X
Человек - он что, немец?
К часу дня посетителей просили удалиться. Лени, дядя Нат и Тюльпан усаживались за скромную трапезу. У Лени всегда было что рассказать - свежие новости, сплетни. Попытка "бежавшего из Бухенвальда" найти наконец "достойное алиби" человечеству вызвала глубокий отклик повсюду. На бирже котировки духовных ценностей росли на глазах; критика явно снисходительно отнеслась к публикации труда, автор которого силился доказать существование в Европе определенной формы цивилизации - в далеком прошлом, разумеется. Трепетали даже студенческие сердца, и в больших колледжах ценнейшие часы тратились на размышления, а в моду вошли юбки и футболки с портретом Махатмы. После кофе дядя Нат и Тюльпан обсуждали утренние происшествия. В это время ученики и зеваки ожидали на улице, где полиция организовала постоянное оцепление. Важные последователи, знаменитые своими пожертвованиями в пользу движения, ожидали на четвертом этаже в специально отведенном для них зале, где к их услугам были газеты и журналы. Идеалистам, вечно раздавленным нуждой, тоже выделили уголок, и там они могли онанировать. До войны этот узкий чердак без окон служил кладовкой для квартиросъемщиков с нижних этажей; но в 1942-м домовладелец, начитавшись газет, проникся воззваниями к человеколюбию и за умеренную плату отдал помещение в распоряжение Комитета приема и поддержки европейских интеллигентов-беженцев. Дядя Нат прибрал чердак и обставил зал ожидания. Правда, довольно мрачно, зато это располагало к размышлениям. Немного позже Махатма скрывался за занавеской, отгородившей угол, медитировал и анализировал свои поступки. И тогда на чердаке слышалось лишь его тихое ровное дыхание. В это время дядя Нат и Лени разбирали почту. Занятие было не из легких: каждый день приходило несколько сот писем, и число их значительно умножилось за последние две недели Поста. Газеты между тем уже высказывали худшие опасения и на первой полосе заявляли, что Махатма был "отважен, прозорлив, но очень слаб". Впрочем, все письма походили одно на другое, и это облегчало процедуру ответа. "Дорогой Тюльпан, - писала девушка из Сэнт-Луиса, - я люблю одного G.I. Он сражался за свободу Европы и получил "Пурпурное Сердце". Его зовут Билли Рабинович, и он хочет жениться на мне, только его родители не дают согласия, потому что я черная. Но я из хорошей семьи, моего брата убили в Тихом океане желтые псы. Ведь мы воевали, чтобы покончить с расовой дискриминацией! Помогите мне". Дядя Нат старался изымать такие письма, чтобы они не попадали на глаза Учителю, но Тюльпан сердился, требовал их, а прочитав, замолкал на несколько часов, посыпал голову пеплом и отказывался принимать посетителей или не говорил им ни слова, давал понять, что утомлен, делался капризным, раздражительным, недовольным. Он прочел много книг по конституционному праву, "Права и обязанности президента Соединенных Штатов" Гейна и "Двадцать лет в Белом Доме" полковника Джексона-Орра. Чтение его потрясло: он обязал посетителей разуваться перед входом, не поднимать глаз во время аудиенции и, выходя, пятиться, почтительно кланяясь. Тогда же Голливуд предложил ему главную роль в цветном фильме о сотворении мира, от которой он отказался по соображениям престижа, но которая все же погрузила его в странные мечты. Он потребовал пластилин и проводил время, мастеря горы, деревья и шар, который ему никогда не удавалось сделать абсолютно круглым. Он упражнялся даже в лепке фигур живых существ: мужчины и женщины, змея, животных всех пород, - но не был удовлетворен своими созданиями. Его творения явно оставляли желать лучшего: они всегда получались похожи на оригиналы, и это повергло Тюльпана в полное отчаяние, умственный и душевный ступор. Он выходил из него несколько дней, а потом заговорил об издании во всех странах газеты мнений, полностью посвященной борьбе со злом и исправлению ошибок. Еще он говорил о том, чтобы сделать движение "Молитва за Победителей" более откровенно политическим, даже более агрессивным, долго обсуждал создание Мирового гуманистического ополчения, чтобы вооружить всех молодых энтузиастов, искренне и ревностно желающих сделать наконец что-то действительно новое. Он начал писать некий идеологический труд под названием "Моя борьба", в котором объяснял, что во всех несчастьях нашего общества виновата белая раса, и лишь полное и радикальное ее уничтожение могло бы спасти цивилизацию. Но это его увлечение длилось не дольше других. Только он записал основную идею своего труда - "Все преступное в Германии исходит от белого человека", как дядя Нат, читавший поверх его плеча, поправил: "Все преступное в Германии исходит от Человека". На Тюльпана это произвело ужасающее впечатление: он побелел, тотчас сжег рукопись и всю ночь рыдал в подушку и рвал на себе волосы. Наутро он полностью изменил свое поведение, стал проявлять глубокое смирение и находить особое удовольствие в самоуничижении. Теперь каждое воскресенье он требовал приводить на чердак по семь белокожих нищих. "На каждый грешный день", - говаривал он, разувал их и собственноручно мыл им ноги, пока Лени и дядя Нат пели псалмы. Он старался привлечь к ритуалу и дядю Ната, но получил решительный отпор: старый негр категорически заявил, что "раз дело идет хорошо, то нет нужды в таких жертвах". Потом как-то в воскресенье Тюльпан совершенно без всяких причин вдруг изгнал семерых белых нищих, всячески оскорбляя их и вопя, чтоб ноги их не было на чердаке. Он раздобыл "Путешествия в Арктику" Фритьофа Нансена и прочел на одном дыхании, отложив на двадцать четыре часа все свои встречи.
