Асина мачеха, запыхавшаяся, жадно хватала ртом воздух, прижав руку к высоко поднятой корсетом груди. Не только ботинки - ей все было тесно: шея сдавлена воротничком на китовом усе, отчего лицо набрякло, а фигура из-за слишком туго зашнурованного корсета была похожа на песочные часы.
- Ася! Ася! - крикнула она, простерев вперед руки. В одной трепетал кружевной платочек, а на запястье болталась вышитая бисером сумочка. Из-под век брызнули крупные слезы. - Я этого не переживу! Ася! Ася! Краса семьи! Сокровище твоего отца! Единственная доченька! - И вдруг зашипела и повернулась к мужу. Вильф наступил ей на ногу. Приподняв подол, показала распухшую и стертую в кровь стопу.
Бум поднял голову. Ох, мачеха! Снова спрятал лицо в подушку. Ох, мачеха. Ася, это твоя мачеха! Ася шептала: "Перестань! Не надо! Она меня не любит. Она увидит". - "Отдохнем немного в лесу". - "Нет, нет. Не здесь! Здесь сыро. Я запачкаю платье". - "Я подстелю пиджак". - "Жалко новый пиджак". - "Идем, Ася, идем, всего несколько шагов. Там сухая полянка". - "Нет, нет, не надо, Бум!" - "Не бойся, никто не увидит". - "Бум, не здесь, не сейчас, ну пожалуйста". - "А где? Тут везде деревья, деревья, траля-ля-ля!" - "Не пой! Прошу тебя, нас услышат!" - "Пускай видят, пускай слышат!" - "Не мучай меня". - "Пускай видят, пускай слышат, плевать на них на всех, на твою мачеху, на мою маму". - "Бум, побойся Бога, не говори так, я рассержусь. Я ухожу!" - "Подожди! Подожди! Ася!" - "Бум, стреляют, бежим отсюда!" - "Не беги, Ася, не убегай!"
- Бум, это ты? - Бланка тронула его за плечо.
Бум поднял заплаканное лицо.
- Ах, Аншель! Зачем ты держишь эти ботинки? Бумек! - Она хотела погладить его по голове, но Бум уклонился и зашипел. - Не бойся! Не бойся! Видал? - обратилась она к мужу. - Ну что за мальчик! Я говорила, это он виноват. Я все время ей говорила: Ася, не отходи. А он крутился возле нее, крутился и вот докрутился.
- Бланка, иди, сядь, - просил фотограф Вильф.
- Если б не он, наша Ася была бы жива. Аншель, ну что ты за отец! Нельзя ему тут лежать! Где это видано! В одной кровати! Это… это…
- Бланка, оставь, прошу тебя.
- Что я должна оставить? Какой ты муж, такой и отец! Открой наконец глаза! Не видишь, люди смотрят? Аншель! Как тебе не стыдно! Он лежит рядом с твоей дочерью!
- Бланка!
- У евреев даже рядом с собственной женой никто так не лежал! Уж и не знаю, как там по нашей религии, не грех ли это? Наверняка запрещено. - Она посмотрела на старого Тага. - Это грех? Ну конечно!
- Что они там знают о грехе, - сказал старый Таг.
Бланка отвернулась.
- Аншель! Боже! Аншель! Ты ничего не понимаешь! Дай мне таз с холодной водой. Чудо, что с такими ногами я еще жива. Тут даже присесть негде.
Фотограф Вильф принес из-под окна стул.
Бланка снова обратилась к старому Тагу:
- Значит, мужчине можно лежать рядом с мертвой женщиной? Я только это одно хочу знать.
Старый Таг подошел к ней, взял деликатно за руку и проводил до двери.
- В кухне есть таз, в кухне есть вода. - Вильфу знаком велел остаться.
Бум тихо плакал.
Фотограф отодвинул от него голову мертвой дочери.
- Бумек, - шепнул.
Мальчик зарыдал.
Фотограф Вильф вздохнул:
- Как это случилось? Такое несчастье! Скажи, Бумек.
- Я не виноват.
Фотограф Вильф опять вздохнул:
- Почему он должен быть виноват? - Старый Таг пожал плечами.
- Я не виноват.
- Я знаю, что говорю. Нет, сынок. Ни ты, ни она не виноваты. Ее душа была чиста. И ты чист. Но сейчас встань. - Старый Таг положил руку Буму на голову.
- Я не виноват.
Фотограф Вильф надвинул на глаза широкополую шляпу. Пошел к двери.
- Останьтесь. Бумек, ты нам поможешь, - сказал старый Таг. - Мы с Асиным отцом снимем ее с кровати и положим на землю. Бум, ты слышишь? Встань и помоги. Это придаст тебе сил. Ну! Давай!
Бум встал. Лицо у него было опухшее.
Вошли невестка старого Тага с простыней и Лёлька с охапкой соломы.
- Подстели! - сказал Лёльке старый Таг.
Лёлька кинула солому на пол.
