Но как только отец вошёл и снял с себя пиджак, муж стал с ним по доброй семейной традиции ругаться не на жизнь. В смысле, на политические темы. Родной отец пришёл в кои-то веки к родному сыну. На какие темы им ещё ругаться? Конечно, на политические, волнующие народ и его отдельных представителей до пены у рта. Тем более традиция у них такая.
"Лучше б вы по традиции в баню ходили, - подумала Эля. - Как люди".
Мишка терпел весь этот крик в доме довольно долго. Не то чтобы слушал или вникал в суть, а - терпел. Потом включил компьютер, надел наушники, запустил стрелялку на полную громкость и стал палить из разных видов автоматического оружия.
- Что ты там делаешь? - спросил вдруг муж из другой комнаты. В процессе воспитания, так сказать.
Мишка не ответил.
- Я тебя спрашиваю, - крикнул муж. - Что ты делаешь?
- Немецкий язык учу, - крикнул в ответ Мишка. Продолжая палить по всему, что на экране двигалось, шевелилось, стояло и лежало мертвым.
Муж начал внушать сыну на расстоянии, через всю квартиру, что надо лучше учить язык, что язык - это главное, что знающим язык принадлежит будущее, а незнающим не принадлежит.
А Эля начала потихоньку сходить с ума. Хорошо ещё, муж быстро вернулся к разговору с отцом. То бишь к ругани с ним на грани политического мордобоя. На неё, слава Богу, никто не обращал внимания. Ни сын, ни муж, ни его отец. На неё у них внимания не хватало. И она позвонила будущему своему мужу, ныне любовнику, и стала всё ему рассказывать в красках и подробностях.
- Так это от них такой шум стоит? - спросил будущий муж, ныне любовник. - Они что там, убивают друг друга?
- Шум от них, а стрельба от Мишки. Он на компьютере стреляет. Всё время был в наушниках, а теперь назло мужу снял и включил колонки. Чтоб шум ругани заглушить. А колонки у нас, сам знаешь - девяносто ватт. Но муж занят руганью всецело и ничего не слышит. Как можно не слышать такой пальбы, я не знаю.
- Ну он же весь в пылу дискуссии. А в пылу дискуссии всё можно. В том числе и не слышать. Лучше скажи, как ты там? Уже получила своё?
- Давно.
- За что на этот раз?
- Да как обычно: не так свистишь, не так летаешь.
- Опять любовнику звонишь? - спросил муж, неожиданно возникнув.
- Опять, - сказала Эля. - Не тебе же мне звонить. - А в трубку сказала: - Всё, пришёл. Обвиняет меня в том, что я тебе звоню.
- Телефон, между прочим, на поминутной оплате, - сказал муж.
А отец его сказал:
- Вот. Ты ни черта не понимаешь в политике, а жена твоя открыто звонит любовнику. Поэтому она, - сказал, - и звонит, что ты не понимаешь. Не уважает и правильно делает.
- Это у тебя называется немецкий язык? - заорал муж на Мишку.
- А какой? - заорал Мишка.
В подтверждение его слов компьютер заорал: "Ханде хох! Юдепартизаненофицирен!", - и в нём дико застрочил автомат.
Эля сказала в трубку "целую", положила её и пошла на кухню. Стала у окна.
Под окном прошёл слепой. За ним ребёнок. За ним ещё слепой. Выбежала из подъезда большая собака и стала играть со старухой. Старуха похохатывала. Собака погавкивала и повизгивала.
В большой комнате что-то произошло. То ли иссякла политическая тема, то ли они от неё утомились. И стали оттуда долетать фразы и диалоги иного, мирного свойства:
- Возьми книг, - сказал отцу муж. - Всё равно их не продать. А ты на старости лет, может, почитаешь. Тебе одному делать нечего целыми днями. Будешь читать.
- А чего, - сказал отец, - давай. У меня, правда, у самого их девать некуда. Мать, если помнишь, этим увлекалась при жизни. Но всё равно давай. Я продам, если что. При необходимости или надобности.
- Ага, - сказал муж. - По пятьдесят копеек за штуку.
На это отец сказал:
- А что, пятьдесят копеек - тебе уже не деньги?
- Мне - не деньги, - сказал муж и сказал: - Посмотри ещё вещи. Может, пригодятся в хозяйстве. На нашу дачу ездить.
- Ты ж дачу на меня переписал.
- Да переписал, переписал.
- Переписал он. А кто её строил своими руками? Ты? А сад-огород? Ты? Ты там только деньги свои зарываешь, от налогов укрытые. Вот найду и отрою.
Сын смотрел на отца, злился и не мог сообразить - откуда он знает про деньги.
"Надо всё-таки его накормить. Чтоб поел раз в сто лет чего-нибудь вкусного", - подумала Эля и полезла в холодильник. Борщ в кастрюле ещё был. Муж не доел, чтобы кастрюлю не мыть. Эля подлила в борщ воды из чайника - гущи там осталось много, - подсолила, восстановив вкусовой баланс, и поставила кастрюлю на газ. Потом добавила в борщ сметаны. Сметана тоже, слава Богу, была.
- Идите, поешьте, Иван Григорьевич! - крикнула.
Иван Григорьевич пришёл сразу. Видно, проголодался. За ним пришёл муж. И тоже стал шарить взглядом по кухне. В поисках чего бы пожрать.
- Ты ужинал, - сказала Эля.
