Попав в Москву, Альбина, естественно, сделала себя стопроцентной москвичкой и, как это часто бывает с провинциалками в столице, перестаралась. Ей всё казалось, что над выговором ее смеются, и она усвоила презрительные мяукающие модуляции столичных продавщиц. Боязнь оказаться простоватой в одежде заставляла ее искать вычурные "аксессуары", и сегодняшнее платье ее, к примеру, явно портил черный бант. Борясь со скованностью, Альбина приучила себя жестоко курить, напустила на себя злое высокомерие, и результаты не заставили себя ждать: за девочкой из села Перкино закрепилась репутация "оторви да брось". До поры до времени Альбина держала поклонников на отдалении, пока не нашелся один, назвавший себя экономистом: сытый взрослый мужчина, он угадал в Альбине задерганного волчонка, обласкал, захвалил, приручил. За все свои хлопоты экономист был щедро вознагражден - настолько, с его точки зрения, щедро, что несколько ополоумел, оставил семью, отпустил длинную бороду и, когда Альбина, уже уверовавшая в себя, дала ему полную отставку, принялся докучать ей, за что ребята из общежития однажды крепко его проучили. Экономист исчез, оставив у Альбины стойкую привычку к развлечениям: деньги у него водились, и поскольку круга людей, где он мог бы показаться с Альбиной, у него не было, он предпочитал проводить время в ресторанах, гостиницах и иных местах отчуждения. Теперь Альбина ни минуты не могла оставаться без радости: не курить - так балдеть, не балдеть - так целоваться, а если не было ни танцев, ни вина, ни поцелуев (бывало, что и сигарет), ей нужно было немедленно ехать куда-то, где имелось и то, и другое, и третье. Очень тянуло Альбину к "Меркурию", но там имелась своя длинноногая бригада, и туда её не пускали.
Видимо, это было у нее в крови: мать-портниха, наградившая дочку звучным именем, учила Альбину: "Живи, доченька, пока собой хороша, ни в чем себе не отказывай, старухой еще досыта успеешь набыться. Солидными мужиками не брезгуй, но и молодежи не сторонись, а то в чужих слюнях прокиснешь".
Вот так Альбина из села Перкино оказалась в гостях у старшего техника лаборатории оптической связи. То, что хозяин женат, подруга сообщила ей по дороге. Альбина нисколько не огорчилась: с женатыми было проще, от них в любую минуту можно было отделаться. Но так уж устроены женщины, что именно жена Лутовкина интересовала ее больше всего.
- А какая она из себя? - спросила Альбина.
- Кто? - На этот раз Сева расслышал.
- Хозяйка, кто же еще.
- Красивая, - ответил Сева.
- Ну и что? Я тоже красивая.
Сева повернулся, внимательно посмотрел на нее и ничего не сказал.
- Вот тебе и раз! - Альбина изобразила удивление. - Молодой человек, ваше молчание неприлично. В конце концов, у меня сегодня день рождения.
Она коротко засмеялась. Сева молчал. Он напряженно и подавленно думал.
- Ну, скажите хоть что-нибудь о моей внешности, - не унималась Альбина.
- У вас в лице, - неохотно проговорил Сева, - есть что-то неандертальское и вместе монгольское. Вы откуда родом?
- Отсюда, - не задумываясь, ответила Альбина. Она еще не догадывалась, что село Перкино уже явилось с нею в этот дом.
- Ну, значит, я ошибся, - сказал Сева.
- Нет, вы не ошиблись. Вы провидец? - быстро спросила Альбина и протянула ему руку ладонью вверх. - Погадайте.
Сева не шевельнулся. Ему не хотелось прикасаться к этой девушке. Она казалась ему похожей на ящерицу - верткую, жесткую, пусть даже и безобидную, но всё-таки лучше ее не трогать.
Подержав немного руку на весу, Альбина подперла ею подбородок. "Ну, погоди, - мстительно подумала она, - тебе это отольётся".
- Видите ли, - медленно начала она, - я действительно наполовину иностранка. Мой отец… если его можно назвать отцом… представитель одной крупной южнокорейской фирмы. Мама познакомилась с ним при очень странных обстоятельствах… она была еще совсем девчонкой. Я, собственно, и родилась в Сингапуре… правда, почти ничего не помню, всё было как сон…
Это была сказка, имевшая успех - особенно у юнцов. В ней кое-что не сходилось хронологически, но, чтобы это заметить, надо было вникать. Однако она сразу заметила, что Сева конфузливо опустил глаза.
- Вы мне, кажется, не верите? - спросила Альбина, очень задетая.
- Нет, отчего же… - пробормотал Сева, не глядя на нее, и уши его покраснели. - Всякое случается.
"Два ноль, - отметила про себя Альбина. - Счет растет, дорогой товарищ. Чем будете расплачиваться?"
- Смотрите, дождь, - сказал Сева. - Может быть, свет включить?
- Не надо, я так больше люблю.
- Ну что ж, посидим, как в деревне, - сказал Сева.
- Почему как в деревне? - спросила Альбина.
- Мы в городе не видим, как темнеет, - пояснил Сева. - Слишком рано включаем свет.
- А вы жили в деревне? - Альбина взялась за другую сигарету: иного развлечения не предвиделось, и ей оставалось непрерывно курить.
