- Он тогда уже шел вверх, да и оправдание отца ему не повредило, - заметил Джек. - И не просто оправдение, а признание судом временного помрачения рассудка - не безумия, - так что все получилось как надо. Ведь других в подобных случаях отправляли в больницы для умалишенных до конца жизни - и сейчас отправляют, - а мой отец вышел из суда свободным человеком - шагай себе, куда хочешь. И, конечно же, он был невиновен и свободен, хотя потом ни разу не выходил из дома, кроме как на задний двор посидеть на солнышке… Бог ты мой, - продолжал Джек с горьким смешком, - как судья посмотрел тогда на присяжных! Этот старый мерзавец, судья Уилер - ах, до чего же он был чертовски возмущен: у него даже вены вздулись на лбу, хотя до той минуты я не знал, что они вообще у него есть! Так он был возмущен! Он даже не поблагодарил присяжных, - просто распустил их и вышел…
Джек умолк. Теперь он мог смеяться, теперь он мог говорить об этом легко, а ведь на самом-то деле ничего смешного тут не было. И у этой истории нет конца. Он мог рассказывать ее и пересказывать, а точки поставить не мог. До сих пор он рассказывал ее только трем людям - двум мужчинам, своим друзьям, и еще одной молодой женщине, на которой собирался жениться, когда был на последнем курсе юридического факультета, а затем передумал, - и всякий раз у истории, которую он рассказывал, не было конца, настоящего завершения. Потому что он ведь так и не знал - не знал.
Виновен или невиновен?
Хоу сказал ему тогда: "Ты никогда этого не узнаешь".
- Ну, а что до Хоу, - продолжал Джек, стараясь держаться все того же легкого, беспечного тона, - больше я его никогда не видел. Сегодня я был его счастливой звездой, его выигрышным билетом, чуть ли не его сыном, а назавтра его и след простыл. Сегодня он знает о моем отце и обо всех нас - несчастных Моррисси - больше, чем мы сами знаем о себе, настолько он впитал в себя все сведения о нас, словно сам нас создал, совсем как романист, работающий над большим романом со множеством действующих лиц, когда надо без устали продвигаться вперед и нет времени оглядываться, да и нет в этом нужды, - а назавтра Хоу и след простыл, он переключился на что-то другое. На кого-то другого. Очередной убийца, которым он занялся, был старик, владелец фирмы "Баум бразерс", клиент классом повыше, чем Джозеф Моррисси. Так что Хоу шел вверх.
Женщина - Рэйчел - резко рассмеялась. Она почесала колено как бы в раздумье. Колено было крепкое, крупное. Выставленное без стеснения напоказ. Джеку оно понравилось.
- Ты был влюблен в него, - сказал она.
Джек рассмеялся.
- Конечно, - сказал он.
Когда они проснулись, было около восьми. Им удалось все-таки немного поспать. Еще лежа в постели, Джек увидел, что под дверь что-то подсунули. Он пошел посмотреть, потрогал большим пальцем ноги.
- Что случилось? - спросила она.
Он показал ей кусок обычной коричневой картонки с блестящим бритвенным лезвием, прилепленным с помощью клейкой ленты; вокруг лезвия красными чернилами было нарисовано сердце. Красные печатные буквы: "Перережь себе горло сам".
Джек и женщина рассмеялись - вначале несколько нервным смехом. Потом уже весело.
- А лезвие-то новое, - сказал Джек. - Пригодится.
Он осторожно отодрал его от картонки.
Было это в Яве, центре округа Лайм, штат Миссисипи; шло лето 1964 года.
9
В голове у Джека быстро прояснело, когда он добрался до своей конторы, до своего взятого напрокат стола, за которым открыл дело. Прояснело при первом же телефонном звонке - громком дребезжащем звуке, который показался ему таким приятным, и он сразу почувствовал, как опьянение, необычные сложные чувства, бурлившие в нем прошлой ночью, упрощаются и исчезают.
Здесь была настоящая жизнь: Джек за большим побитым столом со множеством ящиков и выдвижной доской, которая уже не выдвигалась, столом, которым пользовались другие люди, набивали его бумагами, записками и всяким хламом, который ни у кого не хватало времени разобрать. Настоящая жизнь - это телефон. Снаружи улица в колдобинах, машины со следами ржавчины, припаркованные на обочине, черные люди на тротуарах - множество людей. Джеку все это очень нравилось. Он ведь впервые попал на Юг. Он работал в разных комитетах, помогал юристам Американского союза борьбы за гражданские свободы вести дела по защите гражданских прав на Севере, а на Юг забирался не дальше Карбондейла, штат Иллинойс, так что на настоящем Юге он был впервые; впервые самостоятельно давал консультации и действовал без чьей-либо подсказки. Он всегда терпеть не мог действовать по подсказке, даже если был с ней согласен.
Он выглянул в окно и посмотрел вниз на улицу - такого влажного, мягкого солнечного света он ни разу не видел на Севере, и он подумал: как хорошо, что его контора находится на втором этаже, над закусочной - пожалуй, безопаснее на втором этаже.