Затем он купил "Искусство строить и́глу" и "Как готовить тюленя", а также "Нравы и обычаи эскимосов", внезапно перестал умываться, каждое утро принимал холодный душ и послал в "Вулворт" заказ на несколько миллионов долларов - ракетницы, сани, упряжка на двенадцать собак, специально натасканных на открытие Северного полюса.
- Лени.
- Да, патрон.
- Мы уйдем жить подальше от людей, куда-нибудь в Полярную пустыню.
- Да, патрон.
- У нас будет иглу, верные собаки, дети, которые не пойдут в школу.
- Да, патрон.
- Рано утром я буду уходить охотиться на тюленей, а возвращаться буду вечером, усталый и счастливый.
- Да, патрон. Спорт - это полезно.
- А ты в это время будешь воспитывать наших детей, задавать корм ручным пингвинам, заниматься тысячей хозяйственных дел, мелких, но необходимых, и ты будешь ждать меня.
- Точно, патрон, так и будет.
- Раз в месяц мы будем ездить на быстрых санях в соседнюю деревню, к эскимосам, за пятьсот миль от нашего иглу. Сначала они отнесутся к нам подозрительно, но мы сумеем заслужить их доверие. Постепенно.
- Постепенно, патрон, постепенно.
- Тогда они посвятят нас в свои простые, но святые обычаи. Им нет дела до расовой дискриминации, они ассимилируют нас, и мы проживем и умрем счастливыми.
- Мы проживем и умрем счастливыми, точно, патрон. Успокойтесь.
- Снег очистит все - великий холод. Мы наконец-то очистимся. Морозный воздух вернет нам первозданную чистоту…
- Люди, патрон, не очищаются льдом - только огнем.
Но Махатма очень быстро потерял интерес и к Великому Северу. Он приобрел атлас и с помощью циркуля обвел красным маленький островок в Банановом архипелаге. Он проводил время за чтением "Робинзона Крузо" и однажды вдруг взглянул на дядю Ната совсем другими глазами.
- Не рассчитывайте на меня, патрон, - тут же возмутился дядя Нат. - Поищите другого Пятницу.
Потом Тюльпан купил огромный сундук и пару недель тер друг о друга две палки, ожидая искры, которая так и не появилась. Он прочел "Один перед лицом Природы" капитана Макинтайра, сделал гигантские запасы провианта в виде консервов и заказал замысловатый материал для кемпинга, найденный в каталоге "Вулворта" в рубрике "Везде как дома". Он укомплектовал свое снаряжение буссолью, удочками, пеньковым тросом и маленькой колониальной аптечкой. Но потом, убив недели две, выбирая между американской и русской плащ-палаткой, впал вдруг в очередную депрессию, выбросил все снаряжение на свалку и неделю пролежал, уткнувшись в подушку.
- Оставьте меня в покое, друг мой. Ну же, отпустите мою руку. Что еще за дела?
- Pukka Sahib, смилуйтесь над бедным временно освобожденным белым! Отца расстреляли на рассвете, мать и сестру насиловали несколько раз без суда и следствия, а меня три дня везли в вагоне для скота из Компьеня в Бельзен - взаперти, совершенно голого, среди зимы…
- Это все немцы, друг мой. Мы тут ни при чем. У нас чистые руки, да. Мы за это не отвечаем. Мы-то сами благородны, гуманны, толерантны… Это немы, это они.
- Pukka Sahib! Мне нравится ваше круглое лицо и розовые щеки.
- Ступайте своей дорогой, друг мой. И оставьте мое лицо в покое, вот. Уберите лапы, вам говорят! Да что вы себе позволяете!
- Осмелюсь ли я предложить вам несколько цветных брошюр о борделях Италии и Франции, теплые тона, очень интимно, очень возбуждает, очень… ого-го! Это не товар, это подарок!
- Да прекратите брызгать на меня слюной! Отдайте мою шляпу! и перчатки! Оставьте мои пуговицы! Не трогайте мой пиджак! Послушайте! да отцепитесь же, идиот! Вы меня задушите.
- Pukka Sahib…
- Чего еще?
- У меня вдруг появилось жуткое подозрение.
- Какое?
- А вдруг человек - он немец?