Наверное, и мамин сибиряк понял, что это невозможно. И больше не заговаривал о преемственности поколений.
До Кути скоро дошли известия, что мамин сибиряк отчасти переквалифицировался и теперь не только насаждает язычество, но и врачует все болезни. Я не спешил этим хвастаться, но какой-то простак спросил ее во дворе:
- Где тут живет заклинатель? Который лечит от иммунитета?
Она меня тотчас стала дразнить, расспрашивала, успешно ли мамин сибиряк вылечивает от иммунитета, или, может быть, и от приоритета тоже, и меня самого не вылечил ли уже до конца… Я не спорил, я смеялся вместе с ней, но при этом чувствовал себя жутко умудренным философом рядом с наивной школьной отличницей. Потому что Кутя не понимает простой вещи: достаточно объявить "здесь лечат от хронического иммунитета", или "удаляют первородный грех под общим наркозом", или "растягивают на колодке сердечные сокращения" - и пойдут! Чем нелепее - тем лучше…
Хотя мамин сибиряк каждый день раздавал по нескольку своих идолов, он не признавал для своих действий слова "продавать". Продавать богов он считал грехом, а руга, он любил повторять, не плата, а что-то вроде жертвования - дома у нас они не убывали, наоборот, распространялись все больше, так что репродукции Ренуара и Дега уже казались чем-то чужеродным, матушкина комната превратилась в настоящее капище. Войдешь - и забываешь, что ты в Ленинграде, что хотя и живем мы на бывшей Мещанской улице, но до Медного всадника от нас пять минут ходу, до Невского - в другую сторону - десять, а уж Сенная, которая хотя и не блещет архитектурой, но зато воплощает собой Достоевский Петербург, - Сенная и вовсе в двух шагах. А у нас тут Мокошь, у нас Род с Рожаницами - какой Петр, какой Достоевский?!
Я с детства тыщу раз бывал в Эрмитаже - благо тоже по соседству, да и матушка всегда проведет мимо очереди. Экскурсии я слушать не люблю - ни ее, ни вообще, а бродить по залам - хоть целый день. Смотреть картины я устаю довольно быстро и начинаю просто прогуливаться, разглядывая то паркет, то резные двери, то люстры; подхожу к окнам, смотрю сверху на Неву, на Биржу, на Дворцовую площадь. Забредаю в русские залы, где все так непохоже на итальянцев или французов: не очень умелые, но важные портреты, старые кафтаны, петровские станки. Здесь царство Халкиопово, Халкиопа Великолепного!
Все-таки интересно, как на нас действует окружение! Дома рядом с маминым сибиряком я не то что бы совсем поверил в праотеческих богов, но невольно их зауважал. Когда все вокруг заняты чем-то одним, только об этом говорят, превозносят, обсуждают всерьез - это как медленный гипноз. Ну примерно та же ситуация, когда вся толпа восхищается "Аквариумом": может быть, каждый в отдельности и не догадался бы, что это лучшая рок-группа, но когда все вокруг балдеют, значит, группа на самом деле экстра-класс, и от этого общего балдежа собственное маленькое удовольствие возрастает в тысячу раз. И пусть не говорят, что, мол, подростки изобретают себе кумиров - и у взрослых то же самое: если ходят и ходят люди и все говорят, какая древняя мудрость в Мокоши, как мы должны вернуться к отеческим богам - попробуйте сказать наоборот! А в другом месте, где принято восхищаться чем-нибудь другим - например, многие эрмитажники кинулись на раннее средневековье, а Возрождение среди них считается вульгарным - смешно вспоминать, что в двух километрах отсюда поклоняются этой дикой Мокоши! Когда в Эрмитаже вокруг такое искусство, что лучшие мастера должны годами работать над одним мозаичным столиком - тогда отсюда, из Ламотова павильона, например, идолы мамина сибиряка вспоминались как убожество и нелепость. Удивительно, как это матушку на них потянуло, профессора Татарникова - или когда годами вокруг искусство, искусство, искусство, от этого тоже стервенеешь и тянет на самый грубый примитив?
И вдруг я подумал: ведь серединские боги - они же прямо по специальности Халкиопова! Раз он специалист по русским древностям, а они - такая тысячелетняя славянская старина. Когда-то матушка говорила об этом, но потом почему-то забыла. Почему же Халкиопов до сих пор не был у мамина сибиряка? Неужели до него не донеслись слухи? Или донеслись и он не поверил? Вот взять зайти и спросить! Пригласить Халкиопова к нам. Профессор Татарников не очень его любит - ну и пусть. А чего такого? Ну и что, что сам Халкиопов? Я же не за автографом к нему, я не влюбленная девица, которой лишь бы предлог, чтобы повеситься на шею к знаменитости! Зайти и спросить прямо: "Вы собираетесь поместить серединских богов в свой отдел? Они же тысячелетние, славянские!" Да я буду последним ничтожеством, если Халкиопов или вообще кто-нибудь на свете для меня такой недоступный бог, что я не решусь к нему обратиться, когда есть важное дело!
