- Рубай, тезка, - подтолкнул меня дядя Сеня, но я снова мотнул головой. Теперь уже из-за дурацкого упрямства.
- Хороший работник и есть обязан хорошо, - подвел итог дядя Сеня, сворачивая полотенце. - Я вот на жатве полторы нормы каждый день выдаю. А почему? Потому что сыт. Голодный столько не сделал бы, где там…
Он достал из кармана пачку "Примы", помял сигарету в пальцах.
- Слушай, Николай, айда ко мне штурвальным. Помощником. Хватит без дела кантоваться, а? Мы и по две нормы с тобой выжимать будем.
Колька, дожевывая хлеб и сало, равнодушно пожал плечами.
- Я после школы отдыхать должен. Положено.
- Жаль. Я тебя быстро научил бы. Мне главное что? Мне сна не хватает. Ложусь поздно, встаю рано. На каждой уборке так-то… А тут, к примеру, прикорнул бы я под кустиком днем часа на полтора, а ты б это время за штурвалом постоял. Ну там еще узлы прошприцевать, шестеренки смазать… Зря ты, Николай, отказываешься, дело предлагаю. Может, ты, тезка, согласишься?
Эх, если б мне первому предложил он, тогда другой поворот мог выйти. А тут вроде щенку подачку бросили: Колька отказался - подбери ты, Семен.
- Я, дядь Сень, тоже девять месяцев за партой отсидел.
- Перетомились вы, ребятки, лица на вас нет, - посочувствовал комбайнер. - И то сказать: день-деньской хлыщете без дела, хлеб переводите, к берегу никак не прибьетесь. А тут вам и заработок в дом, матерям какая радость и помога, и к профессии привычку поимели б.
Колька шмыгнул носом, ухмыльнулся.
- Профессия - винтики-шурупчики крутить… Я, может, космонавтом стану.
Пыхнув дымком, дядя Сеня согласился:
- Космонавтом совсем неплохо. Работа подходящая.
Дядя Сеня поплевал на чинарик, старательно пригасил его в пальцах.
- Однако, солнце на закат, - и пошел к комбайну.
Тут, хоть убей, не пойму, как это вышло, но сорвался у меня с языка вопрос, который вот уже третий день подряд гвоздем сидел в голове.
- Дядь Сень, - вскочил я, - ты вот что мне скажи: для чего ты на белом свете живешь? В чем смысл твоей жизни? Ты думал об этом?
Он уже на мостик поднимался, а тут снова сошел на поле, посмотрел на меня внимательно, потом почему-то на руки свои посмотрел. Руки у него большие, черные от мазута и масла, в рубцах и шрамах, а на левой двух пальцев нету - мизинца и безымянного. На войне потерял.
- Растешь ты, Сенька, - сказал он. - Растешь, мозгами шевелить начинаешь. Вишь, какую премудрость загнул: для чего живу? Живу - все тут. Все живут, и я живу. Работал, воевал, опять работаю. Придет час умирать - умру, а на земле Мишка с Люськой меня продолжат. Или ты, к примеру. У нас с тобой и вовсе складно получается: фамилия одна, именами тезки. Выходит, долго не будет переводу Семену Пастухову, вроде б и не умирал вовсе дядя Сеня Моряк. Но и твой час пробьет, и ты помрешь, и тебя тоже кто-нибудь продолжит. Так от веку…
Мне вовсе не улыбалось умирать, даже в том необозримом будущем, когда пробьет этот самый мой час. Я-то, наверняка, знал, что ученые придумают какие-нибудь таблетки от смерти. Проглотишь одну - и живи себе десять лет, еще одну проглотишь - еще десять лет здравствуй. Глотай, пока не надоест… А если тесно на земле станет оттого, что никто не захочет умирать, можно на другую планету улететь. К тому времени космонавты откроют что-нибудь похожее на нашу Землю…
Хотел я сказать об этом дяде Сене, но тут Колька поднял руку, показал:
- Вон Юлька твоя ходит, цветочки собирает.
Юля шла канавой, вдоль дороги, держала в руке букет синих васильков, изредка наклонялась, срывала новые. На ней был все тот же светлый сарафан в синий горошек, и та же широкополая соломенная шляпа на голове.
- Красивая у тебя сестра, Сенька. Очень красивая…
Я посмотрел на дядю Семена. Он стоял, прислонясь спиной к комбайну: и про закат забыл, и про свои полторы ежедневные нормы - безотрывно смотрел на Юлю, и глаза у него были такие, будто их туманом застлало. А лицо задумчивое, строгое.
- Красивая девушка, - тихо повторил дядя Семен. - У меня вот жена померла, Мишку с Люськой на меня оставила, тоже собой хороша была, представительная. А Юля красивей. Такие на моей памяти в нашей деревне не родились…
И тут Колька фыркнул по-кошачьи и брякнул такое, что у меня голова кругом пошла.
- Она, может, сама скоро еще красивше кого родит. Была девушка да сплыла. Попортили ее, вот и прилетела из города.
- Врешь! - закричал я. - Врешь, гад!
Колька ухмыльнулся.
- Ты так соври! Говорю, что сам слыхал. Целый час под окном…
Он не успел подняться с земли. Я налетел на него, ударил по голове, и еще, еще ударил. Я бил и бил, позабыв обо всем на свете. Слезы душили меня, я плохо видел Кольку и бил наугад. А он, прикрываясь длинными руками, раскачивался из стороны в сторону и не мог подняться на ноги. Правда, он и сидя здорово зацепил меня по скуле, но этим только прибавил во мне ярости.
