Фарр до крови прикусил губу.
- Ну, давайте! - сказал Вулф. - Надо установить мотив преступления.
- Я не знаю.
- А кто должен знать - я, что ли?
Фарр судорожно подыскивал подходящий ответ. Потому что жизнь его была пустой, а так в ней хоть что-то было?
- Я спросил вас, зачем вы это сделали, - сурово сказал Вулф.
- Я был вынужден… - Фарр встал.
- Как это "вынужден"?
- Я не любил его. Он погубил мою жизнь.
- Да разве за это убивают?
- Да! - заорал Фарр. - За это и за все остальное.
- Какое такое остальное?
- Оставьте меня в покое. Вы что, не видите, я несчастный человек!
Вулф откинулся на спинку кресла:
- Что вы говорите!
- Да что вы всё издеваетесь! - в сердцах крикнул Фарр. - Имейте снисхождение к чужим страданиям!
- Не учите меня, как мне работать.
- Постарайтесь помнить, что человек - не зверь. - Фарр - его била дрожь - снова сел.
- Так вы человек? - спросил Вулф ехидно.
- Нет, мне не удалось стать человеком.
- Значит, вы зверь?
- В той степени, в какой я не человек.
Они уставились друг на друга. Вулф кончиками пальцев поглаживал усы. Затем вдруг открыл ящик стола, достал фотографию:
- Вам знакома эта женщина?
Фарр взглянул на морщинистое лицо какой-то старухи:
- Нет.
- Ее изнасиловали и убили на верхнем этаже дома неподалеку от вашего.
Фарр зажал уши руками.
Следователь убрал фотографию в ящик. И достал следующую:
- А вот мальчик лет шести-семи. Его зверски зарезали в пустой квартире на Восьмой Южной. Вы его когда-нибудь видели?
Он сунул снимок Фарру под нос.
Фарр взглянул на невинное детское личико и разрыдался.
Вулф убрал фотографию. Взял потухшую сигару, посмотрел на нее, бросил обратно в пепельницу.
- Ну, пошли, - сказал он и устало поднялся со стула.
В подвале таилось нечто ужасное. Фарр спускался по ступеням, с трудом преодолевая страх.
Вулф навел луч фонаря на переплетенья труб под потолком:
- За какой?
Фарр показал.
Следователь смахнул паутину, пошарил по трубе рукой. Нащупав надорванную оплетку, он вытащил гирю.
Фарр судорожно вздохнул.
Наверху, при свете тусклой лампы, следователь достал из пакета гирю и повертел в руках. Фарр зажмурился.
- Вы на каком этаже живете?
- На четвертом.
Вулф с тоской посмотрел вверх. Они потащились по лестнице, Фарр впереди, Вулф следом.
- Не так быстро, - попросил Вулф.
Фарр сбавил темп. Проходя мимо окна на третьем этаже, он хотел взглянуть на океан, но было совсем темно. На следующем этаже он остановился перед скособоченной дверью с матовым стеклом.
- Это там, - через силу произнес Фарр.
- Ключ у вас есть?
Фарр повернул ручку, и дверь распахнулась, с грохотом стукнувшись о стену. В коридоре, ведшем на кухню, было темно. Фонарик следователя осветил деревянный стол и два стула.
- Идите вперед.
- Я боюсь, - шепнул Фарр.
- Я сказал, идите.
Он нехотя сделал шаг вперед.
- Где он? - спросил следователь.
- В спальне. - Голос его охрип от волнения.
- Покажите.
Фарр провел его через комнатушку без окна - там стояла раскладушка, на полу валялись книги и журналы. Вулф направил фонарик на него.
- Вон там, - указал на дверь Фарр.
- Открывайте.
- Нет!
- Я сказал, открывайте.
- Умоляю, не настаивайте!
- Открывайте!
Фарр решил: в темноте он оттолкнет следователя и рванет на улицу.
- Я вам в последний раз говорю: открывайте!
Фарр толкнул дверь, она со скрипом открылась. В спальне, узкой и длинной, царила непроглядная темнота. Фонарик Вулфа выхватил железную спинку старой двуспальной кровати с продавленным матрацем.
Оттуда послышался стон. Фарр тоже издал стон, и волосы у него встали дыбом.
- Убийство, - простонал голос. - О ужас, ужас!
Луч фонарика осветил бескровное лицо старика - глаза его были открыты, и он смотрел на них.
- Кто здесь? - крикнул Вулф.
- Ох, сны мои, сны, запричитал старик. - Приснилось мне, что меня убивают.
Откинув старенькое одеяло, тощий старик в фуфайке и кальсонах слез с кровати и зашлепал босиком по полу. Он шел прямо на них.
Фарр возбужденно шептал что-то себе под нос.
Следователь нащупал шнур выключателя, зажег свет.
Старик, увидев в комнате чужого человека, сказал:
- А вы кто такой, позвольте спросить?
- Теодор Вулф, следователь из полицейского участка на Шестьдесят второй, - показал он на значок.
Герман Фарр заморгал - удивленно и смущенно. Он торопливо схватил со стула брюки, влез в них, сунул ноги в разношенные шлепанцы, натянул подтяжки.
