- Давай вкусим, а уж опосля я выскажусь вслух.
Заедали дарами природы и моим гостинцем - красной рыбой мойвой, которая в банках краснеет от томата. Пища с напитками добротная, но, видать, у Павла в животе все это дело съершилось, отчего он заядло так спросил:
- Марию на королеву разменял?
- Какую королеву?
- Живут такие бабы-королевы: накормят, напоят и спать уложат…
Глупость кричит, а ум молчит. Зря молчит-то: с дружком сижу.
- Какая, Паша, королева, ежели мне шестьдесят.
- А у городских от сидения на мягких диванах дурь до смерти играет.
Не любит он городских, есть в нем это. Дармоедами считает.
- Ты же ведь знаешь, Павел, что я тридцать лет под машиной пролежал.
Сказал я, а зря. Как спичку к соломе поднес. Чихнул Паша по-своему - научился он чихать, будто собака воет. Отвыл, значит, и пошел черт по бочкам:
- У тебя костюмная пара на выход есть?
- К примеру, целых две.
- Облачаешься?
- К нужному моменту.
- А я, бабка-ёжка, в одна тысяча каком году не помню приобрел костюмчик чистой шерсти, двубортный… И висит в шкапу, как та икона в углу.
- Чего так?
- Куда я тебе его надену? На улице грязища по колено, в клубы я не ходок, а сидеть на лавке можно и в портках.
- Дороги-то со временем протрамбуют…
- Чего дороги? Ты опосля работы водичкой горячей полощешься, печку газовую поджигаешь, газетку в руки… Тебе опосля работы делать ни хрена. А наши мужики с бабами придут с ферм-полей да за скотину, за огород, за дрова. Ну, бабка-ёжка!
Эта бабка-ёжка была сказана не мне, а моей стопке, полной и прозрачной. В его словах правда имелась, но и я знал слова с правдой. Выпили по третьей. Я выпью, крякну, закушу. У Павла другая натура - выпьет, закусит, а потом крякнет.
- Электричество откуда? - спросил я. - Телевизор откуда? Махонький приемник? Одежа вся? А вот эта вилочка с груздочком из какого металла? А рыба мойва откуда?
Павел чихнул с подвывом на всю избу и подскочил, будто ему ошпарило седалище. А он и верно - хватился за него да еще и похлопывает, как бы тому жарко. Гляжу, пар оттуда валит белый. Дорого обошелся Павлу чих - наподдал он электрический самовар, и произошло расплескивание.
- Сядь в кадушку с колодезной водой, - посоветовал я.
А Павел ткнул меня в грудь перстом, как той самой вилкой из городского металла:
- А у городских совесть где?
- А где?
- У бабуси в ерунде!
У меня щеки закололо - это кровушка прилила. Я их потер, разгоняя ее, кровушку.
- Поскольку я городской, так получаюсь вроде как без совести?
- Обронил ты ее в эту… в городскую унитазу, - подтвердил Паша.
Я встал легко, самостоятельно и сгреб свой горбовик. Ум кричит, а глупость молчит. То есть наоборот.
- Коль!
- А?
- Ты куда?
- На попутку, Паша.
- А чай пил?
- Нет, не пил.
- Бабка-ёжка, без чаю черти укачают.
По чашке грузинского чая номер триста мы выпили молча. Врать не буду, с малиновым вареньем. А потом Паша на меня как бы облокотился. А я на него как бы оперся. Тогда он зашелся на всю Тихую Варежку:
Всего горя не приплакать,
Всей тоски не притужить.
Ну а уж я грохнул подальше, до свиносовхоза:
Не лучше ль половиночку
На радость положить?
2
На новом месте сплю я пугливо.
Комар ныл в ухо, как зануда какой. За окошком кто-то вздыхал по-коровьи - не земля ли весенняя? Павел храпел вроде хорошего компрессора. Пол с чего-то поскрипывал: не подметает - вот и завелись всякие привидения. Под утро соседский петух стал выходить из себя. А потом разорались несмазанными глотками эти самые гуси - к воде шастали…
Я вышел на крыльцо и сперва глянул на озеро, а вернее, оно само на меня глянуло своим окоемным простором. Господи, все горело без пламени и дыма… Солнце над водой, вода под солнцем, а травка молодая зеленым блеском растеклась по берегам.
Чего это? Аж в носу засвербило и к глазам пошло. Запах, что ли, лег на душу?.. Мокрой земельки, деревенской, из-под копыта. Водицы свеженькой, с рясочкой. Бревна смолистого. Тополя клейкого, - березам еще рано.
Жил я, поживал в городе, а душа-то ничего не забыла.
- Зачем носом сопишь? - спросил Павел, прищуривая свои щелочки от солнца.
- Землю нюхаю.
Тут я увидел в небе чудо - размашистая птица давала круги над избой. Сама белая. Ноги длинные, как из проволоки. Не летает, а плавает.
- Что за цапля? - спросил я.
- Аист разведует.
- Чего разведует?
- Как люди повстречают.
- А он чего - сомневается?
- Еще бы не сумлеваться… Гоняют их. В прошлом годе Федька Лычин пальнул в них из двухдулки.
- С какой такой целью?
