- В песке они обрастают густой рыхлой ржавчиной, в глине же - плотной коричневой коркой, - тоном знатока говорит Митя-профессор, очки в роговой оправе. Потом через три года, он станет Кристофером, да и очки изменятся, превратятся в стеклянный велосипед а ля Джон Леннон. Костик-Огурец тем временем неторопливо протыкает щупом землю. Митя видит пальцы Костика, коричневые от ржавчины.
Через две недели их оторвет взрывом детонатора, который Огурец, зажав в щель между досками крыльца, примется разбирать. Тогда будут и крик, и очередь красных капель, летящих из ладони, ею Костик начнет трясти в воздухе, расстреливая собственной кровью застывших от ужаса друзей. А сейчас пальцы Костика продолжают сжимать деревянную рукоятку щупа, и он легко входит в землю - здесь она мягкая.
Но вот Огурец натыкается на что-то, и в дело вступает Митя, он откидывает землю саперной лопаткой, доходит до песка… Так, ботинок, каменно-кожаный, подошва, зеленые шляпки медных гвоздей.
- Ого.
Он вытряхивает из ботинка песок и кости.
- Не сгнили, - равнодушно констатирует Огурец.
Вот он, в одном из переливов змеиной шкурки, кадр, цепляющий, но банальный, как гравюры Добужинского - созревшая земляника, и, рядом с ягодами, человеческие кости.
Они копают дальше, и улов оказывается весьма удачным. Костик находит хорошее железо - почти целый винтарь. На следующий день они будут отмачивать винтовку в керосине, обрезать ствол, а через неделю Костику оторвет пальцы, но большой и указательный останутся, и на следующий год Огурец уже будет стрелять из собственного обреза.
"Почему он тогда не расточил ствол и патронник под двадцатый калибр? Из неприцельного обреза попасть пулей в летящую птицу весьма трудно".
"Видимо потому, - сам себе ответил Кристофер, - что тогда с винтовочными патронами проблем не существовало". За два дня можно было набрать в лесу по крайней мере, несколько десятков. Или купить-обменять в садоводстве. Правда, порой приходилось заменять и капсюль и порох.
Охотится ходили вниз, на Синявинские болота, точнее, на бывшие торфоразработки, карьеры, сухопутные перемычки между которыми были довольно узкими, и часто кому-нибудь из "охотников" приходилось разыгрывать роль собаки, добираясь вплавь до подстреленной утки.
Ползет, ползет пустая змеиная шкурка - кинопленка, застревая на каких-то полусмытых кадрах. Но вот снова - стоп кадр, аппарат перегревается, пленка горит, огонь жжет Кристофера так, что больно смотреть и слезы наворачиваются на глаза.
А в них смотрят другие глаза - две блестящих бусины, два глаза подранка, которого собака Митя не смог убить и проволок Копне, а тот с остервенением хлещет птичьим телом о ствол дерева: "Живая, бля! Получи! Получи!". Митя не плачет, но его тошнит, и тело разрывает боль, словно он сам - эта птица. Он идет сквозь болото, оставляя и ружье, и друзей навсегда позади. "Митька - слабак, у кого четыре глаза - тот похож на водолаза…"
"Но что ты можешь поделать, если вдруг однажды стал этой птицей и до сих пор не получил у себя прощения. И вот ружье снова вернулось к тебе".
"Оставь эти глаза, этот хрип и крик, эту войну внутри. И расскажи себе другую сказку, где нет смерти, а есть лишь смех и любовь. Ты еще много раз ходил в тот лес копать оружие, но больше никогда не охотился. - Кристофер положил ружье на место, снова накрыв его какими-то тряпками. - Рассказывай, крути кино, до Аты еще несколько десятков километров и турки вовсю заняты разговором между собой".
"Эта история произошла позже. Огурец, Копна и Гарик уже были в своих тюрьмах, Копна - в настоящей, Огурец - в тюрьме под названием алкоголь, а Гарик - в тюрьме по имени семья. А ты уже стал Крисом, ты учился в институте, и твоей тюрьмой было одно - поиск свободы".
Последний раз в лес за трофеями Криса вытащил бывший одноклассник Леха. Тот был влюблен в хрупкую маленькую девушку по имени Маша, но почему-то вместо обычно принятых цветов, конфет и прочих мелких, приятных каждой женщине штучек, дарил украденные с военной кафедры предметы вооружения. Маша уже была счастливой обладательницей противогаза, пулеметного патрона и учебной гранаты.
Но ко дню Машиного двадцатилетия требовалось принести что-то особенное, и Леха уговорил Кристофера совершить поход в лес. На этот раз они не копали, а смотрели на то, что лежало сверху, уже откопанное трофейщиками или саперами. Они нашли неподъемное сорокапятимиллиметровое орудие, столь же тяжелый станковый пулемет с полностью прохудившейся рубашкой, множество мин-летучек, полевую кухню, по оси сидящую в земле, танк со съехавшей башней, и наконец - поеденное ржавчиной противотанковое ружье.
