- Тут не в предложении суть, - заявила мать. Отодвинув стул, она уже вставала. - Суть в цене. Расскажите ему, мистер Хун, а я пока отлучусь - схожу потрачу пенни.
Мистер Хун улыбнулся ей:
- Когда я все слажу, у вас пойдет счет уже не на пенни.
Чеп сощурил глаза.
- Простите, что вы сказали?
5
- Ну ладно, ты ему дал понять, что даже дослушать до конца не хочешь. Но зачем так грубо-то? Зачем сразу в штыки, а?
Тут Бетти прервала свою речь, чтобы набрать в рот воздуха и, округлив покрытые легким пушком щеки, подуть на свою чашку с "Майло". Они были уже дома - в Альбион-коттедже, на окутанном туманом Пике - и пили один из множества известных Вану горячих напитков, прежде чем по очереди посетить ванную и достать из сушильного шкафа (у матери и сына были отдельные полки) свои пижамы; этот ритуал отхода ко сну всегда вызывал у Чепа чувство неловкости, особенно после свиданий с Бэби или Мэйпин. Нет, он не чувствовал себя распутником или грешником, но у него появлялось ощущение, что он изменил матери, пренебрег ею. Когда какая-нибудь женщина стягивала с него джемпер, он порой говорил себе: "А ведь этот джемпер мать связала".
- Меня его предложение не заинтересовало, - сказал Чеп.
- А ты бы еще чуточку послушал.
- Я услышал все, что хотел.
В подобных ситуациях у него пробуждались неприятные воспоминания - он сознавал, что говорит отцовским голосом, и даже чувствовал себя тщедушным старичком, которого вечно пилит властная жена. Мать он любил и иногда жалел за малообразованность - бедняжка окончила всего четыре класса. Однако Чеп был просто вынужден проявлять здоровый эгоизм, чтобы не попасться в капкан сочувствия к матери с ее ранним горем - безвременной смертью Чепа Первого - и с ее нелепой заботливостью, которой она его сковала по рукам и ногам. Он часто замечал, что ее зловещие предостережения насчет местных женщин - дескать, все они одинаковы, все только о наживе думают - лишь распаляют в нем жажду, разжигают безрассудство. Вероятно, так вышло и с его отцом, если только можно верить маме-сан.
- А вот меня оно очень даже заинтересовало.
Бетти шумно отхлебнула "Майло" и, плотно сжав губы, пропустила жидкость через свои вставные челюсти, словно просто полоскала рот, не собираясь глотать.
- Такие деньги, - продолжала она.
- От добра добра не ищут.
- Ничего ты не понимаешь, - заявила мать. - Будущее колонии крайне сомнительно.
Чеп улыбнулся этой высокопарной фразе, которую произнесла мать, старуха с мокрыми от "Майло" губами.
- С будущим уже все ясно, мама. Будет Передача.
- А после Сдачи по-китайски - что? Невесть что начнется. Смешно даже - когда наш друг мистер Хун растолковывал мне свое предложение, я прямо обзевалась со скуки. А потом вдруг до меня дошло: он нам все равно что одолжение делает.
- Ничего себе одолженьице.
- Живые деньги, Чеп.
- Фирма процветает.
- Фабрика на ладан дышит.
Она говорила "фабрика", "цеха", "гоудаун"; а он - "фирма" или просто "Империал". Восемь этажей: на грех жужжит оборудование и трудятся люди, еще один занят дирекцией, еще один этаж с зачехленными машинками - на замке, на остальных - склад, экспедиция, транспортный отдел.
- Теперь вся фирма наша. Благодаря мистеру Чаку. Разве это совсем ничего не значит?
- Все остальные швейники перебежали в Китай. Как нам с Китаем конкурировать?
- Через год этот город будет в Китае.
- Открыл Америку! - вздохнула мать. - Какой же ты… упертый, Чеп.
Он жестом взмолился, чтобы ему позволили договорить.
- Вот тогда мы и сможем конкурировать.
- Нам выдадут виды на жительство.
- У нас они и так есть, мама.
- Эти задрипанные птичьи права? Тоже мне документы. Я говорю о документах, где между строчек написано: "Большой Брат смотрит на тебя".
- Какая разница, что там написано? У нас еще и британские паспорта есть.
- Паспорт Великобритании - это разрешение на выезд. Захотят - возьмут их да отменят. Захотят - заставят нас принять кидай-катайское гражданство. - Бетти, шумно чмокая, набрала полный рот "Майло". - Очень даже логично. Как ты сам сказал, Гонконг будет в Китае.
- Ты говоришь, что согласна получить китайский паспорт?
- Да я раньше удавлюсь. - Бетти вновь зачмокала, и Чепу показалось, что она сейчас извергнет напиток обратно: мать озиралась по сторонам, будто высматривая плевательницу. Но нет - проглотила все, как хорошая девочка.
- Ну продадим мы все мистеру Хуну. И что дальше? - спросил Чеп.
