3
Из темного коридора, ведущего во двор, показался дядя Жора с продавцом и хмуро махнул рукой:
- Иди смотри! Родители там еще ходят!
Я отвел его к окнам и рассказал, что мне удалось подслушать.
Дядя Жора пострелял глазами по залу, подмечая и клекотавших в уголочке горцев в аэродромных шапках, и видневшиеся поверх стойки головы продавцов.
- Ты говоришь, во втором боксе? - тихо спросил дядя Жора.
- Да, да, этот мужик сказал, во втором боксе!
- А какая модель, не слышал? У вас открытка на "тройку". Другую не продадут…
- Не слышал…
- Ладно, иди, - подтолкнул меня дядька. - Я тут понаблюдаю…
Родителям я решил пока ничего не рассказывать. Они ходили от машины к машине и, путая модели, нахваливали: "Вот тоже ничего! Фонарики такие яркие!" Им, конечно, было невдомек, что эти фонарики могли через сто километров вывалиться и остаться на дороге, потому что вставлял и привинчивал их тридцать первого декабря полупьяный сборщик.
- Вот эта тоже симпатичная, - подходила мама к "единичке", - посмотри, как она удивленно на меня смотрит. А, Сережа?
- Это не та модель, Элечка, - морщился отец. - Нам нужна "тройка", у нее четыре глаза… И потом, что это за цвет - дешевой вишневой наливки? Я еще понимаю, - кофе с коньяком! Сдержанно и благородно…
Еще несколько семейных пар бродило по двору и придирчиво оглядывали сверкающие на солнце автомобили. Стоило одной паре подольше задержаться у какого-нибудь экземпляра и начать заглядывать ему под днище или, приложив щитком ладони, смотреть в салон и обсуждать цвет сидений, как остальные покупатели завистливо косились и подтягивались поближе. Всем казалось, что другие знают, как выбирать, и окажутся более удачливыми в выборе.
Нашей третьей модели стояло два десятка штук. Цвета белой сирени не было, но была "белая ночь", целых семь экземпляров. Остальные цвета не вдохновляли - песочный, ядовито-малахитовый, оранжевый…
- А внутри посмотреть можно? - отец подозвал продавца в коричневом халате.
- Можно, - продавец позвенел ключами, равнодушно открыл водительскую дверцу, и у меня голова пошла кругом от сладковатого запаха салона.
Это был запах совсем другой жизни, - легкой и беззаботной, таинственной и чарующей, в нем угадывалась веселая круговерть путешествия, шелест и блеск моря, встречный свет фар в ночи, загадочная улыбка женщины, уютная мягкость дивана…
Подводная лодка пахла иначе и мысли навевала иные. Ну что ж, всему свое время! И как знать, какие приключения для мужчины важнее. Будет когда-нибудь и у меня такая машинка…
Продавец открыл вторую дверцу, и мать с отцом осторожно сели в машину.
- Ну, что, Сережа, берем? - мама с улыбкой закрутила головой, оглядывая салон и трогая спинки сидений. - Беленькая, чистенькая…
Отец неподвижно сидел за рулем, боясь задеть какую-нибудь ручку или педаль.
- В принципе, можно, - проговорил отец, опуская руки на рулевое колесо и выглядывая на продавца: - А вы что скажете?
Продавец пожал плечами и слегка закатил глаза. Это можно было понять так: "Воля ваша. Но как честный человек, я лучше промолчу…"
- А вот та? - вылезая из машины, спросил отец, - Не лучше?
Продавец оглянулся на такую же соседнюю "тройку", вновь пожал плечами и стал запирать машину. С первого раза у него не получилось, и ему пришлось дважды хлопнуть дверцами.
- Все ясно, - разочарованно прокомментировал папа закрывание дверей. - Как в самосвале.
- Будете эту смотреть? - грубовато спросил продавец, давая понять, что смотреть-то особо нечего.
Со стороны магазина к нам торопливо шагал дядя Жора. Его так и распирало от какой-то новости. Дядя Жора энергично помахал нам рукой, и продавец, не дождавшись ответа, ушел.
- Есть информация к размышлению! - дядя Жора взял под руки моих родителей и повел их к забору. - Племянничек, не отставай! - оглянулся он.
Я не отставал. Я понял, что дядя Жора пронюхал то же самое, что и я, и теперь спешит поделиться подтвержденной информацией.
Все так в точности и оказалось.
Дядя Жора потихоньку расположился неподалеку от стойки, за которой сидели продавцы, и своими собственными ушами слышал, как они ругали пришедшую с завода партию машин и даже по телефону жаловались кому-то приглушенным голосом, что ни одной стоящей машинюшки среди тех, что стоят во дворе, нет.