Люди стали по очереди заходить, чтобы потолковать с ним; целая толпа образовалась на лестничной площадке.
День накалялся.
Он делал записи, слушая черного юриста, человека из Джексона, который ерзал и потел. На столе царил ералаш - Джеку то и дело приходилось все перерывать в поисках нужных бумаг, и он сбросил на пол несколько ксерокопий; черный нагнулся и поднял их.
- Тут нужен вам не я, а Боб Эфрон - это священник там у них…
- Я знаю, но он не хочет со мной говорить, - сказал Джек. - Когда я ему звоню, к телефону всегда подходит кто-то другой и говорит, что передаст ему, но он ни разу еще мне не позвонил. Как раз сейчас я велел одной из девушек позвонить ему домой, но он явно не хочет нам помочь.
- Не совсем так. Дело в том, что год назад он участвовал в акции, аналогичной той, которую вы сейчас затеваете, и…
- Я знаю, - сказал Джек.
- И он до сих пор ощущает последствия - собственно, как и все остальные, - сказал черный. - Вы должны это понимать.
- Я понимаю, - сказал Джек. - Значит, вы не можете помочь мне добраться до него, нет? Хорошо. Я благодарен вам за информацию. А что происходит с вами, как ваши дела? Вас отпустили на поруки?
- За пятьсот долларов - такую определили сумму залога, - угрюмо пробормотал черный.
Только тут Джек внимательно посмотрел на него: он не без удивления увидел, что черному всего лет тридцать - значит, совсем молодой человек. Джек не уловил его имени. И, пока черный принялся объяснять свое сложное, запутанное дело, Джек пробежал взглядом перечень имен на отпечатанном листе бумаги, лежавшем перед ним. X - получил удары по голове, арестован за то, что "мешал движению на тротуаре", "оказал сопротивление при аресте", тюрьма округа Лайм… X - "нарушение правил езды", имеет долговое обязательство фонду ПГС, подлежащее оплате 15/VII, местонахождение неизвестно… X - член НАРЦН, город Джексон, штат Миссисипи, арестован за "противозаконную практику" - вот это то, что нужно. Фамилия - что-то вроде Портер, Поттер. Печатные буквы были смазаны и Джек заколебался - назвать его Портер или Поттер?..
- С тех пор как мы начали бойкот, аресты так и посыпались, - говорил тем временем клиент, жалобно, однако не без хвастовства. - Некоторые, похоже, быстро выберутся, а вот что со мной будет? Они хотят лишить меня профессии - это не просто удар из-за угла, сейчас они как бы заставляют меня бросить все и уехать - я хочу сказать: полиция заставляет; к примеру, мистер Моррисси, когда посланный шерифа явился ко мне с повесткой, у него было с собой ружье, я хочу сказать, он держал его наготове, понимаете, мистер Моррисси, наготове? Он вошел с ружьем прямо ко мне в контору и говорит: "Эй, смотри не вынуждай меня пристрелить тебя при свидетелях, слышишь?" - этакая забавная шуточка. С вами такое когда-нибудь бывало?
- Пока еще нет, - неприязненно заметил Джек. - Но я слышал о вещах и похуже.
- Я тоже. Но ведь я же, понимаете, получил диплом и выдержал экзамены на адвоката, что дает определенные привилегии, а они хотят у меня их отобрать. А кроме того, я вовсе не желаю, чтоб меня пристрелили, но не желаю и бежать, пользуясь тем, что взят на поруки… Но, послушайте меня, вы очень скоро поймете одну штуку: люди, которых они избивают, обыскивают и сажают в тюрьму, я хочу сказать - обычные люди, ну, понимаете, те, которые принимают участие в бойкоте, не вызывают у них особой неприязни, а вот на таких, как мы с вами, они действительно точат зубы…
Джек взглянул на свои часы - почти полдень. Утро пролетело, а у него еще с полдюжины дел, кому-то надо позвонить, кому-то ответить на звонок, да и люди терпеливо ждут на лестнице возможности побеседовать с ним. А юрист, глубоко уязвленный, все говорил, словно думал вслух, и мысль текла медленно, убыстряясь, лишь когда его охватывал гнев; Джек же старался хоть что-то записать и не выказывать нетерпения.
- Хорошо, я понял, я подумаю и дам вам знать, - наконец сказал Джек.
Он вышел, чтобы выяснить, удалось ли дозвониться, как он просил. Но девушка - с виду очень молоденькая, из Нью-Йорка - сказала ему, что нет, не повезло.
А день все накалялся. Джек снял пиджак, но воротничка не расстегнул и галстука не распустил. Ему не нравилось то, как одевались некоторые из его добровольных помощников, особенно девушки: он считал, что серьезность дела, которому они служат, требует официальности. Самому ему хотелось выглядеть обычным американцем, чьим-нибудь многообещающим, в высшей степени многообещающим отпрыском.