Швеца и Чадаева объединяла страсть к легкой атлетике. Чадаев в свое время добился хороших результатов в десятиборье, но травма колена свела почти на нет его спортивную карьеру. Он вернулся в университет и продолжил учебу. Я знала, что он женился очень рано и по страстной любви, и это знакомство мне ни к чему, опять женатик на моем пути. Ирка это чувствовала, дернула меня за руку, и мы оторвались с ней вперед.
– Знаешь, а Сашка-то развелся.
Она поведала мне печальную историю такой, казалось бы, счастливой пары. Чадаевская жена работала на Одесской киностудии, училась в институте, все было хорошо. Но на их беду, она приглянулась одному, уже тогда довольно известному, режиссеру. Он был настойчив: "Эта девочка будет моей женой".
Потом режиссер уехал, год его на студии не было, все вроде забылось, а когда через год вернулся, реализовал свое намерение, таки увел у Чадаева его жену.
Для него это был удар ниже пояса. Ирка так в красках рассказывала, как несчастный Сашка рыдал, места себе не находил долгое время. Беда, как повелось издревле, одна не приходит. Добавилась эта тяжелая травма, прощай, как ни печально, легкая атлетика, профессиональный спорт, с которым он связывал столько надежд; реально мог быть в десятиборье среди лидеров в стране. Честь парню, он не сломался, железный свой характер "перекинул" на университетские науки, стал заново грызть их.
Мы остановились, поджидая мужчин, они медленно плелись и что-то бурно обсуждали; наверняка Генка рисовал дальнейшую перспективу своего ближайшего друга. Наверное, убеждал, что он может стать хорошим тренером и Швец под его началом с удовольствием продолжит свои тренировки.
– А Ольга тоже спортсменка, волейболистка, за сборную своего Нархоза играла, Юра Курильский за ней даже приглядывал. – Генка, произнося это, смешно заикался, будто волновался.
– Степа Агаджанян тренировал? – оживился Чадаев.
– Степан Степанович, а до этого я у Бергера занималась. В Сельхозе. В Нархоз я оттуда перескочила. Агаджанян уговорил, он искал игрока во вторую зону, с ударом, я вроде подходила.
– У вас приличная командочка была. Особенно две выделялись, смешные у них такие имена, дай бог памяти, сейчас вспомню. А, Буга и Могила. Координированные, прыгучие, запросто высотницами у нас бы были. Могила с ее пасом мне вообще Жорика Мондзолевского напоминала. Только еще лупила сильно.
– Вам – Мондзолевского, а мне Витьку Михальчука, моего одноклассника. Теперь к ним на пушечный выстрел не подойти – олимпийские чемпионы.
– Да ладно, нормальные ребята, – на полном серьезе парировал Чадаев. – У нас в десятиборье тоже есть свой чемпион олимпийский – Коля Авилов, свой хлопец, скромняга, никакого зазнайства.
Разговор завязался сам по себе, никакого напряга, как нередко случается при первой встрече. Впрочем, для меня встреча с Чадаевым была не первой; тем не менее Ирка, перебив наш волейбольный диалог, вставила:
– Приходченко, это Саша Чадаев, наш самый большой друг, не правда ли, красавец парень.
Правда, Ирочка. Я с трудом старалась сдерживать свои эмоции. Было от чего вытаращить глаза и засиять от счастья. Худощавый, высоченный, широкоплечий, великолепно сложенный, он производил неизгладимое впечатление. Передо мной стоял такой парень, каких у меня в жизни не было. В нем полностью оправдывалось чеховское: "В человеке все должно быть прекрасно". Но в Чадаеве был даже перебор этого прекрасного. Одна мягкая улыбка на его приятном лице чего стоила.
– Что ж, давайте еще раз знакомится, раз Ира настаивает. – Он протянул мне свою руку; у меня тоже неслабая ладонь, а тут две мои.
– Оля, – я, смущаясь, так тихо отозвалась, что Генка с Иркой заржали. Особенно Ирка с ее звонким заливистым смехом, похожим на веселое журчание чистого горного ручейка. Любви Генки с нашей Ирочкой можно было позавидовать. Они, не стесняясь, целовались, обнимались, друг с дружкой шушукались, не замечая никого вокруг. Ирка и до рождения сына была уж очень хороша: стройная брюнетка с потрясающей фигуркой и с этими голубыми глазищами, с маленьким аленьким ротиком и рядом сверкающих жемчужных зубов. Когда они на пару прогуливались с подружкой Викусей, такой же высоченной, но только блондинкой, по пляжу в нашей придворной Аркадии, мужики, да и женщины, завидуя, не отводили от них взгляда; так было-таки да на что посмотреть. Ира после родов еще больше расцвела, как шептала мне на ухо моя бабка: "Фигура стала еще более женственной". Самой же Ире она поскромнее отвесила комплимент: "Ирочка, вы такая аппетитная стали, а наша Олька ничего не жрет. А какой мужик на костлявую позариться, подавиться же можно этими острыми лопатками".
Вечер в "Глечике" был замечательным. Кухня отличная, очень приличное красное мускатное вино, а самое главное, расположение ресторанчика – под открытым небом, под горой, первый такой ресторан в Одессе; выглядело все, как старая украинская хатка, окруженная самым настоящим тыном с висящими на нем горшками, снопами и подсолнухами. Мы заняли угловой столик с потрясающим видом. Внизу тихо плескалось "самое синее море, Черное море мое". Здесь вдали от шума городского оно было только нашим. Едва смолкала музыка, как слух приятно ласкал накат прибоя.