- Гад, - кричал я, - сволочь, зараза! Гад, гад…
Дядя Сеня Моряк обхватил меня со спины.
- Пусти, дядя Сеня, пусти, я его с землей смешаю, - вопил я и рвался из его железных объятий. Но хватка у комбайнера была отменная, он спеленал меня по рукам и ногам и держал, пока я не обмяк.
Колька сидел на стерне, размазывал кровь и слезы по щекам.
- За что? - всхлипнул он, прицеливаясь в меня подбитым глазом.
- За дело, космонавт, - ответил ему дядя Сеня. - Тезка молодец, на его месте я тоже…
Он и сам тяжело дышал, и никак не мог успокоиться.
А Юлька уже далеко в поле ушла. Она, наверно, и не видела вовсе, и не слыхала, что тут у нас из-за ее распрекрасной красоты стряслось.
- Дядь Сень, дай закурить, - попросил я дрожащим голосом и неожиданно для самого себя.
Он послушно сунул руку в карман, достал сигарету для меня, закурил сам.
- Мишку б своего я за курево выпорол. Ну ладно уж, одну коли…
Сил у меня хватило не то на две, не то на три затяжки - я поперхнулся, закашлялся.
- Эх, безотцовщина, - пожалел дядя Сеня, глядя, как босой ногой заколачиваю я в землю окурок. - Отец-то пишет?
- Не. Алименты шлет.
- И то ладно… Ну хватит, навоевались. Миритесь теперь. Вон и квартирант Сычихин на прогулку идет.
Обочиной дороги, там, где недавно прошла Юля, неторопливо вышагивал Василий Павлович Пахомов. В левой руке вместо Пилигрима на цепочке держал он плоский чемоданчик, а правой, в которой был зажат носовой платок, бодро помахивал возле уха. Шмелей, что ли, отгонял? Разглядев нас, Василий Павлович сдернул с головы кепочку, поклонился издали, зычно крикнул: "Привет!"
И потопал себе дальше.
- Серьезный, видать, человек, степенный, - уважительно сказал дядя Сеня. - А вы петухи… Ленивое у вас лето: расти - растете, а дело делать не хотите, от безделья маетесь. Вот и лезет в ваши башки всякая дурь. Вы ко мне больше в поле не приходите, а то и я с вами лодырем стану.
Он поднялся на мостик.
Оставаться на пару с Колькой не было у меня никакого желания. Прямо через поле пошел я на речку. Колючая стерня жалила ступни, овод вился над головой, норовил вцепиться. Я отмахнулся от него, и овод, обиженно гудя, отстал. Интересно, понимает он, что живет на белом свете? Наверно, соображает, раз у него всякие там желания есть, к примеру, цапнуть кого-нибудь побольнее. Мог бы и не жить с такими желаниями… "Все живут, и я живу", - сказал дядя Сеня Моряк. Ну, а если вообще тебя не родили, тогда как? А если б меня не родили?..
Если бы меня не родили, Колька один жил бы себе на здоровье, купался в Ранове, таскался по пляжу, заигрывал с девочками. И никто не заступился бы за Юльку, не защитил ее… Мне стало обидно, что меня могли не родить. Нет уж, извините-подвиньтесь, а мне место дайте…
И тут я услышал за своей спиной шаги. Оглянулся. Колька нагнал меня, плелся следом, уныло повесив морду, и такое на ней было скорбное выражение - прямо как у побитой собаки.
- За что ты меня? - снова спросил он, глядя под ноги себе.
Я остановился, сжал кулаки.
- Мало?
Он тоже остановился.
- Ладно, может, я виноват. Только…
- Мало? - с угрозой повторил я.
Колька выпрямился, поднял голову.
- Ладно, виноват я. Если б захотел - сам тебя вздул.
Это он точно сказал, хоть убей, не пойму, как это я умудрился наставить ему синяков. Мне стало жаль Кольку.
- Пойдем на речку, умоемся.
- Пойдем, - обрадовался он.
И забубнил в затылок.
- Нынче Сычиха опять к ночным поездам наяривается. И матуху мою уговорила. У пас огурцов невпроворот, куда-то девать надо… Нынче можно попробовать.
- А Пират?
- Я колбасы припас, целый килограмм, - оживился Колька, довольный тем, что я разговариваю с ним. - Колбасой прикормим, приучим к себе.
- Черт его приучит…
Я оглянулся. Юля была далеко-далеко, соломенная шляпа ее слилась с пшеничным полем, и если б не светлое пятно сарафана - не узнать бы мне сестру. Загадочный гражданин Пахомов Василий Павлович, помахивая чемоданчиком, шел в том же направлении. А по пшенице, в стороне от прогона, прямо по некошеному массиву гнал свою самоходку наперерез Василию Павловичу дядя Сеня Моряк. Он стоял на мостике комбайна в тельняшке - сильный, уверенный, как стоит, наверно, капитан на мостике боевого корабля.
- Ладно, сегодня попробуем, - успокоил я Кольку. - Дело стоящее. Государство за найденные клады выплачивает двадцать пять процентов их стоимости.
- А зачем сдавать государству?
- Колька… И в кого ты такой жадный?