Где помещается отдел, я не знал. Отдел - это не залы, отдел - это канцелярия со столами, шкафами и прочей бюрократической мебелью. Правда, эрмитажники умеют устраиваться, у них и в канцелярских комнатах обязательно бюро из карельской березы, на стене какая-нибудь картина из второстепенных, стоят бронзовые часы со львом или Пегасом, канделябры в виде крылатых женщин - в Эрмитаже столько всякого искусства, что хватает на всех. Двери в отделы всегда такие незаметные, что можно сто раз пройти мимо и не догадаешься. Пришлось спросить у старушки, сидевшей в зале с петровскими станками.
Но та или не поняла, или сделала вид:
- Вот, милый, вот самый русский.
- Нет, мне где сотрудники сидят. Где Халкиопов.
- А не знаю. Я тут недавно, месяц всего. Мне сказано - сидеть, я и сижу. А какие сотрудники, какой Ха…ки… - не знаю.
Спросить бы экскурсовода, но экскурсии в этих местах попадаются редко - экскурсионные маршруты, как торговые пути в океане: проторены узкой полосой, где группы идут одна за другой в кильватер, а чуть в сторону - и пустынная гладь, ни одного экскурсовода на горизонте.
Я дошел до коридора с гобеленами, спросил у тамошней старушки - но и она не знала, где сидит Халкиопов, кто такой Халкиопов. Такой человек, а они не знают! Или не такой уж человек? Может, только мне с чего-то показалось, что Халкиопов - необычайная знаменитость? Конечно, старушки - всего лишь старушки, но они-то и составляют в Эрмитаже тот самый народ, глас которого - глас божий. Научных сотрудников всяких рангов в Эрмитаже, наверное, больше, чем старушек, но все равно научники - не народ, а старушки - народ. Пиотровского-то небось знает старушка! И если Халкиопов - вовсе не знаменитость, очень ли нужно его разыскивать?
Таким иезуитским способом я уговаривал себя, что вовсе не обязательно мне разговаривать с Халкиоповым. А на самом деле стыдно мне становилось тревожить Халкиопова своей нахальной просьбой. Потому что чем дальше я бродил по Эрмитажу, тем нелепей казался отсюда из золоченых дворцовых зал мамин сибиряк со своими грубо выструганными идолами. Уже и не верилось почти, что он вообще существует, что кто-то принимает его всерьез, верует во всяких мокошей и перунов с во́лосами.
А через час, когда вернулся к себе на Гражданскую-Мещанскую, в маленькую квартирку, превратившуюся в языческое капище, почти не верилось, что в пятнадцати минутах ходу растянулся на полкилометра вдоль Невы роскошный, ломящийся от сокровищ Эрмитаж…
Но не только в нашем капище гнездилось язычество, оно уже смело вырывалось на улицы.
Прямо на следующий день после моих неудачных поисков Халкиопова мамин сибиряк попросил меня проводить его к одному больному, потому что до сих пор совсем плохо знал город и не пытался узнавать. Вообще-то он очень редко ходил по больным, но тут матушка умолила: один ее однокурсник совсем плох, и вот до него донеслись слухи о нашествии на Ленинград Мокоши со своей языческой командой - так я передавал всю историю Куте. Для того больного это было не нашествие, а пришествие, потому что врачи настаивали на ампутации ноги, а мамин сибиряк бодро взялся привлечь к лечению Дажбога, ибо тот, оказывается, специалист и по ногам, и - даст бог - обойдется без ампутации. "Ишо плясать пойдет и за бабами бегать!"
Пациент жил на Стремянной. Мы зашли по дороге на Кузнечный, накупили там и меда, и орехов, и клюквы, до которой мамин сибиряк был большой охотник сам и успел приохотить матушку - забыв экономию, мы теперь почти все покупали на рынке. На Владимирском мамин сибиряк зашел в уборную, а я ждал снаружи, обвешанный сумками. И тут ко мне пристали цыганки.
Цыганок я побаиваюсь. Когда идут они толпой в своих пестрых юбках до пят, я стараюсь проходить мимо быстрым шагом, глядя прямо перед собой, а если окликают, не оборачиваюсь - и тогда отстают. Но сейчас я ждал мамина сибиряка и не мог сдвинуться с места - и цыганки тотчас окружили.
- Дай пять копеек на пряник ребенку! А вот скажу, молодой, какая тебе дорога выйдет.
Я молчал, а они галдели с нескольких сторон. Особенно напирала жирная старуха в расстегнутой желтой шубе - казалось, так и пышет от нее жаром:
- Какой мальчик, сейчас правду скажу, каким инженером будешь, каких красавиц полюбишь!.. Дай рупь ребенку на шоколадку - всю правду скажу!
Какие они противные, липкие, а отогнать нет сил. Кажется, я бы дал сейчас денег, только бы отстали!
И вдруг возник мамин сибиряк. Не подошел, а именно возник сразу, будто пророс из-под земли прямо посреди пестрой алчной толпы. Пророс, выбросил вперед ладонь с растопыренными пальцами прямо в лицо жирной старухе, посмотрел страшно своими глубоко сидящими глазами и проговорил быстро непонятные слова, я со страха не разобрал почти ничего, только окончание:
- …все свои пароти на себя обороти!
Или что-то вроде.
Как они испугались!