- Гудэе-гудэе! Беда-а! Раньше эвен крепко зверя уважал, хоть большого, хоть маленького. Они всегда возле него нормально жили. Теперь зоотехник вокруг стойбища за росомахой на "Буране" охотится. Потом хвастает в конторе. Говорит, росомаху догнал, а она хитрая на спину легла, и лапы вот так вверх задирает. Гусеница прямо по животу едет, а ей хотя бы что. Только, если пикой кишки проколешь, завертится. А того, глупый, не понимает, что "Буран" ей большим и очень сильным зверем кажется, вот она и ложится перед ним на спину. Это она показывает, что сдаюсь, значит. Я часто смотрел, когда собаки дерутся, потом та, которая слабее, на землю упадет и живот - самое нежное место - прямо под зубы подставляет. И ни одна самая злая и глупая собака за живот не укусит. Жалеет, значит. Того, который уже лежит, кусать нельзя. А, зоотехник не жалеет. Ему шкура надо, он росомаху пикой прямо в кишки. И лисицу так само, и волка.
Дед пристально смотрит на меня, качает головой и вздыхает:
- Раньше такого человека сразу из стойбища выгоняли, а сейчас не выгонишь, потому как он начальник. Быстрее он тебя сам выгонит, как Нифантьева выгнал.
- Не понимаю я вас, - говорю деду. - С вертолета, получается, стрелять волков можно, и росомах можно, а с "Бурана" - нельзя.
- С вертолета охотиться хорошо, - сразу же соглашается мой собеседник. - С вертолета только самый нахальный зверь застрелишь, и еще тех, который совсем дурак. А умный, только вертолет услышит, сразу за дерево спрячется и выглядывает вот так. - Дед прикрывает лицо ладонями и, растопырив пальцы, хитро поглядывает на меня через них, изображая выглядывающего из-за дерева волка. Это у него получается не очень убедительно, я смеюсь и спрашиваю:
- А вы сами на них охотились?
Он кивает головой, и хвастливо произносят:
- Молодой, как ты, был, много охотился. Самый лучший охотник был.
Не скрывая интереса, подвигаюсь к деду и подливаю ему одеколона из своей кружки. Везде пишут, что на Севере забыли традиционные способы охоты на волков, а какие эти способы неизвестно. Может дед сейчас расскажет. Тот берет кружку в ладони, высасывает ее содержимое и, зажевав оленьей почкой, говорит:
- Раньше мы на них никогда не охотились. Раньше мы их гоняли. Нападут на оленей, берешь толстую палку, мауты и начинаешь за ними гоняться. Бывает, три дня гоняешься, зато потом они уже к стаду никогда не подойдут. Стыдно, что их, как вонючую росомаху, везде гоняют. Лучше на лося или диких оленей охотиться - там никто гоняться не будет. А если какой волк очень старый или совсем жадный - много мяса съест - того сразу догонишь. Маутом поймаешь и вот так к лиственнице придушишь, потом палкой по голове. Из волчьей шкуры кукуль, который спальный мешок, самый мягкий и теплый, можешь в снегу без палатки спать, никогда не замерзнешь. И костра не надо. Когда возле костра спишь, одному боку хорошо, а другой еще больше замерзает. Потом болеть долго будешь, пока совсем не сдохнешь.
Дед внимательно посмотрел на меня и, не меняя интонации, спросил.
- Больше одеколона нет?
- Откуда? Я только бриться беру.
Он не в обиде. На нет, и суда нет. Поднимается и начинает таскать жерди к костру. Недавно кораль ремонтировали и выбраковали целую гору старых жердей. Так что дров нам хватит с избытком на всю ночь…
Утро пришло пасмурное, мы с дедом решили, что никакого вертолета, на котором он собирался возвращаться в свое стойбище, не будет и, позавтракав, взялись утеплять балаган. Я отправился к складу за шкурами, когда вертолет вдруг показался над озером и, коротко рыкнув, сел на обозначенную флажками площадку. Тотчас возле вертолета появился мой дед и принялся бросать в открытую дверь мешки, свертки, ящики, что грудой лежали у вертолетной площадки. Ему помогал стройный парень в летной форме. Он затолкал в вертолет полозья для нарт, бочонок, затем побежал к нашему балагану, схватил мой рюкзак, лыжи, чайник с кружками и потащил все в вертолет. Оставляю шкуры, во всю прыть несусь к вертолету и, стараясь перекричать шум двигателей, сообщаю деду, что они случайно погрузили и мои вещи.
- Нормально погрузили, - машет он мне рукой. - Ничего не случайно. Залезай быстро, бригаду лететь будем.
Какое-то время растерянно смотрю на деда, затем почему-то интересуюсь:
- А рыбалка у вас есть?
- Есть. Нормальная рыбалка. Скоро кета, горбуша, кижуч полная речка плавать будут.
- А они ничего? - показываю в сторону виднеющихся через стекла кабины летчиков.
- Нормально. Скажу, пастух, бригаду летишь.
Бросаю взгляд в сторону балагана, не забыл ли чего у последней ночевки, и торопливо карабкаюсь в вертолет. Там опускаюсь на скамейку и приникаю к иллюминатору. Дед уже возле летчиков, что-то говорит им и показывает на меня рукой. Те смеются, согласно кивают головами, один хлопает деда по плечу.