- Вернемся в Британию и найдем достойное жилье. Что-нибудь на побережье. Бунгало-шале. На условиях полноправного владения. И поновее.
Он снова почувствовал себя ее мужем.
- Там холодно и тоскливо.
- Дешево и привольно, - отрезала она. - И у нас будет - сколько там? - миллион гиней.
Слово "миллион" в устах его матери казалось полной нелепицей. Как только оно срывалось с ее языка, лицо у Бетти глупело. Чеп в принципе мог вообразить себя владельцем миллиона фунтов, но представить, как будет этот миллион тратить, не мог. На что такие деньжищи, собственно, тратят? На свете не было ничего такого - если не считать еще одной галунной фабрики, - что Чепу хотелось бы иметь, ничего, что обошлось бы в миллион фунтов. Ну купят они новый дом с центральным отоплением, новую машину, новый телевизор, ящик копченой лососины и прочие предметы роскоши, которые приобретают люди; все равно деньги останутся, еще несколько сот тысяч, - и куда их, скажите, девать?
- Живые деньги нам не нужны, - заявил Чеп. - Все долги погашены. С такой фирмой, как "Империал", мы куда богаче.
- В Гонконге?
- Разумеется.
- Чеп, у гуэйло здесь будущего нет, - заявила мать. - Вот почему я говорю: надо брать миллион.
Брать миллион! Чепу вновь показалось уморительным то, что его мать запросто разглагольствует о миллионах - та самая женщина, которая, рискуя попасть под машину, выискивает в урнах трамвайные билеты; отпаривает с конвертов нечетко погашенные марки, чтобы использовать еще раз, да и старые конверты тоже идут в дело; облизывает крышки банок с вареньем, а сами пустые банки служат вместо стаканов; веревочки собирает так же прилежно, как ее покойный муж, от которого она и переняла эту привычку; хранит отмытые дочиста бутылочки от соусов, а свое изношенное фланелевое белье пускает на тряпки - Чепа всю жизнь коробит, что Ван вытирает пыль панталонами его матери. Произнося "миллион", она казалась легковерной дурехой.
Тем паче что люди, которые употребляют слово "гинея", в жизни не имели миллиона чего бы то ни было - даже миллиона пенсов. Слыша из уст матери "миллион", Чеп только отчетливее чувствовал: перед ним простушка Бетти Маллерд из Болхэма, которая до сих пор сгорает со стыда, вспоминая, что после визита угольщика оставила Джорджу записку: "Угол при весли".
- Пораскинь мозгами, - заявила Бетти.
- Мне его афера сразу не понравилась.
- Он все продумал.
- С первого взгляда ясно - дело скользкое.
- Больно уж косо ты на него смотрел.
- Потому что он мерзавец.
- Откуда ты знаешь? Ты его впервые в жизни видел.
Было слишком поздно признаваться, что он видел Хуна не впервые в жизни и что из их беседы, начавшейся по инициативе Монти, ничего хорошего не вышло.
- Изъясняется он как культурный человек, - продолжала мать.
"Вот тоже нашлась судья, - подумал Чеп, - сама из простых, а об аристократическом акценте рассуждает, как настоящий сноб". Однако это было в ее духе и очень по-английски, под стать ее собственноручно связанной кофте, под стать манере невольно присвистывать и прищелкивать вставными челюстями. Над простонародным выговором обычно насмехаются продавщицы: одержимые самоуничижительным снобизмом, они презирают сословие, к которому принадлежат, чтобы хоть в этом приблизиться к напыщенным покупателям своих магазинов.
В таких случаях Чепу вспоминалось, что его отец познакомился со своей будущей женой в Магазине армии и флота на Виктория-стрит. Бетти стояла за прилавком в галантерейном отделе. Ее мать была из почти нищей семьи, а предки по отцовской линии - потомственные "господские слуги". Папаша, заядлый картежник, не вылезал из долгов; Бетти именовала его возвышенно - "джентльменом при джентльменах". Он занимался чисткой серебра - тщательно драил его особой пастой. "Белые перчатки носил". Впрочем, все это было пустое хвастовство. Как-то раз, рыдая, Бетти поведала сыну, как бедняга, доведенный до отчаяния карточными проигрышами, бродил по улицам Южного Лондона, пытаясь набраться решимости и покончить с собой. Однако, так и не наложив на себя руки, он вернулся домой в Болхэм, весь посерев от безысходности, еще острее чувствуя себя неудачником. "Но изъяснялся он как культурный человек". При одном только упоминании о дедовой манере выражаться Чеп вскипал и еле удерживался от искушения перейти на язык кокни.
- Мистер Хун - не чета нашим местным кидай-катайцам.
- Ну и что? Мистер Чак был местный.
- Мистер Чак был джентльмен, - провозгласила мать.
Этого статуса их компаньон-китаец удостоился лишь посмертно.
- И очень щедрый человек, - продолжала она. - Съешь еще овсятку, Чеп.
- Я уже сыт. Кушай, мам, на меня не гляди.
- Я свою меру знаю, - заявила она.