Не знаю, как съездила Эля, а я - так очень удачно съездил. В обеих редакциях мне отдали деньги. На Украине это такая редкость - чтобы те, кто тебе должен, добровольно отдавали деньги. Да ещё по-белому, по первому требованию и не по знакомству. Загадочная всё-таки страна Украина.
Встретиться с Элей мы договорились в 13–00. Встретились. Съели по мороженому и пошли к посольству.
Вдруг увидели неоновую вывеску "Едем". Переглянулись. Мистика какая-то. Я подумал: "Наверно, Эля права, надо ехать". И тут же догадался, что это всего лишь название ресторана, написанное по-украински, и означает оно не "едем", а "Эдем". Но ощущение, что это знак, осталось. А может быть, я нуждался в знаке, и готов был принять за него что угодно.
На этот раз очередь во дворе имела место быть. И как раз та, что нужно, только гораздо длиннее. Двигалась очередь быстро. Вдоль неё ходил какой-то полуофициальный дядька, смотрел документы, отвечал на вопросы, давал советы (как потом выяснится, вполне дурацкие. Но это выяснится потом). Дядька посмотрел моё свидетельство о рождении. Перечитал национальность мамы и национальность папы.
- Молодой человек, - сказал он. - Что вы здесь до сих пор делаете?
- Живу, - сказал я и отнял у него документ.
Дядька удивился:
- Зачем?
А я стал злиться и психовать. Какое ему дело, что я здесь делаю и зачем живу? Нет, ну какое?
Часа через полтора я держал в руках анкеты и памятки, с подробными рекомендациями - как поступать дальше, если я хочу получить полное право жить - нет, проживать! - в благословенной стране Германии, считаясь беженцем. Что не только почётно, но и прибыльно.
Я сунул бумажки в сумку.
- Всё, звоним Куркову.
Курков взял трубку после первого же гудка.
- Привет, это я, - сказал я. - Мы приехали.
- Ну так приходите, - сказал он. - Ты же знаешь адрес?
Адрес я знал. Но шли мы долго. Потому что петляли.
Я подходил к прохожим аборигенам и спрашивал:
- Не скажете, где находится американское посольство? - что делать, сегодня был день посещения посольств и их поисков.
Прохожие аборигены или шарахались от меня, или посылали в самые разные стороны и места. Почему-то никто из них точно не знал, где находится американское посольство. Где американские химчистки, знали многие, а где посольство - нет. Но Курков жил именно поблизости посольства, а не поблизости химчистки.
Эля сказала:
- Я знаю, почему они шарахаются. Они думают, что мы хотим американское посольство взорвать.
- Взорвать?!
- Посмотри на свою черную сумку.
Я посмотрел.
- Теперь прислушайся.
Я прислушался.
В сумке громко тикал мой будильник угличского часового завода. Я всегда беру этот безотказный будильник с собой в дорогу. Мало ли что.
- Про твою чёрную рожу я не говорю. Типичный террорист.
- Сумка да, сумка тикает, как сумасшедшая, - сказал я. - А рожа - вопрос спорный. У меня уже вся голова седая.
- А что, седых террористов со спорными рожами не бывает? - сказала Эля и сказала: - Пошли.
- Куда?
- Какая разница? В любом случае мы на правильном пути.
Эля, как обычно, угадала. Мы нашли посольство. Поскольку давно ходили вокруг да около. Наткнулись на вывеску "ул. Некрасовская", дальше всё уже было просто.
- Смотри, - сказал я, когда подошли к дому Куркова. - Он же чуть ли не во дворе у американцев живёт. Наверно, в гости к ним ходит, на файф-о-клок, бля, на ланч. Ловко устроился.
Кстати, жена у Куркова англичанка. Настоящая англичанка. Из Англии. И дети говорят по-русски, по-английски, а при надобности и по-украински. Они всё время перетекают из языка в язык, легко и свободно. За ними не уследишь.
Интересно, зачем люди женятся на англичанках? Может, с тоски? Или, наоборот, от любви и от чувств вселенского масштаба, которые не имеют границ? Судя по всему, от любви. Во всяком случае, Лиза отказывала Куркову несколько раз, но он её добивался, пока не добился, чтобы она стала Курковой. И она стала. И сейчас была заметно беременна третьим ребёнком. А двое предыдущих детей жили здесь, в квартире вокруг нас, какой-то собственной детской жизнью.
Старшая Габи приходила из своей комнаты есть с тарелки Куркова бутерброды. А мы, между прочим, их не ели, мы ими закусывали. Это разные вещи. Младший Тэо приходил тоже. Но он стоял и молча наблюдал за процессом. Он вообще был молчалив, этот Тэо Курков.
- Ты съешь мои бутерброды, и я умру с голоду, - говорил Курков Габи. - Вас некому станет кормить и вы тоже умрёте.
- Шутит, - объясняла нам Габи и продолжала есть бутерброды.
Курков, поняв, что её не остановить, сходил на кухню и принёс большую сковороду.
- Это кус-кус с котлетами, - сказал он. - Гвоздь программы.
- Объясни, что такое кус-кус, - сказал я. - Что такое котлеты, я знаю.
