6
Я сказала - Мне стыдно подвала. А она уставилась на меня. Точечки в ее глазах стали совсем маленькими, она будто пригвоздила меня своими глазами - так уставилась. Я сказала что-то не то. Я, заикаясь, повторила еще раз - Мне стыдно подвала - и заплакала, а они засмеялись надо мной…
Когда я вернулась домой, я все ей сказала. - Почему же они над тобой смеялись? - спросила она.
Потому что я неправильно говорю.
А что ты неправильно сказала? - спросила она.
Я сказала - Мне стыдно, - а мисс Фрай остановила меня и сказала - Что это значит, Элина? Это значит - тебе страшно? Тогда надо сказать - боюсь. - Но они все смеялись надо мной.
Почему же ты не могла сказать, что тебе страшно? - спросила моя мама.
Не знаю.
Я не желаю, чтобы эти маленькие мерзавки смеялись над тобой, - сказала моя мама. - Я этого не потерплю.
- Почему ты боишься гардеробной, Элина? - спросила мисс Фрай.
- Там темно…
- Что значит - темно? Ведь когда у вас гимнастика, там, внизу, вовсе не темно, верно?
- Нет, но…
- Там же горит свет, когда вы, девочки, туда спускаетесь, верно? Конечно, горит. Значит, нечего бояться.
Элина согласилась, что нечего.
- А когда там нет света, тебе незачем спускаться в подвал или даже туда заглядывать, - сказала мисс Фрай с несколько озадаченной улыбкой. - Так что нет никаких оснований бояться, верно? Другие же девочки не боятся. Просто спустись вниз и стань на свое место в ряду, и ничего с тобой не случится… Завтра ты не будешь бояться, нет?
Элина сказала, что да. Потом вдруг поняла, что сказала не то. И быстро поправилась: - Нет.
А что тебе видится в темноте? - спросила она меня.
Я не могла ей ответить. Я не знала.
Они жили всего в трех кварталах от школы Джона П. Солсбери в Кливленде, что в штате Огайо, так что Элина каждый день могла обедать дома. Она могла даже ходить пешком вместе с другими девочками, жившими по соседству. К 12.15 Ардис уже всегда просыпалась и вставала, хотя и не всегда была одета. Она открывала Элине дверь и весело ее приветствовала - на ней был либо один из ярких шелковых халатов, либо домашние брюки с восточным рисунком; только что вымытые волосы ее были, как правило, распущены, еще не напудренное лицо блестело, чуть не сверкало. Часто она встречала дочь словами: - Смотрите-ка, кто явился к нам обедать!
На кухне она всегда была очень веселой, понемногу учила Элину готовить обед для себя, завтрак для мамы: яичницу с тертым сыром и кусочками красного перца, или суп из овощей с мелко нарезанными свежими грибами, или очень тоненькие кусочки серого хлеба с расплавленным на них пахучим сыром чеддер. Она учила Элину заправлять зеленый салат - давала ей в руки большие деревянные вилку и ложку и помогала перемешивать. По вечерам она учила Элину готовить замысловатое жаркое с густым соусом, тушить рыбу или мясо с луком и красным перцем; она купила венгерскую поваренную книгу и постепенно перепоручила изучение рецептов Элине, которая была только рада помочь матери.
- Клянусь, жена мистера Кармана и та в жизни бы лучше не приготовила, - смеялась Ардис, нагибаясь над кастрюлей и вдыхая аромат блюда, которое готовила Элина.
А мистер Карман каждый день приходил к ним и приносил разную снедь - не только мясо и овощи, но и сметану, гусиный жир, икру, причудливо вырезанную лапшу, целых большущих рыб, красную капусту, сладкий красный перец… Иногда он помогал Элине готовить уроки, пока Ардис выходила что-нибудь купить в магазине мелочей или заглядывала к приятельнице что-нибудь призанять. Мистер Карман не знал о сложностях, с которыми сталкивалась Элина в школе, и всегда радовался, когда она показывала выполненные задания и высокие оценки, полученные за них.
- Ты такая миленькая девочка и такая умненькая - совсем как твоя мама, - говорил он. Элина чувствовала, как он подыскивает, пробует слова, точно боится вытащить не то слово, боится, что над ним будут смеяться.
Элине было девять лет. Она ходила в четвертый класс школы Джона Солсбери, и они с матерью жили в одном из многоквартирных домов, принадлежавших мистеру Карману; познакомились они с мистером Карманом вот так: у Ардис что-то не ладилось в квартире - Элина не знала, что именно, - и как-то раз мистер Карман остановился и заговорил с ней. Это был крупный добродушный человек с вечно заискивающей улыбкой. Он всегда улыбался Ардис. Ему доставляло удовольствие называть ее то Ардис, то Бонита - он переходил с одного имени на другое, словно это был некий тайный, им одним ведомый код.
- Вам хорошо здесь? - спрашивал ее мистер Карман.
- Квартира прелестная, и, конечно, нам здесь хорошо, мы вам очень благодарны, - говорила Ардис.
- А тебе здесь тоже хорошо? - спрашивал он Элину.
- Да, - отвечала Элина.