Небо быстро потемнело, как всегда бывает на юге, и обсыпалось, как из рога изобилия, россыпью сверкающих бриллиантами звезд. Их громадное количество завораживало; рождающаяся из морской пучины, медленно выплывающая огромная желто-розовая луна прокладывала в море серебристую дорожку. Утомленное море распласталось внизу, зовя к себе с непреодолимой силой. Так бы и взобраться по этой дорожке туда, во Вселенную, где уже побывал Гагарин и другие космонавты. Счастливые люди! Из каких далей наблюдали нашу Землю! Наверное, оторваться невозможно.
Но и мой взгляд невозможно оторвать от такой дивной красоты. Даже звезды как бы померкли перед ее величеством ночной царицей луной. Своим появлением она как бы объявляла всему живому на земле: я пришла к вам, и теперь настало ваше время любить и радоваться жизни. Любите, дети мои земные, не стесняйтесь, для этого и предназначена волшебница ночь. Я только ей помогаю, освещаю вам дорогу, но каждый выбирает свою, и, какую бы ни выбрал, пусть все будут счастливыми.
Как хорошо мне было. Организм мой наконец расслабился, хребет из последних сил пытался удержать плывущее в невесомость тело. Я взглянула на Сашу, он улыбался. Какое хорошее у него лицо, мужественное, доброе. Странно, что такой парень одинок, начинает жизнь сначала. Он нагнулся ко мне: пойдем, потанцуем. Я ждала этого мгновения, но немного замешкалась, пока еле надыбала под столом свои сброшенные туфли; ноги могли распухнуть за целый день, хоть бы влезть в них.
Мы молча, довольно близко друг к другу, не танцуем, а медленно плывем. Вот с кем можно расслабиться на всю катушку. Еще раз восхищаюсь, какие у него руки, я в них, как в гамаке, почти лежу. Обе свои положила ему на плечи и через Сашину руку чувствую, как, словно молот, бьется его сердце. Если бы достала, так и опрокинула бы свою буйную головушку на его широченное плечо. Голос Ободзинского растапливает мои мозги: "Эти глаза напротив калейдоскоп огней… Только не подведи, только не подведи…" Еще и этот пейзаж. Все вместе – такой неожиданный подарок судьбы в моей беспросветной жизни.
Саша предложил:
– Спустимся к морю?
– Давай спустимся, – согласилась я, не раздумывая, готовая броситься в любой омут, – но, по-моему, спуск отсюда далековато.
– Ты что, знаешь все побережье? – мы незаметно перешли на "ты".
– Все – нет, а от Ланжерона до Шестнадцатой Фонтана почти все. Каждый выходной мы с сестрой совершаем утром моцион, прогулки вдоль берега. Начинаем поздней осенью, потом всю зиму. А весна и лето, к сожалению, выпадают напрочь. У меня в это время самая работа; изредка, и то поздним вечером, выбираемся с Алкой поплавать. Раза два-три за сезон – и все. Называется, в Одессе всю жизнь живу. Отпуск летом? Да ты что, какой отпуск летом, в январе-феврале, как отчитаюсь, пожалуйста.
– Тебе холодно? – Саша, вероятно, почувствовал мою предательскую мелкую дрожь.
– Нет, нет, меня у моря всегда немного знобит. И еще, Саша, у меня такое состояние, потому что я Ободзинского очень люблю, этот рвущий душу и сердце голос. Он нравится тебе?
Чадаев кивнул головой, затем снял с себя пиджак и нежно укутал меня. Похоже, пытался поцеловать меня, но натолкнулся на торчащие ресницы и не решился. Я даже выдохнула от напряжения. Так и стояли у обрыва, я почти на самом краешке и почему-то совершенно не боялась, а он, обняв меня за плечи, плотно прижавшись сзади, словно страхуя.
– Вижу, не трусишь, обрыв метров пять до низа. Мы с шестом столько прыгаем. – Он чуть-чуть подтолкнул меня вперед.
Не поворачиваясь, не отпрянув, вымолвила:
– С тобой, Саша, не страшно. Ты такой надежный, я так тебе признательна за этот чудесный вечер. Мне так все обрыдло в этой жизни.
– Извини, я пошутил, но все-таки береженого бог бережет, – он отступил на шаг и меня оттянул от края обрыва, еще сильнее прижимая к себе.
– А я – нет. Пошли обратно, неудобно, Швецы нас заждались, может, им выпить охота, а без нас не хотят.
– Вряд ли, Генка вообще не употребляет, здоровый образ жизни ведет. Ты побегай по 30–50 километров в день, а он так каждый день, без выходных и праздников. Ирина тоже не большая любительница, пригубить может – и достаточно.
– А ты думаешь, я – любительница? Да ты что. У меня на работе проблема – как бы отмотаться, с утра начинают приставать: давай махнем, за то, за это. Многие молодые ребята, к сожалению, спиваются, тормозов нет. Я так сказала, для красного словца, а может, для общего веселья, еще по стаканчику вина выпьем. Вкусный мускат.