- Полтора года, - ответил Сева. - Учительствовал в северо-западных краях.
- Что ж так мало? - глазами Альбина изобразила интерес, хотя ей было скучно. - Не понравилось, значит?
- Скорее я не понравился, - Сева, похоже, освоился и перестал ёжиться. - Детишки задразнили, с коллегами не поладил. У них там в области свои порядки, феодальный край. Считали меня то ли тайным агентом, то ли ссыльным диссидентом.
- А как вас дразнили?
Сева засмеялся, покрутил головой. Альбина отметила, что смех у него хороший, только зубы, пожалуй, мелки и желтоваты.
- Глажы, - сказал наконец Сева.
- Что-что?
- Глажы, - повторил он, растроганно улыбаясь. По-видимому, это воспоминание доставляло ему удовольствие. - Это по-местному морошка.
- Морошка? - переспросила, морщась, Альбина. - Вы прямо как по-сингапурски разговариваете.
- Вы никогда не слышали о морошке? - оживился Сева. - Ну, это же замечательная ягода, на болотах растет. Румяная такая, а как поспеет - желтеет и светится.
- Уж прямо светится, - насмешливо сказала Альбина.
- Уверяю вас, как фонарик! Ужасно пристрастился я к этой морошке. Там озеро такое замшелое, берега зыблются, и от морошки желтым-желто. Целыми днями хожу и ем, как журавль. Совсем стал дикий… А первого сентября вхожу в класс - на доске написано глажы. Сначала я не обратил внимания, так они принялись везде писать это слово. И на столе, и на сиденье стула, и на портфеле моем, и даже у меня на спине. Заколебали, как теперь говорят.
- А что, оно неприличное?
- Да нет, обычное местное словечко. И очень точное… я бы сказал, даже красивое: их едят, а они глядят.
- Ну, ну, и что же дальше? - быстро спросила Альбина. Она усмотрела здесь намек на свое рязанское прошлое.
- А дальше - стал я потихоньку сходить с ума. Дошло до того, что в глаза ученикам смотреть не могу. А они всё это быстро улавливают. Сидят две девчушки за первой партой, смотрят на меня не мигая и шепчут: глажы, глажы…
- А вы?
- А я дергаюсь.
- Странно, - сказала Альбина и засмеялась. - Очень странно. Но теперь-то прошло?
- Уж если рассказываю - значит, прошло, - ответил Сева. - Другой, наверно, бзик появился: свято место пусто не бывает.
Тут тихо скрипнула дверь, и оба они обернулись. Вспыхнул яркий свет.
- Сумерничаете? - спросил Лутовкин. Он стоял в дверях с суровым оскорбленным лицом. - Сева, а тебя к телефону.
- Кто? - удивился Сева и встал. - Кому я понадобился?
Лутовкин пожал плечами.
10
Когда Сева вышел, Лутовкин тут же подсел к столу и сделал первый заход.
- Три юных пажа покидали, - пропел он вкрадчивым голосом, - навеки свой берег родной, они так ужасно рыдали, стоял оглушительный вой…
Аля потушила вторую сигарету. Держа третью в руке, она внимательно и сосредоточенно слушала Лутовкина.
- Люблю белокурыя косы, - грассируя под Вертинского, пел Лутовкин, - так первый, рыдая, сказал, но я не хочу, чтоб вопросы мне каждый дурак задавал… Аленька, это вы мне испохабили солонку? Отчаянный вы человек. Или ссор не боитесь?
Усмехнувшись, Аля закурила и, вскинув голову, выпустила дым из ноздрей. С этим всё было понятно, с этим она знала, как себя вести.
- А-лень-ка! - ласково продолжал Лутовкин. - Вся така маленька… Я вас буду Аленькой звать, не возражаете?
- Слащавых мужиков не терплю, - сказала Аля.
Лутовкин был несколько обескуражен, но не терял бодрости духа. Он отступил и перегруппировал ряды.
- Второй повторял беспрерывно: я чёрныя косы люблю, смотреть на блондинок противно, за что и муки терплю…
- Жена ваша блондинка? - спросила Аля.
Лутовкин остановился.
- При чем тут жена? - с горечью сказал он. - Ну, при чем тут жена? Я вам такие песни пою, а вы сквернословите…
- Жене своей и пойте, - насмешливо сказала Аля.
- А для жены у меня другие песни, - не сдавался Лутовкин. - И попрошу не лезть со своим маникюром в мои семейные дела.
- Ну, ладно, ладно, - Аля протянула руку и потрепала Лутовкина по голове - снисходительно, как мать великовозрастного баловня-сына. - Ладно, разошелся. За стол скоро сядем?
Лутовкин хотел что-то сказать, но обернулся и увидел стоящего в дверях Севу.
- Да, незадача, - озабоченно проговорил Сева.
- А что такое? - с живостью спросил Лутовкин.
- Да братец мой ключи куда-то подевал, войти не может, из автомата звонил. А мама заснула, наверно. Схожу, посмотрю.
- Надо же! - вздохнул Лутовкин. - Это ж надо!
- Так что вот, - сказал Сева, обращаясь к Альбине. - Прошу меня извинить.
- Жалко, - ответила она. - Только разговорились.