– Заигрываешь, да, – поднял глаза Ропаев, когда официантка отошла. – Надоело.
– Что надоело?
– Жрать шоколад каждый день надоело. У меня к сладкому аллергия.
– Что у тебя?
– Аллергия.
– А, – сказал Саня – Тогда давай разыграем шоколад на "морского".
Ропаев оживился.
– Ты, Саня, настоящий товарищ. Всегда выручаешь в трудную минуту. Все готовы? Внимание! Раз… Два… Три!
Лейтенанты выбросили по три пальца: Ропаев – один, Саня – два. Считать начали с Ропаева, при счете "девять" Саня засмеялся:
– Вам придется лопать весь шоколад, капитан. Все четыре плитки!
Ропаева передернуло.
– Но у меня идея, – сказал Саня. – У моего техника – отличный сын. В свои два года и три месяца он имеет железные убеждения.
– Какие еще убеждения в два года!
– Он считает, что самое прекрасное на свете – это шоколад. По его мнению, всякий, кто хочет хоть мало-мальски прилично летать, обязан ежедневно потреблять сей продукт в несметном количестве. Для справки: того же мнения поддерживается и Главком наших доблестных ВВС. В этом нетрудно убедиться, оглядев наш скромный стол.
Санька дурачился. Ну а почему, собственно, он не мог немного подурачиться? Первый Сергеев уже вышел на сцену и, получив полную свободу действий, с хитрой улыбкой смотрел на печального капитана.
– Знаешь, – нерешительно предложил Ропаев, брезгливо отодвигая от себя четыре плитки "Улыбки", – передай шоколад своему технику. Пусть хорошенько подготовит твой аэроплан. Сегодня мне предстоит пренеприятнейшее занятие – распечатывать мешок трюфелей.
– Дудки! Сегодня тебе предстоит тащить этот мешок к клубу!
– Вы, товарищ старший лейтенант, – отделавшись от шоколада, добродушно сказал Ропаев, – голословный болтун. Видите, орлы, – он повернулся к лейтенантам, внимательно слушающим их перепалку, – Этот ас утверждает, что разнесет сегодня в щепки новые мишени. Из пушки. Я поспорил на мешок трюфелей. Не хотите сделать выгодные ставки?
– Мишени? Особо прочные? Это невозможно! – Лейтенанты впились глазами в Сергеева.
– Я затыкаю уши, – сказал он. – Сейчас пойдет высшая математика. Дважды два – четыре.
– Нет, – дружно рявкнули лейтенанты. – Без всякой математики ставим два мешка против одного!
– Отлично! Итак, пять мешков великолепных конфет уже обеспечено, – дурачился Санька. – Кто больше?
– О чем спорите? – понеслось от соседних столиков.
Ропаев объяснил. Еще семь молодых летчиков, считая Санькино предприятие абсолютно безнадежным, заключили пари. Лишь один майор Громов, вечный комэск, задумчиво потягивая какао, рассудительно произнес:
– Ну особо прочные, и чего? А ничего! Ежели постараться…
– Вы боитесь спорить? – набросились на комэска лейтенанты.
– Не, мальчики, – лениво сказал майор. – Я с войны ничего не боюсь. Чего спорить? И так все ясно.
– Конечно, ясно, – согласились лейтенанты.
– Ясно, – сказал майор. – Санька эти мишени как пить дать раздолбает. – И, по-крестьянски обтерев губы салфеткой, лениво, ни на кого не обращая внимания, пошел к выходу.
В лагере Санькиных противников началось легкое брожение: майор Никодим Громов пользовался у молодых летчиков большим авторитетом. По-медвежьи неуклюжий, молчаливый, он долго летал на Крайнем Севере, получил в мирное время два ордена Боевого Красного Знамени, медаль "За боевые заслуги", освоил двадцать типов самолетов, первым пришел на их дальний аэродром, затерявшийся среди леса, начинал тут с нуля, все делал своими руками. Молодые называли его за глаза "дедом", сам Командующий округом, встречаясь на аэродроме, на учениях, в военном городке, крепко тряс "деду" руку и всегда интересовался его мнением по вопросам боевой подготовки. "Дед" мог все. Даже обнаружить с высоты птичьего полета иголку в стоге сена. Не хватало ему лишь высшего образования – ни в какие училища и академии старый летчик идти не желал и навечно застрял в комэсках. Путь наверх по служебной лестнице майору Никодиму Громову был заказан. Да и не хотел он идти наверх – вполне довольствовался своей должностью, своей работой, не испытывал ни обделенности, ни ущербности.
Грузный, неуклюжий, он не забирался в кабину истребителя-бомбардировщика, а переваливал туда сначала могучие ноги, потом огромный живот, кряхтел по-стариковски, застегиваясь привязными ремнями, охал, но когда взлетал, вот когда взлетал майор Никодим Громов, все знали, что это взлетает Никодим Громов. Точность, изящество, какая-то особая, прямо балетная грациозность отличали его работу от работы всех остальных – майор Громов имел свой почерк. И если уж он говорил, а говорил вечный комэск мало, то говорил наверняка. Старый медведь верил, что Александр Сергеев раздолбает особо прочные мишени!