- Я знаю, - сказал муж.
- Борщ есть на одного, - сказала Эля.
- Я знаю, - сказал муж.
- Всё он знает, - сказал отец мужа. - Только не летает, прохвост.
Он сел за стол. Эля поставила перед ним тарелку. Отрезала кусок чёрного хлеба. От которого запахло тмином. Отец стал заразительно есть. Черпал борщ ложкой, помешивал, прихлёбывал. Хлеб не откусывал, а отрывал зубами. Муж барражировал у него за спиной.
- Там вам такого хлеба не дадут, - сказал отец себе за спину. - И борща не дадут.
- Борщ мы сами сварим, - сказал из-за отцовской спины муж.
- Ты сваришь! - сказал отец. - Чтобы такой борщ варить, родину любить надо.
Муж вышел из-за спины отца. Вздохнул и сплюнул. Ткнул в Элю пальцем. Сказал:
- Она, значит, любит?
Отец наклонил тарелку к себе и тщательно доел борщ, доел весь до капли.
- Она любит… Им всё равно, родина, смородина. Им - лишь бы кормила. Но ты ж - не они, ты ж в горсовет баллотировался.
- Ложись уже спать, - сказал муж. - Патриот хренов. Книги и вещи она тебе сложит в сумку.
"Как я сразу не догадалась, зачем он пришёл?" - подумала Эля.
Она постелила отцу мужа в большой комнате. Он разделся и лёг. Муж остался на кухне. В поисках съестного. Наконец, поел луку - в рамках борьбы с авитаминозом - и пошёл спать.
А у него к утру всё нёбо волдырями покрылось. А за окном поднялся ветер, ещё сильнее вчерашнего.
Глава 2
Утро, переходящее в день
Утро получилось тяжёлым. Пекло, а не утро. И пекло в этом утре, как в пекле. Несмотря на ветер. Который дул, чуть ли не обжигая.
Из дому Эля вышла рано. Так рано, что раньше уже и невозможно. Все ещё спали, когда она вышла. Думала, утром будет не так жарко. Но всё без толку. В маршрутке стояла духота. И запахи. Сарафан промок сначала на спине, потом на груди. Промок и прилип.
- Вот гадость, - подумала Эля и остановила маршрутку. И вышла из неё на улицу. Где было менее душно, но не менее жарко. - Мне только такой жары не хватает. В моём положении и с моими сто на шестьдесят.
Вспомнив о своём положении и своём давлении, Эля сразу почувствовала себя хуже. То есть лучше. Потому что голова у неё плавно пошла кругом, создавая эффект лёгкого опьянения.
- Надо было хоть чаю выпить, - подумала Эля. - Или кофе. Хотя, кофе мне, наверное, вреден.
Будущий муж, ныне любовник, увидел Элю из окна и отпер дверь. Она поднялась по лестнице, поднесла руку к звонку, а дверь перед ней сама и отворилась. Потому что будущий муж стоял в ожидании за дверью и смотрел в глазок. И видел всё - лестницу, Элю, стены и двери - в искажённом виде.
- Привет, - сказала Эля.
- Привет, - сказал будущий муж, ныне любовник. - Я готов.
- Мы что, даже чаю не попьём? - сказала Эля.
- Там попьём, - сказал любовник. И сказал: - Ты же хочешь попрощаться с Колючим?
- Хочу.
- Тогда пошли. А то ищи его потом.
- По-моему, ты меня не любишь, - сказала Эля.
- Как же я тебя не люблю, если я твой любовник? - сказал любовник. - А также и будущий муж.
Хатка Колючего (Колючий - это фамилия, честное слово, фамилия) была заперта. Конечно, дверь можно было хорошо пнуть и, куда бы она делась. Но зачем? Раз заперто, Колючего нет. Тем более в двери торчит записка. План. Подняться по Артема десять метров, свернуть в арку, там через двор наискосок, к жирному крестику.
Мы пошли по плану. Вошли в арку. Прошли в глубину замусоренного двора и взяли курс на жирный крестик. Крестиком оказался сам Колючий. Он стоял за гаражом и писал весёлый пейзаж.
- Ловлю весну в начале мая, - сказал он. - А то у нас же её практически не бывает. У нас же два времени года - зима и лето. А осень и весна - так, для блезиру.
- Мы тебе мороженого принесли, - сказал я. - По пути купили. И тоник.
- У меня руки в краске, - сказал Колючий. - По уши.
Пришлось срочно есть мороженое самим. Оно уже давно начало таять и течь. Пить тоник Колючий тоже отказался. Он, кроме чая и минералки, вообще ничего не пил. Если не считать тяжёлых спиртных напитков в разумных пределах.
- Подождите десять минут, - сказал Колючий, - я сейчас. Только над душой не стойте.
Мы отошли в тень. Её отбрасывала лестница, ведущая на второй этаж старого дома. Прямо по воздуху. Когда нога человека ступала на лестницу, лестница пошатывалась и металлически ныла.
Тоник пили прямо из пластикового горлышка. Сначала Эля, потом я. По очереди. Наконец, дождались Колючего с мольбертом. Зашли к нему в хатку. Всё ещё хранившую внутри собачий холод и зимнюю сырость. Стены толстые, глиняные, прогреваются медленно. Тем более это полуподвал.
Посмотрели весну, развешанную на холодных стенах.
- Ну как?
- Хорошо.