Скоро вертолет вздрогнул, приподнялся над площадкой и, чуть накренившись, полетел в сторону озера. Под нами проплыла изгородь кораля, сторожка с дымящейся трубой и стоящим у крыльца милиционером, россыпь красноватых бочек. Затем открылось озеро. Чистое и ровное, словно занесенное снегом поле. Посередине озера стоял олень и, задрав голову, внимательно глядел на вертолет. Видно, как вокруг него схватываются поднятые винтами вертолета змейки снега. Был ли это пестрый мулхан, у которого приехавшие на забой бичи отрезали язык, или другой, сбежавший из кораля, олень - сверху я разобрать не мог…
СТОЙБИЩЕ
Сижу среди затерявшегося в глухой тайге стойбища оленеводов и не представляю, что делать? Вокруг ни души. Только у крайней яранги позванивает колокольчиком пряговый олень-ондат, да где-то в лиственничнике орут кедровки. Правда, возле того же лиственничника в куче мешков и ящиков копается махонькая, словно гриб опенок, старушка, но она совсем не обращает на меня внимания.
Лишь только вертолет, на котором мы с дедом Кямиевчей прилетели в стойбище, коснулся колесами снега, дед сбросил вниз свое имущество, спрыгнул следом и торопливо зашагал к пасущимся у подножья сопки оленям. Не оглянулся, не кивнул на прощанье доставившим его сюда летчикам, а просто спрыгнул и пошел, словно выбрался из автобуса где-нибудь в большом городе. Пока я укладывал в рюкзак чайник и кружки, возился с лыжами, он успел поймать оленя, взгромоздиться на него и, что-то крикнув выглянувшей из яранги старушке, скрылся за лиственницами.
Старушка поднесла к глазам висевший на груди бинокль, долго рассматривала меня, словно я был от нее за добрый километр и, наконец, отправилась встречать. Дорога от вертолетной площадки перемешана оленьими копытами, отчего валенки проваливаются в снег выше голяшек, и идти очень тяжело. Но я почему-то тащил на себе рюкзак, спальный мешок и лыжи, хотя куда умнее перенести это по очереди, да и то после знакомства с жителями стойбища.
Тащил и, не понять чему, улыбался, мысленно перебирая слова, которые сейчас скажу этой бабуле. Она же поравнялась со мною, чуть посторонилась и, даже не кивнув в ответ на мое приветствие, прошла мимо. Стою, слушаю, как поскрипывает снег под ее торбасами, и ничего не могу понять. Совсем слепая, что ли? Так нет же, рассматривала в бинокль минут пять - могла сообразить, что к ней гости.
А бабуля остановилась возле сиротливо темнеющих на вертолетной площадке вещей, покопалась в них и, ничего не выбрав, с пустыми руками направилась обратно. Я успел дотащить свое имущество до яранги и намеревался, было, зайти в нее, но здесь из-за краснеющих неподалеку от стойбища густых тальников выскочила целая свора собак и с лаем окружила меня. Обычно собаки оленеводов мирные, но кто знает, что в голове у этих. Тем более одна, с хорошую овчарку ростом и вид у нее далеко не доброжелательный. Стараясь не делать резких движений, опускаю рюкзак на снег, рядом пристраиваю спальный мешок и лыжи, затем все так же осторожно присаживаюсь на оставленные у тропы нарты.
Тем временем старушка догнала меня и, не обратив внимания ни на гостя, ни на лающих собак, прошла мимо. У входа в ярангу остановилась, тщательно выбила из торбасов снег и скрылась.
Собаки, еще немного полаяв, убежали в тальники, лишь пестрый, донельзя лохматый щенок, с желтыми пятнышками возле глаз решил познакомиться поближе. Повиливая хвостом, подобрался к моим ногам, обнюхал один валенок, второй и улегся, глядя мне в лицо. Я угостил щенка сухарем, почесал за ухом и принялся думать, что делать дальше?
По всему хорошо видно, моему появлению здесь ничуть не рады. Может, эти люди вообще неприветливы, а может, их обидел кто-то из приезжих, как пастухов, которые подогнали стадо к Новым озерам, обидели бичи. Но с Новых озер я мог вернуться в свою избушку на Ингоде или вообще отправиться в поселок, а здесь только до фактории добрый час лету и ближний вертолет будет то ли через неделю, то ли через месяц.
Даже не представляю, что делать, если эта бабуля шуганет меня от своей яранги, как вчера Акулина от палатки. Может, и дед Кямиевча удрал верхом на олене от греха подальше. Завез сюда в надежде еще раз поживиться одеколоном и удрал. Он еще в вертолете несколько раз интересовался, нет ли у меня чего-нибудь выпить?
Небольшое, всего в три яранги, стойбище оленеводов расположено у подножья двухгорбой сопки. На вершине ближнего горба темнеют похожие на сказочный замок скальные останцы, на другой - черными жуками бродят олени. Там снега меньше чем в долине, вот они и забрались под самое небо.
Сразу за стойбищем узкими промоинами темнеет спрятавшаяся в тальники река. Хорошо бы сейчас махнуть на все рукой и отправиться туда с удочкой. Дед Кямиевча говорил, что в ней полно рыбы, только никто не "желает" ловить.