- Бают, пожары от них. Головешку может заволочь в гнездо…
Аист как бы положил крылья на воздух, и его несло по небу своим ходом без всякого шевеления. Загадочная птица, неестественная.
- Никак он твой облюбовал?
- Пустая хлопотня. Крылья-то у него двухметровые. В ветках не размахнуться. Ему бы плоский столбик.
- Паша, дай-ка ножовку…
Как был, в рубахе, полез я на тополь. Сперва на заборную перекладину, потом на острую частоколину, там на тополиный нарост, а уж выше пошли толстые суки чуть не лесенкой. Пыхчу, но лезу, не спешу. Почки липкие давлю - запах, прямо надо сказать, как у одеколона для бритья.
- Не сверзнись, - подсказал снизу Павел, который и вовсе стал лысым малюткой.
Как только дерево потоныпало, а макушка приблизилась, я сел на сук и отдышался. Хорошая развилка - пять лесин толщиной в мою руку отходили от ствола равномерно вроде колесных спиц. Тут гнезду и быть.
Я вынул из кармана проволоку и обвязал все пять лесин так, что вышло подобие паутины. Приноровив ножовку, стал пилить ствол у самой основы этой развилки. И не удержал, спиленный-то, много было еще наверху, - полетела моя вершина наземь. Зато плацдарм был готов: круглый пенек и пять суков, проволокой перетянутые. Суками-то их надо было еще сделать. Я опилил каждую лесину, отступая метр от ствола.
А ветки не выбрасывал - клал на мой плацдарм да уминал, да потом обнаглел, поднялся во весь рост и утоптал. Вот теперь плацдарм, вот теперь плоскость.
Спускаясь, я приметил, что лысина моего Паши закурчавилась черными волосами. Сойдя наземь, узрел, что вместо Паши стоит бабенка плотного телосложения лет пятидесяти, в которой я опознал его соседку.
- Если нет ошибки, то вы есть Анна?
- Не страшно в ваши лета лазить по-обезьяньи, Николай Фадеевич?
- А какие такие мои лета? - удивился я, вытягивая ножовку из-за ремня брюк.
- Так ведь, наверное, как и мои, - засмущалась она, словно красная девица с пряником.
- Муженьком не обзавелись? - полюбопытствовал я просто так, поскольку стоял на воздухе.
- Я, Николай Фадеевич, корову завела…
- Оно, конечно, лучше, - согласился я.
Только это Анна колупнула носком резинового сапога влажную земельку… только это я хотел сказать насчет приятной погоды… как с крыльца гаркнул незнакомый и даже нечеловеческий голос:
- Кольк, иди сегоднякать!
- Как? - не понял я.
- Завтракают завтра, а сягоднякают сегодня.
Анну как в озеро сдуло. Я глянул вверх - не Анну
искал, а смотрел аиста. Его не было ни на моем плацдарме, ни в синем небе. Не оценил, подлец, моих душевных усилий…
Сев к столу, Павел оторвал у емкости жестяную головку.
- Нужен ему твой пенек… Он лучше поглотает лягушек в болоте.
- Паша, я не приму.
- Ай заболел?
- Хватит, вчера отпраздновали встречу…
Павел-то непьюшка. Из-за меня бутылку выставил,
поскольку гость. Ну и спрятал ее в шкапчик на покой. А я смекнул, почему он вместо завтрака сегоднякает. Супчик выставил, сваренный опять-таки ради гостя. Значит, так: вода, резаная картошка да мною привезенные сосиски, которые он резал ножом на две поперечные половинки. Эти сосиски плавали себе, как в проруби.
- Паша, мне охота пожевать продуктов натуральных, - сказал я, берясь за грибочки с огурчиками.
- В городе-то едите одни протезы…
Так мы и сегоднякали. Он ел городские сосиски, а я деревенские груздочки, похожие на помятые шляпы. Вот чай номер триста пили мы оба, поскольку чай есть напиток застольный, грузинский.
- Ты на нее не пялься, - сказал Павел как бы самовару.
- На кого?
- Она женщина легкомысленная. На мужиков глядит, как ты на эти грузди.
- Кто?
- Ее мужа тоже звали Колей, а опосля была дюжина колезаменителей.
- Наговариваешь, Павел?
Мы налили по второй чашке. Видать, чай тоже располагает к беседе, поскольку Паша сказал, прищурившись, как дикая рысь:
- Хочу подать тебе совет…
- Ну?
- Насчет своей Марии-то не дури.
- Советы, Паша, вроде мелкого ремонту. Подкраска там, шпаклевка, побелка… А помогут они, ежели капитальные стены треснули?
- Ты мне филидристику не разводи, а слушай.
- Я, Паша, слушаю, но как этот самый индийский йог: в одно ухо впускаю, а в другое выпускаю.
В прошедшие времена русские люди пили чаю больше. А теперь пошла мода на кофе да компоты. Опять-таки помидорный сок. Мужик мне один говорил, что во всем есть то, из чего оно состоит: в кофе - кофеин, в чаю - чаин, а в какао - какаин.
Взяли мы по третьей чашке.
- В городу у вас такая мода… Любовь, мол, ушла, и мы друг другу помахаем ручкой.