– Чепуха! – скривились лейтенанты, когда перестал скрипеть пол под ногами Никодима Громова. – Все равно такого не может быть!
Но их голоса уже не отливали металлом, недавняя категоричность сменилась сомнением. Без всякой охоты доковыряв завтрак, лейтенанты вместе с недавно прибывшей молодежью облепили Саньку у выхода и потребовали объяснений. Санька объяснения давать отказался – всю дорогу на аэродром, сидя в тряском автобусе, проигрывал в уме предстоящий полет, уже жил им, не замечая ни смеха товарищей, ни иронических взглядов. На предполетной подготовке, записав условия погоды на полигоне и по маршруту, запомнив позывные, каналы связи, эшелоны, запасные полосы на случай вынужденной посадки, пошел к своему самолету.
– Доброе утро, командир, – вытянулся в струнку техник.
– Как телега, летает? – Кивнув на самолет, Саня крепко пожал технику руку.
– Полный порядок, командир.
– Держи вот, – он опустил в нагрудный карман синего комбинезона четыре плитки шоколада. – Твоему солдату от летчиков доблестных ВВС.
И, не слушая возражений, натянул шлемофон, медленно обошел вокруг самолета. Это был обычный ритуал, обычный предполетный осмотр. И если бы осмотр не был ритуалом, Саня, пожалуй, не стал бы себя утруждать – верил технику больше, чем самому себе, хотя авиационная биография у юного лейтенанта только начиналась. Да, собственно, и не было еще никакой биографии – так, с воробьиный нос. В полк пришел три месяца назад, сразу после института. Худенький, невысокий, по-мальчишески быстрый, с озорными глазами, он подал Саньке руку и сказал: "Здравствуйте. Я – три "К": Константин Константинович Костенко". И улыбнулся. Саня промолчал – не стал распекать вчерашнего студента за то, что представился не по форме, за то, что ремень болтается ниже пояса, за дурацкую улыбку, которой не должно быть, когда обращаешься к старшему по званию. Только оглядел новичка с ног до головы и поморщился. Не почувствовал в нем ни солидности, ни обстоятельности, столь характерных для пожилых авиационных техников. Так – мужичок с ноготок.
Но мужичок оказался с головой. Через несколько дней – они еще летали на старых машинах – Саня вернулся на аэродром с задания злой и нервный. Зарулил на стоянку, откинул фонарь, вытер со лба крупные капли пота, коротко бросил: "Я, конечно, дотянул. Но ты, техник, посмотри. Нет поддавливания в баках!" – "Хорошо, – кивнул три "К". – Все сделаю". И начал открывать лючки. Ох, каким виноватым чувствовал себя три "К" перед командиром, перед машиной, перед самим собой. Он ругал себя самыми последними словами и работал. Небо сделалось сиреневым, потом темным, а три "К" никак не мог обнаружить причину неисправности. Проверил все: от лампочки сигнализации до последнего трубопровода. Оставался клапан поддавливания. Клапан барахлить не мог – машина недавно пришла с рембазы, там этот механизм отрегулировали по приборам. И все же механик взялся за отвертку. "В ТЭЧ недосмотрели", – сказал командиру утром. "Всю ночь сидел?" – "Нет, – засмеялся три "К". – До пяти утра". – "Не жалеешь, что пошел в армию?" – "Настоящим инженером становлюсь", – серьезно ответил Костенко.
И почему-то вспомнил защиту дипломного проекта. Он казался тогда себе совсем маленьким перед сорока листами ватмана, развешанными на двух стенах. На чертежах четко вырисовывались контуры необычного самолета с удивительно красивыми аэродинамическими формами и какой-то внутренней, скрытой мощью. Изящные графики и длинные ряды формул подтверждали: в движке машины лошадей значительно больше, чем у Юлия Цезаря при его вторжении на Британские острова. Всепогодный истребитель-бомбардировщик мог запросто ходить за два Маха – со скоростью около 3000 километров в час. Не верилось даже, что этот удивительный самолет создал он, Костя Костенко.
– М-да, – сказал тогда председатель Государственной комиссии. – Впечатляет. Но главное – студенческая работа. Ваше мнение, коллеги?
Через несколько дней вчерашний студент получил диплом с отличием об окончании авиационного института. Его товарищи разъехались отдыхать после утомительной защиты, чтобы осенью явиться в КБ известных всему миру авиационных конструкторов, на гигантские заводы, в лаборатории. Три "К" не уехал никуда. Он ждал. Вот-вот должен был прийти ответ на его заявление: "Прошу направить меня в воинскую авиационную часть. Глубоко убежден: все, что увижу и чему научусь в армии, поможет мне в дальнейшей конструкторской или инженерной работе по совершенствованию новой техники". Ответ пришел – три "К" получил направление на их дальний аэродром. И подружился тут со своим командиром Саней Сергеевым, полюбил новую машину, чем-то похожую на ту, что вырисовывалась на сорока листах ватмана.
– Вот что, любезный три "К", – сказал Саня, закончив осмотр. – Сегодня мне нужен не самолет – часы. Самые точные и выверенные. И чтоб радиовысотомер грешил не более чем на полметра.