Его под видом дерева перевезли в город, почистили шкуркой, выкрасили в черный цвет, и Леха, повязав на ствол большой розовый бант, преподнес трофей возлюбленной. Кристофер не знал насколько ей понравился подарок, ибо дарение происходило в интимной обстановке, но родителей Маши он в восторг явно не привел и вскоре ружье вернулось к дарителю и несколько лет опасно висело над Лехиной кроватью.
"Вот ее бы этим туркам, а не жалкую двустволку".
- Ну что, барат, паедешь Джамбул. Гостем будешь.
- Не, я в Алма-Ату.
- Здесь до нее рядом, - сказал Малик. - Автобус часто ходит.
Он простился с драйверами и уютным грузовиком, ответившим Крису теплым солярно-дымным выдохом, и направился к автобусной будке. Та оказалась пустой - видимо автобус недавно уехал. Здесь, возле города, стопить было труднее: останавливались часто, благо машины шли одна за другой, но, как правило, просили денег. Третья по счету легковуха взяла Криса. Старенькая единичка с еще более старым киргизом, который довез его почти до самого саидовского дома. Крис даже не стал предварительно звонить по телефону - в такую рань кто-нибудь на флэту да есть.
Дверь открыл сам хозяин - в сером халате и черно-белой таджикской тюбетейке. С возрастом он все больше походил на Саида, в честь которого и получил это прозвище - невозмутимого героя песков, откопанного Суховым в "Белом солнце пустыни".
- Привет. - Саид поздоровался так, будто бы Крис выходил на пять минут за сигаретами. - Проходи.
Кристофер скинул обувь, носки и зашел в ванную, где вымыл ноги. "Как хиок," - сказал бы какой-нибудь шаман из Саарема. Затем - босиком - в комнату.
Отступление третье: Немного о хиоках и о времени
История, описываемая в третьем отступлении, произошла одним прекрасным утром в лагере Радуги, выросшем в глухих лесах между Питером и Москвой, за два месяца до основных событий книги. Это слова моей цивильной "писательской и хроникальной" части, другая же часть, или ипостась (увы, я еще не обрел абсолютной цельности) склонна полагать, что "времени не существует", так написано на бумаге, которой я заклеил окошечко моих элетронных часов, эти же слова повторит большинство друзей Кристофера, ведь они, в том числе и шаманы из Саарема (о том, кто такие шаманы из Саарема, и об их жизни - в следующих отступлениях) считают, что время течет только в нашем сознании и говорить, что было до, а что после - бессмысленно. Здесь и Сейчас. И, отбросив цифры, можно сказать - хорошее время, красивое время, или - плохое время.
Итак, Крис проснулся. Туман, перемешанный с дымом уже остывающих костров, ибо утреннее небо, как сказал бы Дэгэ, уже опустило свой белый зад на мягкий ковер леса, где типи и палатки стоят среди сосен словно большие грибы или цветы, вплетенные в общий узор. Умеющий летать в этом вязком небе смог бы прочесть в перекрестье тропинок знаки судьбы. Крис взмахнул руками, подражая птице, и вроде даже почувствовал некоторую легкость, однако не взлетел, а направился пешком к центру лагеря, читая свою судьбу собственными ногами.
И первый знак появился в виде темной фигуры с ярким желтым солнцем на груди. Это мог быть только Сурья. Шаман не видел Криса: Сурья задумчиво вертел в руках небольшой белый цилиндрик и никого вокруг не замечал.
- Доброе утро Сурья. - Крис сложил ладони в приветствии. - У тебя солнце на футболке как противотуманная фара.
- А, Крис. Действительно доброе. - Сурья откинул рукой с загорелого лица дрэды и продолжил возню с пластмассовым цилиндриком.
- Что это у тебя?
- Вот видишь, подарили кофемолку, а там ганжа. Надо ганжа размолоть, высыпать, кофе сварить. Только ручки нет.
- Ручку можно из палки сделать.
- Палка ломается быстро, железяку бы какую найти.
- У Сереги, который Брателло гвоздь есть.
- О, гвоздь, наверное, подойдет.
- Но Брателло спит небось.
- Не спит. Час назад он у большого костра в барабаны стучал. А теперь, наверное, с комарами воюет.
Основой хижины Брателло были четыре сосны, как бы отмечающие углы почти правильного квадрата, на их стволы крепился полиэтилен в качестве крыши и плетенка из веток в качестве стен.
- Серега! - позвал Сурья.
- Угу.
- У тебя гвоздь есть.
- А?
- Понимаешь, подарили кофемолку с ганжей, но без ручки. Нам надо кофе смолоть. Дай гвоздь, мы ручку сделаем.
Раздалось шевеление, затем из веток, словно диковинный, внезапно выросший плод, появилась рука с гвоздем. Сурья ткнул гвоздем туда, где крепилась ручка. Но отверстие оказалось слишком маленьким.
- Однако, гвоздь не подходит. Дырка маловата.
- Сейчас.
Серега раздвинул ветки и выбрался наружу. Заспанное лицо, в волосах - хвоя и листья, собранные со стены в момент выползания.
- Надо к Махмуду пойти, у него спица была.
- Извини, что мы тебя разбудили.
- Я и не спал вовсе.