То есть глупость он жене сказал. Неужели сказал? Видать, между прочим.
- Вот почему еда у меня поперек горла встала…
- Неужель? - взметнулась Мария, - Она из натуральных продуктов.
- Продукт натурален, да сготовлен во злобе.
И тут Мария понесла меня по колее, аж комья полетели, - я только утирался. Глядела, как палила голубым сполохом. Это теперь глаза у нее голубые, а были синие, незамутненные - видать, от цветущего льна. В свое время меня ошалившие. И рожу заоконную вчерашнюю мне припомнила, как якобы подстроенную, и сиденье мое у окошка, и безделье, якобы с пьянством связанное, и характер, якобы звериный…
Есть у Марии одна чудаковатая блажь - вешать на меня всех собак. И тот я, и этот. И бабник, и халтурщик, и забубённый, и крокодил зеленый… Отделает под декольте. Сперва мои волосы дыбом вставали, пока не раскумекал эту женскую закавыку. Кипит она против меня, а грехов-то моих наскрести не может. Вот Мария и шьет мне подслушанные у баб чужие грехи. А мужицкие грехи есть международные.
Теперь-то Мария характером полегчала. Раньше сила в ней крутилась, как вода в гидростанции. Так ведь, бывало, и я мог ответствовать.
- И мучаюсь я с тобой, Коля, всю жизнь!
Я вроде бы поперхнулся - это уже не про чужие грехи.
- Повтори-ка, не расслышал…
- То у тебя случай, то неприятность, то происшествие… Покою ни дня не было!
- Чего ж раньше молчала? - тихо спросил я.
- Дожил, что из бригады выгнали…
Глянул я на Марию затравленным зверьком. Она ли? Та ли, которая всегда говорила про человеческую душу?.. Душа - это жалость. Чего ж я вчера наговорил ей? Да разве можно бить, как она, чего бы я ни наговорил?.. А душа - это жалость.
Ученые пишут в статьях о разнице меж живым и неживым - пнем, допустим, и человеком, меж булыжником и кошкой… Ученые - народ загогулистый, туда загнут, куда и не догадаешься. Нашли ведь разницу меж мной, допустим, и сковородой. Я все вокруг, и себя в том числе осознаю, а сковорода не только яишню в себе, но и свою собственную ручку не понимает. Эх, товарищи ученые… Да прежде всего живое от неживого отличается тем, что живому-то больно. Больно нам, больно!
- А вдруг я был-был, Мария, да весь и вышел?
- Не пойму, про что болтаешь…
- Средь высоких хлебов затеряюсь, а? Чтобы тебя далее не мучить, а? - говорю я и сам себе не верю.
- Неужто без тебя пропаду?
- Не пропадешь?
- Теперь женщина самостоятельна.
- Ну а эта, любовь?
- И в любви самостоятельна - сама себя кормит.
- Что ж, раньше любила за харчи?
- Харчи не харчи, а деньги влияли.
- Ага, а теперь женщина получает денег больше и поэтому любит плоше?
- Теперь она может выбрать кого хочет.
- Ага, а беззарплатная домохозяйка любит хуже?
- Хуже не хуже, а выхода у нее нет.
- А у тебя, значит, выход есть?
- Слава богу, пенсию себе заработала.
Прилила мне кровушка к щекам с таким жаром, что кожу запокалывало. Почесал я их. А Мария плащ надевает.
- Ты куда? - спросил я уж просто так.
- Пенсию сегодня выдают.
- Не потеряй, - напутствовал я.
Хлопнула она дверью, как за нервы ущипнула. А я скукожился на кухонном стуле да как заголошу на всю свою двухкомнатную:
Всего горя не приплакать,
Всей тоски не притужить.
Не лучше ль половиночку
На радость положить?
И полез на антресоли за своим "сидором".
10
Колеса подо мной стукали, как гальку дробили. Вроде бы я думал, вроде бы дремал… Ошалел попросту. Тощие мои мысли искали чего-то в ушедшем и прожитом. Видать, каких оправданий. А может, нужных ответов. От смешных кошмариков сдохли все комарики. Шестьдесят лет, вся жизнь в супружестве…
Знал я мужика, надумавшего уйти от жены. Только, говорит, сперва линолеум в кухне перестелю. Сделал. Только, говорит, обои переклею. Сделал. Только, говорит, в ванной кое-что подкрашу. Сделал. Говорит, бачок в туалете сменю. Сменил. Тут жена и спрашивает: "Ремонт ты завершил, в квартире чистота - так к чему теперь уходить-то?" Само собой, остался. Ну?
Народу в поезде скопилось, что спичек в коробке. Стоят руки по швам. Напротив меня села женщина молодая с мальчонкой, который лупоглазо вытаращился в окошко - травинки там не пропустит. Я и сам туда гляжу, поскольку ехать мне этой электричкой три часа с гаком…
Был у нас в шестой автоколонне многодетный мужик, решивший порвать узы. А суд не разводит. Тогда мужик открывает портфель и ставит перед судьями баночки, вроде тех, что сдают в поликлинику на анализы. Мол, пробуйте. В первом сосуде щи - кишку полощи, во втором гуляш - собаке отдашь, в третьем, извините за выражение, компот из сухофруктов. Можно жить с такой женой? Судьи вкусили. А что, говорят, съедобно. И не развели. До сих пор живет. Ну?