- И что же делать? - погрустнела мама. - Нам надо выкупить в течение недели. Иначе очередь пропадет…
- Есть одна идея, - дядя Жора приложил палец к губам. - Мы с Кириллом прознали, что во втором боксе…
…Папа, мама и я в три пары глаз следили, как кассир пересчитывает наши денежки и щелкает косточками на счетах. Считали несколько раз. Все сошлось. Потом я отдельно заплатил двенадцать рублей за перегон машины от магазина к нашему дому и шестьдесят копеек за десять литров бензина.
Дядя Жора в это время ненадолго уединился с победителем социалистического соревнования. Вернувшись, он многозначительно прикрыл глаза, что следовало понимать так: хитрость торгашей разгадана, второй бокс нами взят, в лапу я дал, а на этом барахле, что стоит во дворе, пусть ездит кто-нибудь другой - нас не проведешь…
После заезда в ГАИ, где машину поставили на учет, мама с папой и пожилой водитель в кепочке прибыли в наш двор.
Вид у машины был сногсшибательный! Белая "тройка" с хромированными молдингами и легко запоминающимся номером "17–03 ЛЕА" встала под нашими окнами, рядом с дядижориной "Волгой".
Я взял старушку Сильву на руки и поднес к окну, чтобы она тоже посмотрела на нашу машину, и когда маме не удалось с первого раза захлопнуть дверцу, я решил, что это пустяки, о которых не стоит беспокоиться, - женщины плохо ладят с техникой…
- Красавица! - сказал дядя Жора. - Просто красавица!
И я не стал уточнять, кого он имеет в виду: нашу маму в новом плаще и платочке или машину…
7 апреля 2003 г.
АСПИРАНТ
1
В начале декабря, когда мы с первым пушистым снежком приехали в Зеленогорск, у отца подрагивали руки, и он по несколько раз в день пил пахучую валерьянку.
Отец начал потреблять эту гнусную жидкость позапрошлой осенью, когда ему дали аспиранта, и за два года он с этим раздолбаем-аспирантом дожил до граненой стопки разведенного водой напитка на один прием…
На отца было жалко смотреть: он вздрагивал от телефонных звонков и скрипа двери, беспрерывно барабанил пальцами по столу или сидел, погруженный в себя - обхватив голову руками. И я думал: хорошо еще, что батя пьет валерьянку, а не водку.
Кто бы мог подумать, что научное руководство стоит стольких нервов и времени!
Лично мне казалось, что аспирантура - это чистой воды ерунда; другое дело - полигоны, испытания, доведение изделия до ума… Тут я пошел не в отца, а в дядю Жору. Он меня и устраивал в это страшно секретное КБ, где поначалу от одних только грифов на чертежах бегали мурашки по спине, а когда я выехал в командировку и увидел все в натуре… Я понял, что это на всю жизнь. Первую ночь я не спал от гордости за себя и страну - какой же мы великий народ! А потом слегка привык, стал называть изделия по номерам, научился не бояться треска в отсеках, а унты, как и все в бригаде, называл унтярами или водолазными ботинками. Нет, аспирантура была не по мне!..
Отец познакомился со своим аспирантом не как все люди, а с опозданием на месяц, - в октябре, когда все нормальные учащиеся вузов давно сидели в пивных барах и вспоминали проведенное лето.
Фамилию отцовского аспиранта я поначалу воспринял как Козлик. Оказалось Гвозлик. И не козлик, и не гвоздик, а не пойми, что…
Этот Гвозлик отстал в Сибири от стройотряда, и месяц о нем не было ни слуху, ни духу. Он нашелся, когда в месткоме уже беспокоились о доставке тела в Ленинград, а мой батя, кряхтя, накапывал в рюмку первую порцию валерьянки.
…Вкратце, история такова. Отряд до белых мух работал в нижнеянском порту, разгружая суда северного завоза. В начале сентября Гвозлик отправил студентов в Ленинград, а сам остался закрывать наряды в конторе порта. Закрыл успешно, но в местной столовой съел какой-то чудовищный вирус и вырубился на три недели.
Очнулся в больнице. Поморгал глазами, ничего не понимает.
В палате лежали загипсованные вертолетчики со своим командиром. Рот у Гвозлика склеился так, словно его зашили рыболовными лесками. Попытался открыть - больно. Кожа прямо-таки спеклась. Помычал соседям, те обрадовались пробуждению бородача (Гвозлик носил солидную бородешку), дали ему бумагу и карандаш. Ослабевшей рукой накарябал вопросы: где я? что со мной? какое сегодня число? Выяснилось, что пролежал без сознания двадцать один день.
Летуны справляли день рождения командира и спросили Гвозлика, не откажется ли он выпить стопарик за здоровье именинника? Гвозлик жестами дал понять, что он бы не против, но рот-то склеился… Вертолетчики провертели карандашом дырочку между губ, вставили бумажную воронку и влили в Гвозлика пятьдесят граммов разведенного спирта; потом еще пятьдесят… Рот расклеился, и он смог не только поздравить именинника, но и закусить копченой нельмой, медвежьим окороком и лосиными котлетами…