- Лег днем подремать и заспался. Обычно-то я в шесть начинаю ужин готовить, а в полседьмого мы с ним едим. А зачем вы это к нам, следователь? - спросил он.
- Пришел с вашим сыном.
- Он ничего не натворил? - испугался старик.
- Вот не знаю. Пришел выяснить.
- Пойдемте на кухню, - сказал Герман Фарр. - Там лампочка поярче.
Они отправились на кухню. Герман Фарр принес из комнаты третий стул, и они уселись за деревянный стол - Фарр, мертвенно-бледный и измученный, его отец, тощий, морщинистый, с седой щетиной, и грузный Вулф в черной шляпе.
- Где мои очки? - спохватился Герман Фарр.
Он вскочил, нашел очки на полке над плитой. Через толстые линзы его слезящиеся глаза казались огромными.
- А то я вас толком и разглядеть не мог, - сказал он следователю.
Вулф только хмыкнул.
- Так что же приключилось? - спросил Герман Фарр, глядя на сына.
Фарр презрительно усмехнулся.
Следователь вынул из пакета гирю и положил ее на стол. Фарр уставился на гирю с таким видом, словно перед ним была живая гадюка.
- Вы эту вещь раньше видели?
Герман Фарр, накрыв одну ладонь другой, тупо рассматривал гирю.
- Откуда вы ее взяли?! - дрожащим голосом воскликнул он.
- Сначала вы ответьте на мой вопрос.
- Ну да, эта штука моя, только по мне - век бы ее не видать.
- Значит, ваша? - спросил Вулф.
- Да. Я ее прятал у себя в сундуке.
- А что это на ней за пятно?
Фарр не сводил глаз с места, на которое показывал следователь.
Герман Фарр сказал, что про пятно ничего не знает.
- Это следы крови, - сказал Вулф.
- Так оно и есть, - вздохнул Герман Фарр, губы у него дрожали. - Скажу вам всю правду. Жена моя, упокой Господь ее душу, пыталась однажды ей меня стукнуть.
Фарр громко расхохотался.
- Так это ваша кровь?
- Слава Богу, нет. Ее.
Фарр и Вулф в изумлении уставились на старика.
- Вы правду говорите? - Вулф был суров.
- Да я душу бы отдал, если б можно было все переменить.
- Вы ее этим ударили?
Герман Фарр приподнял очки, утер пожелтевшим заскорузлым платком слезинки в уголках глаз.
- Грех не скроешь. Как-то в припадке пьяной злобы - уж очень меня бедность донимала - я запустил в нее эту штуковину, разбил ей голову. Кровь ее. Не имел я права винить ее за то, что она хотела меня убить. Она раз пыталась, вечером, за ужином, только эта гиря у нее из рук выпала и тарелку разбила. Я тогда с испугу чуть со стула не свалился. Вот когда я увидел, как гирька летит, понял, до чего я докатился, да и спрятал ее в сундук - как напоминание о своих грехах.
Вулф чиркнул под столом спичкой, подумал и потушил ее. Фарр курил последнюю сигарету из пачки. Старик плакал, утирая слезы грязным платком.
- Если кто и заслужил такого конца, так это я. В молодые годы я зверем был, жестоким был, да все по безволию своему. Я им обоим много зла причинил. - Он кивнул на Фарра. - Он сколько раз мне говорил, что я ее каждый день понемножечку убивал. Не раз - за что вечных мук заслуживаю - до синяков ее лупил, она как-то утром на холод пожаловалась, так я ей нос в кровь разбил, другой раз с лестницы спустил. А его сколько ремнем лупцевал…
Фарр затушил сигарету, швырнул окурок в раковину.
Вулф неторопливо закурил сигару.
Старик плакал в голос.
- Этот парень, он живой свидетель всех моих злодейств, но он и не догадывается, как жестоко я страдаю с тех пор, как несчастная моя жена покинула этот мир, не знает, какие жуткие кошмары меня по ночам мучают.
- Когда она умерла? - спросил следователь.
- Шестнадцать лет назад, а он меня так и не простил, так и живет с ненавистью в сердце, хотя она, добрая душа, как в последний раз заболела, все мне простила, в его же присутствии. "Герман, - сказала, - я отправляюсь туда, где мне не будет покоя, если тебя не прощу", - и с этими словами отошла с миром. Но сын мой все эти годы меня ненавидел, я это каждый день в его глазах читаю. Он, конечно, бывал порой снисходителен к беспомощному старику, что верно, то верно, и не раз, когда у меня артрит разыгрывался, приносил мне в постель супу, с ложечки меня кормил, но, хоть я и раскаялся, в глубине души он ненавидит меня по-прежнему, пусть я тыщи раз на коленях молил простить меня. Я ему часто говорю: "Что сделано, то сделано, ты меня суди по тому, каким я нынче стал", ведь он же умный человек, книги читает, про какие ни вы, ни я слыхом не слыхивали, а тут ни в какую смириться не желает.
- Он вас когда-нибудь обижал?