Они с матерью перебрались на самый верх - в так называемый "курятник". Квартира была большая, просторная, солнечная, со старомодными бархатными портьерами, тяжелой резной мебелью и мраморным, с медными украшениями лжекамином. Ардис развесила по стенам свое достояние - собственные фотографии, глянцевые снимки, показывавшие ее в разных ракурсах и разных прическах. Было тут и несколько снимков Элины. Порою Ардис вдруг принималась ходить по комнатам, весело восклицая: - Кто же эти люди? Чьи это лица? Кто эти счастливцы?
Обычно она была в хорошем настроении, несмотря на неприятности, случавшиеся порой с Элиной в школе. Волосы у Ардис были уже не такие рыжие, а более мягкого, светло-оранжевого тона - цвета золотистого апельсина, который в зависимости от освещения чуть меняет оттенки. Она приобрела для себя и Элины несколько белых туалетов - пальто, шляпы и такие же платья. У Ардис был болотно-зеленый замшевый костюм - куртка и брюки. У них обоих - у нее и у Элины - были меховые шубки - не из норки, а из ондатры, но очень хорошего качества, так что на них глазели на улице: к такому зрелищу трудно остаться безразличным. В подобных случаях Ардис холодно улыбалась и отводила взгляд в сторону. Если какой-нибудь мужчина подходил к ней или заговаривал - кто угодно, - она могла уставиться на него своими холодными голубовато-серыми глазами и, улыбнувшись насмешливой улыбочкой, тихо спросить: "Ну, на кого вы, черт вас подрал, глазеете?"
А человек молча продолжал оторопело таращиться на нее.
Элина была очень счастлива там, очень. В дни, когда ей надо было идти в школу, она просыпалась в восемь часов утра - до того, как щелкнет будильник - его ставили на это время, но не заводили звонок, потому что Ардис не хотела просыпаться так рано. Элина шла в ванную, мылась и причесывалась, - тихо, совсем тихонечко, стоя на цыпочках, чтобы видеть себя в зеркале поверх бутылочек и баночек, расставленных на полке у его основания; затем одевалась - не надевала только туфель - и на кухне съедала мисочку какой-нибудь смеси с молоком, или пончик, посыпанный сахарной пудрой, или яблоко. Мама говорила ей, что надо непременно завтракать. И мистер Карман, который так заботился об ее здоровье и все твердил, что они с мамой слишком худые, всегда спрашивал, завтракала ли она.
- А ты ела яичницу с колбасой? И булочки с маслом? - спрашивал он.
- Да, - говорила Элина.
Когда они оставались вдвоем, Ардис замечала: - Он не понимает Америки, но не будем сбивать его с толку, - и смеялась, и добавляла: - Если я не посплю десять часов, я в жизни не выдержу этих разговоров с ним, душенька, - и что тогда будет? Самое важное в жизни - это сон, - задумчиво произносила она, поглаживая себя по лицу. - Полное отключение сознания.
Итак, по утрам Элина ела одна, затем брала свои книжки и туфли и выходила в коридор, застланный толстым бобриком. Перила на лестнице были всегда до блеска натерты; дверные ручки и дверные петли до блеска натерты; дверь маленького, величиной со шкаф, лифта сверкала. Но Элина все пять этажей спускалась по лестнице пешком, так как боялась лифта. А от подъезда до школы было всего пять минут ходу, да к тому же при дневном свете, так что бояться тут было нечего, просто нечего. "Если вдруг испугаешься, сразу представь себе, что я стою у окна и, перегнувшись через подоконник, сверху смотрю на тебя, - говорила ей Ардис. - И представь себе, сколько других девочек идут в школу и не боятся".
Элина чувствовала себя такой счастливой, когда, вернувшись в полдень домой, слышала, что в квартире уже играет радио. Это значило, что мама встала и что она в хорошем настроении. Они готовили себе ленч и ели в столовой, которая выходила во двор, лежавший далеко внизу. В удачные дни телефон не звонил. Но обычно около половины первого он начинал звонить, и Ардис завтракала, зажав телефонную трубку между грудью и подбородком и тихо мурлыча: "Да. Отлично. Когда? Конечно. Я проверю и позвоню вам… О, конечно. Дивно. Чья машина? Волосы длинные или короткие? Нет, не он. Не он. Я имею в виду не его, а другого, да, того, так что не рассчитывайте на меня, если… А как насчет Элины? Как насчет субботы? Дивно".
Элина медленно, понуро ела. Не помогало и то, что мама время от времени подмигивала ей, как бы подтрунивая над тихим голосом, доносившимся из трубки, и была наполовину тут, наполовину там, наполовину с Элиной, а наполовину с кем-то еще, кто звонил с другого конца города.
Если она спрашивала: "А как насчет Элины?", наступала жуткая пауза, жуткое ожидание. И если потом она говорила: "дивно", сердчишко у Элины падало. Она усиленно моргала, чтобы сдержать слезы и не нарушить маминой беззаботной болтовни, ее веселого настроения, казаться счастливой, когда Ардис победоносно заявляла: - Вот я и добыла тебе работенку, душенька, чтобы ты могла положить кое-что на свой счет в банке! Ты идешь у нас в гору!