В тамбуре пара голосов додумалась скрасить нашу поездку - арию хором запели. Штука классическая, тут и скопом не вытянешь. И вот надрываются.
- Господи, хотя бы перешли на песни советских композиторов, - вздохнула женщина с ребенком.
- Мам, какая станция?
- Дедово.
- А кто тут живет?
- Деды и живут, - подсказал я, поскольку мамаша с ответом затруднилась…
Работал у нас один слесарь по ходовой части - большой был ходок по бабам. Ну и на этой почве семья забурилась в кювет. Женка указала ему на дверь. А при прощании сказанула что-то обидное. От всего этого слесарь не стерпел да и хлестанул ее по личику. Тут жена рыдать, а он стоит как в мазут опущенный. И сказал ей от всего сердца: "Вот теперь я буду любить тебя всю жизнь". Поскольку жалость у него прорезалась, а любовь без жалости - что дерево без сердцевины. И до сих пор живут. Ну?
Народу еще поднахлынуло, хотя и некуда, - будь тут вместо людей спички, самовозгорелись бы. Многие и сесть не смогли.
- Мам, а что будут делать, которые остались?
- Другой поезд ждать.
- А другой поезд скоро?
- Нет, не скоро.
- А что им тогда делать?
- Другой поезд ждать.
- Да они эскимо купят и будут себе посасывать, - я потрепал его кудлатую головенку.
Ему года четыре. Не человек, а пупсик. С другой стороны, сколько людей едет в поезде? Больше тыщи. И не одного ведь не скребануло по душе: каково-то оставшимся и что они станут делать - домой ли вернутся, пешком ли пойдут, или мороженым погреются?
- А эта какая станция? - спросил пупсик уже у меня.
- Пятаково.
- А тут кто живет?
- Да уж известно - пятаки.
- Не люди?
- Люди, только у них носы пятачками…
Между прочим, Матвеич-плотник тоже жену покидал. Уже скарб уложил, и резные фигурки свои сгреб, и руку супруге пожал… А она возьми да и спроси, что, мол, ей теперь делать с бутылкой, которую купила на всякий случай. Матвеич в лице переменился, скарб развязал и до сих пор живет. Ну?
- Дядя, а это какая станция?
- Станция Меловая.
- Кто тут живет?
- Так ведь люди, - попробовал я открутиться.
- А какие люди?
- Которые в мелу перепачканы. Но они чистятся, учти…
После войны был у меня дружок. И он хорош, и она пригожа, а разошлись. Одни после развода дичают, а другие скучают. Поскольку их интересы теперь не перекрещивались ни в зарплате, ни в жилплощади, ни в каких других подозрениях, то глядели они друг на друга спокойно. А поскольку стали они людьми чужими, то стали взаимно вежливы. Ну и позвонят друг другу, помогут, советами обменяются, а то и пообедают… Короче, расписались по новой. Ну?
- Дядя, дядя, какая станция?
- Светланово.
- А тут кто живет?
- Видать, светлые люди.
- А почему они светлые?
- Умываются с мылом…
Знавал я одного такелажника, парня шалавистого. Есть такие головы пустые, кулаки крутые. Бросился он выпимши на женку со словами: "Молись, сейчас убью!" А в руке, само собой, ножичек убедительный. Ну, она в крик, прибежали соседи, милиция тут, протокол… Хоть и не ударил, а покушение налицо. Пал он жене в ноги - мол, прости. И пошла она к прокурору с заявлением: "Молись, сейчас убью!" муж не кричал. Он лишь громко спросил: "Молилась ли ты на ночь, Дездемона?" До сих пор живут. Ну?
- Дядя, а это какая?
- Станция Задни.
- А кто тут живет?
- За… Да никто не живет, станция-то маленькая.
- Вова, хватит к дяде приставать. На вот твою трубу.
Небольшая, вроде пионерского горна. Вовка надулся, как хорошая автокамера, и дуднул. Только звука не выскочило. Он дул, пока не посинел. Тогда мамаша эту трубу обстучала со всех сторон, после чего она перешла ко мне. Я игрушку и так, и этак, и даже дул в нее с обратной стороны.
- Вовк, придется списать - отдуделась.
Пупсик глянул на меня, как на чучелу, да и заревел.
Мамаша и по голове его гладит, и уговаривает - плачет ручьем. Меня любые слезы цепенят, а уж детские-то…
- Вовка, да ты спятил! Из-за такой хреновины рыдать… Знаешь, какая у меня была труба в твоем возрасте? Она ревела, из ноздрей у меня огонь, из ушей дым! И потерял. Ну ее в болото.
Вижу, пацан еще всхлипывает, но уже прислушивается.
- А стал постарше, залез в огород. Меня кобель так отделал под декольте - живого места не было.
- А кто такой кобель? - увлекся Вовка.
- Собака мужеского пола. А в войну меня трепало и месило, как грязь дорожную…
- Дядя, а вы стреляли?
- А то. Если хочешь знать, от меня сын ушел…
- Без мамы?
- Без мамы, но с женой. Меня, Вовка, из бригады турнули…
- Турнули?