- Не так быстро! Не так быстро! - Старый Таг знаками показывал фотографу Вильфу, что делать.
Мина взмахнула в воздухе простыней. Свечи на секунду померкли и снова вспыхнули.
- Осторожно! - крикнул старый Таг. - Бумек! Бумек! Пожалуйста, будь добр, отойди на минутку. Оставь ее. Не мешай! Ногами к двери, - скомандовал он фотографу Вильфу. - Вот так! Да. - Вздохнул. - Теперь она уже отсюда ушла.
- Ася!
Бум бросился к кафельной печи, обхватил ее и зарыдал.
Ася лежала на полу, прикрытая белой простыней, немного коротковатой - ноги в ботинках торчали наружу. В латунных подсвечниках у изголовья горели свечи.
- Ася! Ася! - Бум бился головой о печь.
Фотограф Вильф стоял, бледный, в съехавшей набок черной широкополой шляпе.
- Бланка… Бланка… - прошептал он. - Где Бланка?
- Как это где? - спросил старый Таг.
- Ах, верно! - Фотограф вышел из спальни.
В зале аустерии было пусто. Следы босых ног вели в кухню.
Бланка сидела на табурете под висящей на стене лампой с круглым зеркальцем.
Вскрикнула. Одна ее нога еще мокла в тазу с водой, а вторую держал и обматывал бинтом кто-то в красных штанах.
Откуда тут взялся гусар? Эти широкие плечи, эти сапоги со шпорами. Город захвачен, два гусара лежат убитые вместе с лошадьми на опушке, а один стоит на коленях и держит Бланку за ногу!
Бланка подтянула верхнюю юбку и нижнюю, кружевную.
- Аншель, это ты?
Гусар вскочил и отдал честь. Щелкнул каблуками.
- Frau… Frau… - забормотал.
- Вильф, - подсказала Бланка.
- Ja… Ja! - опять козырнул гусар.
- Аншель, что ты стоишь. Поблагодари его. Не видишь, что он мне делает? - Бланка улыбнулась гусару.
- Спасибо, - сказал фотограф Вильф по-немецки.
Гусар щелкнул каблуками.
- Бланка, вставай!
- Что-то случилось? - испугалась Бланка.
- Возвращаемся домой.
- Сейчас? Ночью? Подождем до утра. Думаешь, я могу сделать хоть один шаг? Не понимаешь, что я стала калекой? Сам видишь! Может быть, на всю жизнь! С такими ногами! Незачем вообще жить. Я ведь ни в одни туфли не влезу!
- Надо забрать Асю домой.
- Асю? Зачем? Отсюда на кладбище ближе. Гораздо. Чем от нас. Зачем носить туда-обратно? И кто ее понесет? Ты? Один? У тебя есть на это силы? Посмотри, как ты выглядишь! Краше в гроб кладут.
- Я найму подводу.
- Так тебя и ждут с подводой! И зачем я убегала от казаков! Чтобы теперь с ними встретиться, да? Ночью, на пустой улице, уже сразу на подводе! Подумай, что ты говоришь, Аншель! Я боюсь! Он, видно, не слышал, на что способны казаки, - обратилась она к гусару по-немецки. - Nicht wahr? Herr Offizier? Die Kosaken? Вы-то, конечно, слышали. У меня это просто в голове не укладывается. Целый полк хватает одну бедную девушку. О нет! Лучше уж умереть, чем попасться к ним в руки! Но ему плевать. Я сейчас никуда не пойду. Хочешь, иди один, я останусь.
- Бланка, это неприлично!
- Что тут неприличного? Не понимаю. Ты иногда такое ляпнешь!
- Неприлично. Что скажут люди!
- Люди? Ты о чем? Не понимаю. Ах да! Повязка эта! Ну, знаешь! А врач что, не мужчина? Если бы это сделал врач? Какая разница? Чем врач лучше?
- Бланка!
- Хорошо. Где мои ботинки?
- Зачем тебе ботинки?
- Принеси мне ботинки.
- Не пойду! Не нужны тебе никакие ботинки!
- О, Боже, - вздохнула Бланка. - Спасибо вам, господин офицер. Жизнь, как верно говорят, не роман. Nicht wahr, Herr Offizier?
- Igen! - Гусар щелкнул каблуками. Звякнули шпоры.
Этот звук услышал сапожник Гершон и заглянул в кухню.
- Где пан Таг? - спросил он.
Никто ему не ответил. Он еще немножко постоял и закрыл дверь.
Что тут делает гусар в форме и при полном вооружении? Готовый в любую минуту выстрелить? Сейчас, когда казаки носятся по городу!
- Трудно это себе объяснить, - говорил он старому Тагу.
Они сидели за длинным столом в зале аустерии, в темном углу, куда не доходил свет лампы, заслоненной черным кашемировым платком Явдохи, коровницы.
- Закрой. - Старый Таг глазами показал на дверь спальной комнаты.
Видны были Асины ботинки, торчащие из-под слишком короткой простыни.