Курков показал пальцем на россыпи кругленькой крупы в сковороде и повторил:
- Это - кус-кус. Мы с Лизой это любим.
И мы стали закусывать кус-кусом. И котлетами, конечно, тоже стали закусывать.
И вечер получился хороший. Не от выпитого и усталости, а от тепла. Особого домашнего тепла, которое чувствовалось в этом доме везде.
Несмотря на всеобщую августовскую жару.
Утром я проснулся от того, что надо мной стояли Габи и Тэо. Они стояли и смотрели.
- Ты ему кто? - спросила Габи у Эли. - Жена?
- Нет, - сказала Эля. - Не жена.
- А почему ты с ним спишь?
Эля задумалась. Габи ждала ответа. Тэо тоже чего-то ждал.
- А у вас же нет для меня отдельной кровати, - сказала Эля.
Теперь задумалась Габи. И Тэо задумался вместе с ней.
- Действительно нет.
Габи вышла из комнаты и сказала Лизе:
- Нужно купить ещё одну кровать.
- Хорошо, - сказала Лиза. - Купим. И сказала: - Габи, говори со мной по-английски.
- Ты что, по-русски не понимаешь? - сказала Габи, но на английский всё-таки перешла.
После завтрака съездили на рынок. Цены нам показались умопомрачительными. А Куркову ничего, доступными.
- У меня же в прошлом году двадцать книжек вышло на разных языках. Так что для меня нормальные цены, - сказал Курков.
Мы купили всякой съестной всячины, погрузили в "форд" и поехали домой.
Лиза и дети были уже готовы.
Мы вошли и взяли сумки. Габи смерила меня взглядом. Сравнила с Элей, с отцом, с Лизой. Наконец, сравнила с собой. И сделала вывод:
- Ты очень маленький мужчина, - сказала она.
- Маленький, зато настоящий, - сказал я.
Она ещё раз на меня посмотрела:
- Нет, ну всё-таки очень маленький.
В Лазоревку ехали совсем не долго. Часа, что ли, полтора. Лиза с лёгким акцентом рассказывала о лазоревском соседе, который как-то подвозил её на "москвиче" в Киев.
- Сели, - говорит, - в машину, он у детей своих спрашивает: "Что нужно сделать перед дорогой?". "Помолиться, - отвечают дети, - сказать "спаси Бог"". - А я думаю - почему бы не пристегнуться? И не зря думаю. Потому что до самого Киева все ехали не пристёгнутыми. Кроме меня, конечно.
Параллельно Габи дёргала Элю - интересовалась, есть у неё дети или их у неё нет. Узнав, что есть сын, стала выяснять, приедет ли он к ним в гости.
- Приедет, - сказала Эля. - Он девочек любит.
- А мальчиков? - спросил Тэо и уснул.
- Да, - сказала Габи и тоже уснула.
- Зачем ей утром понадобилась ещё одна кровать? - сказала Лиза. - Не знаешь?
Эля объяснила.
- Нет, всё-таки я правильно их воспитываю, - сказала Лиза. - Всё-таки правильно.
А потом были два дня в деревне. Где Курков купил себе по случаю дом.
- Эх, хорошо в деревне летом, - говорил Курков, когда мы пили водку и ели мясо на вертеле, и угощали им чужого кота. Кот ходил по двору и прикидывался своим. Ходил почти до утра, пока мясо не закончилось, и запах его не растворился в ночи без остатка.
- Тиха украинская ночь, - говорил Курков.
А я говорил:
- Сам написал?
- Не льсти мне, - говорил Курков и гладил кота. Кот в надежде на продолжение банкета гладить себя позволял.
- А я из союза писателей вышел, - говорил я.
- А я стал в нём секретарём, - говорил Курков. - Представляешь?
- Туда нам и дорога, - говорил я.
А Курков говорил:
- Надо за это выпить. Или не надо?
Мы выпивали, борясь между тостами с комарами. Женщины и дети давно ушли спать. Я говорил:
- Покойный Даур Зантария - между прочим, мой ровесник - как-то сказал: "Волнует меня только то, что может быть зафиксировано в истории". А меня волнует только то, что не может быть зафиксировано в истории. - Я всё время норовил серьёзно поговорить с Курковым о литературе и прочей чепухе. Курков меня стыдил:
- Да ну её, эту литературу, в задницу. Ты ещё про дискурс со мной поговори. Или про парадигму.
- Нет, до дискурса я никогда не опускался, - говорил я, и мы выпивали. За Лизу, за Элю, за Тэо и Габи. За нас мы тоже выпивали и чувствовали, что за всё это выпивать приятно.
Весь следующий день мы купались в пруду. Вечером ходили за целебной родниковой водой в лес, к капличке. Перед сном я читал Габи и Тэо сказки. И они их слушали. Когда привезённые из города русские книжки кончились, Габи принесла английскую.
- Я не умею читать по-английски, - сказал я.
- Да ты хоть попробуй, - сказала Габи.
Давно мне не было так легко и спокойно, так по-настоящему легко и по-настоящему спокойно. И я напрочь забыл, что в сумке у меня лежат анкеты, и что у Эли уже есть вызов, и что она меньше чем через год уедет. Я не вспомнил обо всём этом ни разу.