, машина внизу.
Леденцов, этот, считай, пацан, взял обоих под руки и повел как миленьких. Гузь кряхтел, а Вячик плечо оглаживал. И не попрощались со мной.
Петельников подсел ко мне с хитрой ужимкой:
- Как самочувствие, Николай Фадеич?
- За еловую чурку меня держите? - надулся я.
- Что такое? - прикинулся капитан росомахой.
- Коли аса подложили, так про Серегу знали.
- Не знали, а подозревали. А ты вот как догадался?
Я рассказал про не туда вогнутый ноготь, про память свою дурацкую, только сегодня очнувшуюся. И так далее и в том же направлении.
- А ты как смекнул, капитан?
- Разные были соображения. Странным показались совпадения - два молодых парня, примерно одного возраста, одного роста, и оба работают по полсмены. Ну а когда один якобы сбежал, то глянули мы попристальнее на второго. Ты глянул, Николай Фадеич?
- Глянул.
- И что обнаружил?
- Ноготь.
- Это уже особая примета. А не заметил вмятые полосочки в волосах от ушей до глаз?
- Шрамы?
- Нет, от очков. Он же носил их по полдня. А не заметил красноты на верхней губе? Раздражение от клея, которым лепил усы. Ну и так далее.
- Зоркие вы ребята, - похвалил я, поскольку ребята они ушлые.